Кум — на блатном жаргоне начальник оперативной части колонии, тюрьмы, сотрудник уголовно-исполнительной системы, занимающийся изучением и агентурной разработкой воров в законе и иных преступных авторитетов. Он обязан знать все, что касается жизни спецконтингента на подконтрольной ему территории. Настоящий Кум владеет полной информацией не только о том, что происходит сейчас, но и о том, что было, что будет.

Столько народу на Хованском кладбище не видели давно. С такой помпой здесь хоронили лишь партийных секретарей в застойные времена. Ах, какая же это была благодатная пора! С размахом жили. Провожать в последний путь отправляющегося в мир иной можно было в рабочее время, но прогулом это не считалось. Более того, как положено, начислялась среднесуточная зарплата. Потом на поминках бесплатно, конечно, кормили и наливали, кто сколько выпьет. На Руси же выпить любили всегда, а на халяву и подавно. Только те годы безвозвратно канули в Лету. На дворе был сентябрь 1992-го — так сказать, первая ступенька на лестнице демократии. Пить меньше не стали, а вот халявы поубавилось.

— Кого же хоронют-то так? — спросила ни у кого и у всех сразу старушка у кладбищенских ворот.

— Начальника какого, наверное, — откликнулась ее соседка. — Важная, видать, шишка была. Столько народу попригнали…

— А машин-то! И все такие шикарные. — Первая старушка, прихорашивавшая букеты из неживых цветов, выдвинула их вперед — авось и купит кто. — Богатые, видать, все…

— Так берете или нет? — Торговка оторвала меня от праздного созерцания, вернув к действительности. — И так я вам уступила…

— Беру. — Я протянул деньги. — Вот, возьмите.

Прихватив несколько ярко-красных гвоздик, повернулся и пошел к стоявшей рядом «шкоде-форман». Около нее, открыв заднюю дверцу, копался мой приятель. Сашка укладывал в багажник два объемных венка: мы приехали навестить могилы его родителей. Мама была похоронена здесь несколько лет назад. Отец — в прошлом году. Его я знал хорошо, присматривал за ним, когда Сашка, что называется, тянул лямку очередной загранкомандировки. Классный переводчик, он в совершенстве знал два европейских языка и еще на трех изъяснялся достаточно уверенно. Потому в «совке» почти не жил, а все там, за кордоном. Увы, в застойные, социалистические, времена хорошую «капусту» можно было срубить только там.

Пока я слушал разговор старушек, основная похоронная процессия нас миновала. Теперь, видимо, через ворота следовала группа почетных друзей усопшего. Одна за другой ехали дорогие иномарки с включенными фарами. У каждой второй окна салона затемнены так, что не видно даже контуров сидящих внутри людей. Крутые тачки, это уж точно. Какой же крутизны тогда был человек, которого хоронят, если, насчитав больше трех десятков автомашин, я сбился со счета? Внимание опять переключилось на старушек и присоединившуюся к их разговору разбитную бабенку неопределенного возраста — она занимала в этом торговом ряду место самое ходовое, ближе к воротам. Около нее иногда притормаживали автомобили: из открывшегося окна высовывалась рука, протягивая деньги, и исчезала с траурным букетом. Бабенка небрежно принимала купюры, ловко пересчитывала и прятала в необъятный карман джинсовой куртки. Одновременно она гордо, с чувством, затягивалась дымом дорогой сигареты, постоянно торчавшей в ярко накрашенных губах.

— Почаще бы вот так-то. — Бабенка спрятала деньги следующего покупателя, довольно оскалившись, повернулась к соседкам. — Сегодня недельную выручку закрою.

— Стерва ты, Сонька, — беззлобно отозвалась ближняя к ней старушка. — Разве можно чужому горю радоваться?

— Ой, Семеновна, а ты чем лучше? — огрызнулась та. — Сама с этого самого горя кормишься. Аль тебя совесть мучить стала? Шла бы тогда в посудомойки.

— Тьфу на тебя!

— Ишь, расплевалась как. На больную мозоль, видать, наступила. Ладно, торчи здесь и бумажными цветочками торгуй.

— Остынь, с кем связываешься, — одернула распалившуюся было Семеновну соседка и тихо добавила: — Сонька — подстилка воровская. Забыла, как ее дружки нас гоняли, место ей расчищали.

— Не забыла.

— Ну и ладненько, — вполголоса пролепетала старушка. — Будет и на нашей улице праздник, когда другого генерала хоронить будут, а стервы энтой не будет…

— Ну да, эта свое упустит! — так же тихо отозвалась Семеновна, и более громко, видимо, чтобы слышала Сонька, добавила: — Ас чего ты взяла, что генерала хоронют?

— А кого же еще? Генералы, они и живые по одному не ездют. Всегда свита…

— Не-е, тогда бы военных много было, в форме, — резюмировала Семеновна.

— И то правда. Значит — директора.

— Ой, тетки, обе не угадали, — вклинилась в разговор разбитная Сонька, ловко спрятав только что полученные деньги и воспользовавшись паузой в движении траурного кортежа. — Вора это хоронят!

— Что мелешь, Сонька?! — Ближняя старушка всплеснула руками. — Разве так бывает?

— Бывает. Все мы смертные. Вон, вишь «мерин» черный проехал?

— Какой мерин?

— Шестисотый. Ну, машина такая.

— А-а-а, понятно… — протянула Семеновна. — А то я, старая, думаю: где же лошадка черная? Одни легковушки едут. И чо тот, твой «мерин»?

— Да не мой он вовсе. Там знакомая проехала. «Парились» мы с ней на зоне вместе. Вот она и сказала, что вора в законе хоронят.

— Ну тебя, Сонька, скажешь тоже, — не унималась Семеновна. — Загнула. Разве воров хоронют? Их закапывают прямо в тюрьме, на специальном дворе. Я про то в книжке читала.

— Темная ты натура, Семеновна. Это не простой вор, а в законе! Малиной его честные арестанты звали, а в народе — Виктором Максимовичем…

Словно под гипнозом я стоял и слушал этот треп. Вот ведь как все повернулось! Еще вчера разговоры были совсем о другом. Другие были у народа кумиры. Увы, в такое время живем. А у каждой эпохи свои герои.

— Леш, поехали, — окликнул меня Сашка, он уже сидел за рулем своего «формана», на котором, кстати, приехал своим ходом откуда-то из Восточной Европы, из последней командировки. — Венки я купил. Поехали.

— Сейчас, иду. — Я еще на минуту замешкался, хотел дослушать комментарии Соньки.

Где-то я уже слышал об этом самом воре в законе Малине. Но что? Может, Сонька подскажет, разъясняя Семеновне? Но она переключилась на обслуживание очередного покупателя. Около нее притормозил темно-синий «Вольво-740».

Не без сожаления я плюхнулся на мягкое кресло «шкоды». Движок тихо рыкнул, и машина резво взяла с места. Пристроившись в хвост автомобильной очереди, мы проехали в кладбищенские ворота, свернули на нужную нам аллею и через пару минут последние машины почетного воровского эскорта остались где-то за стенами деревьев и могильных надгробий.

Недослушанный на Хованском кладбище разговор вскоре получил продолжение. Оказавшись как-то с рабочим визитом в доме на Сухаревке, я поинтересовался у знакомых спецов из ГУБОПа, из отдела по изучению воровских авторитетов, кто такой Малина. Личность эта и в самом деле оказалась неординарной. Только ошиблась немного кладбищенская разбитная бабенка. Виктор Максимович, или вор в законе Малина, на самом деле оказался Максимовым Виктором Васильевичем, 1929 года рождения. В Москве его впервые задержали за карманную кражу, когда ему было всего четырнадцать. Паренек вытащил из хозяйственной сумки какой-то работницы деньги и продовольственные карточки. Было тяжелое военное время, и вкатили ему по всей строгости, как говорится, невзирая на младые годы. И отправился Витька по этапу далеко на Восток, чтобы там проходить свои тюремные университеты. Надо сказать, что в этом он преуспел. Как значилось в губоповской картотеке, Максимов В.В. относился к законникам старой формации, так называемым нэпманским ворам. Одним из первых его наставников был не кто иной, как Вася Бриллиант.

— Только твоя бабенка что-то напутала… — Мой консультант продолжал листать досье. — У нас зафиксировано, что известный вор в законе Малина, или Максимов В.В., похоронен в 1992 году, но на Востряковском кладбище.