— Почему бы это? — поинтересовался Лепшин.
Александр Сергеевич хотел было пуститься в долгое истолкование теории князя Фридриха Штаудоферийского и в свои добавления к ней, но тут Вивиан Альворадо не вытерпела и еще раз, только уже более властно, позвала секретаря, и Алехандро ничего не оставалось, как плюхнуться на песок рядом с прекрасной Вивиан и сесть, поджав коленки почти к собственному носу, ибо если что и хотелось сейчас скрыть Александру Сергеевичу — так это признаки своей мужественности, лихо выпирающую сквозь плавки, а отчего это именно так, то меня спрашивать не стоит.
— Что с вами, — спросила, Вивиан, — вы замерзли?
— Ваше высочество, — вдруг сказал отчаявшимся голосом Алехандро, — я не могу понять, в чем смысл?
— Чего? — недоумевая, спросила герцогиня тире принцесса.
— Всего происходящего, но вот объясните мне… — И тут Александр Лепских, глотая слова и размахивая руками пустился в долгий рассказ, в котором вновь фигурировала и Екатерина (Катерина) Альфредовна Иванова, и Феликс Иванович Штампль, и премия Крюгера мелькнула на солнце, моментально перекинув мостик к премии Хугера, вслед за которой возникла на фоне тапробанского моря и неясная фигура Александра Сергеевича Л., то есть Лепшина, автора романов «Император и его мандарин» и «Градус желания», равно как и романа «У бездомных нет дома», написанного, оказывается, совсем не Себастьяном Альворадо, а этим самым Александром Сергеевичем Л., то есть Лепшиным, и тогда уж становится совсем неясно, кто такие Сюзанна и милая К., как до сих пор неясно, кто такая на самом деле Вивиан Альворадо (Вивиан смеется и жмурится на солнце, а потом вдруг подмигивает Алехандро поочередно — вначале левым, а потом правым глазом, хотя может, это просто солнечный лучик кольнул светлейшую принцессу Вивиан), а самое главное — что же делать с дьяволом, пустить ли его в повествование или так и оставить за пределами, да и вообще, чем все это кончится, вот что бы хотелось знать, говорит Алехандро Лепских, заканчивая свой монолог и обращаясь непосредственно к Вивиан.
— А вы уверены, — спрашивает она, — что все это должно чем–то закончиться?
Алехандро качает головой, он не знает, ему нечего ответить, но ведь если тебя впутывают в историю, то она должна чем–то закончиться, не правда ли?
— Нет, неправда, — уверенно отвечает Вивиан, — есть истории, которые в принципе ничем не заканчиваются.
— Но тогда зачем они?
— А зачем все это? — спрашивает Вивиан и обводит горизонт рукой, и я понимаю, что приходит мой черед вмешаться в повествование, ибо наворочено столько, что ворочать что–то дальше — нет в этом никакого смысла и пора подвести итог.
С чего же начать? Хотя бы с того, что я аккуратно поднимаю с песка целлулоидную фигурку Алехандро и делю на две половинки, целлулоид превращается в нечто мягкое, из чего можно спокойно сотворить двух Александров и обоих отпустить восвояси, одного — влево, другого — вправо, то есть одного вернуть к Сюзанне и к милой К., а второго вновь отправить в однокомнатную квартиру, ведь уже раздался звонок в дверь и Катерина Альфредовна, прослышав, что ее непутевый муж получил премию Крюгера, стоит на лестничной площадке с маленьким чемоданчиком, в котором есть все необходимое для первых недель их совместной жизни, так что Алехандро ничего не остается, как последовать моей воле, поцеловав напоследок прелестную Вивиан и подумав о том, что могло бы быть, останься он здесь, но…
Но он здесь не остается, он возвращается к Екатерине Альфредовне точно так же, как Александр Сергеевич Л. (что уже было отмечено) к Сюзанне и милой К., которые внезапно становятся одним и тем же лицом, и даже я с трудом могу понять, то ли это Сюзанна, то ли К., впрочем, какая разница, если все это не больше, чем приключения письма и похождения писателя, что же касается пари и дьявола, то надо ли смотреть на свое левое запястье, когда и так все ясно?
— Не надо, — отвечает Вивиан, и я понимаю, что подошла ее очередь.
— Зачем я тебе понадобилась? — спрашивает Вивиан Альворадо, и тогда мне ничего не остается, как честно сказать, что я просто хотел сыграть в любовь с принцессой (тире герцогиней) но вот не получилось…
— Отчего? — перебивает меня Вивиан.
— Да оттого, — говорю я, — что ты мне действительно стала нравиться, и я решил не укладывать тебя в постель ни с одним из своих героев, выбери сама и делай то, что тебе угодно, я больше не буду ни во что вмешиваться…
— Ни во что? — вновь перебивает меня Вивиан.
— Да, ни во что, хотя у меня был готов целый план, по которому ты должна была влюбиться в Алехандро, что вызвало бы, без сомнения, жуткую ревность Себастьяна. Тут, соответственно, вновь возникал револьвер, только уже не в женской, а в мужской руке, но стреляли не в тебя, а в Алехандро, должно было это происходить ранним утром, когда он отправлялся в очередной поход за раковинами (собственно, для этого и нужны были все эти передне– и заднежаберники, не говоря уже об одно– и двумускульных), Себастьян, одетый в смешной полосатый пиджак (черная полоса — узкая, белая — широкая), крался за ним и, отойдя на приличное расстояние от резиденции, нажимал на курок, револьвер бабахал несколько раз кряду, Алехандро падал, все погружалось во тьму, но когда она рассеивалась, то Алехандро должен был обнаружить, что пальба Себастьяна не причинила ему особого вреда, а лишь выбила из его тела по моей же воле занесенную в него душу Александра Сергеевича Лепшина, ведь — все по той же моей воле — именно Себастьян претендовал на роль дьявола, и освобождая Алехандро, он освобождал этим своего слугу, но на этом события не заканчивались, я мог бы еще очень долго плести интригу, и кто знает, чем бы вообще все это кончилось.
— И что тебе помешало? — спрашивает Вивиан.
— Себастьян. Мне его стало жалко.
— Почему?
— Да потому, что он больше всех других похож на меня, по крайней мере, так мне кажется именно сейчас. А раз он похож на меня, то я не стал причинять ему много зла, тем паче, что есть и другой ответ на вопрос князя Фридриха.
— Какой? — спрашивает Вивиан.
— Бог есть Бог и Дьявол есть Дьявол, и нет никакого смысла пытаться соединить их воедино.
— Что ты и пытался сделать?
— Не знаю, — честно отвечаю я, а потом спрашиваю Вивиан, что же мне с ней делать.
— Возьми с собой, — говорит она, — я буду тебе верной и преданной подругой, и мы проживем вместе долгие годы, у нас будут дети, потом — внуки…
— Ну нет, — смеюсь я, — тебе нет места в следующем романе, как нет в нем места никому из вас, а потому возвращайся к Себастьяну, ведь он любит тебя…
— Но ты сам утверждал обратное!
— Да мало ли что я утверждал! — рассерженно отвечаю я, и Вивиан, обидевшись, уходит по направлению к резиденции, где ее уже ждет Себастьян Альворадо, который больше совсем не кажется мне похожим на меня самого, ибо мало ли писателей на свете, да в одном Элджерноне их не одна сотня и что — все должны быть на меня похожи?
— Прощай, Себастьян! — кричу я ему. Он смотрит на меня, машет рукой, потом они с Вивиан садятся в кабриолет и уезжают, я же остаюсь один и долго смотрю на теплое тапробанское море да на кучку раковин, лежащих у самой кромки берега и забытых здесь моим непутевым другом Алехандро, уже вернувшимся в этот час к своим научным штудиям по интерпретации образа дьявола, и мысль эта вдруг заставляет меня взглянуть на собственное левое запястье, что же, хорошо различимый белый шрам еще раз дает мне понять, кто есть кто на самом деле, и тогда я собираю со своего письменного стола разбросанную в беспорядке карточную колоду, мельком задерживая взгляд на главных героях: вот Александр Л., а вот его жена Сюзанна, вот милая К., а вот и Катерина Альфредовна Иванова — Штампль, куда–то задевались бубновый Феликс Иванович и червовый Паша Белозеров, но на месте (естественно) Алехандро, не говоря уже о Вивиан с Себастьяном, Соне, Фартике, дядюшке Го, даже шофер кабриолета — и тот на месте, так что можно сложить колоду и засунуть в нижний левый ящик стола, закрыв его сразу же на ключ — не дай Бог, если разбегутся, мороки не оберешься, хотя надо все–таки посмотреть, куда запропастились Феликс Иванович с Пашей, но это потом, потом, все уже будет потом, я вновь смотрю на левое запястье, шрам старый, с детства, и естественно, что он давно уже не болит, хотя это ничего не значит, как ничего не значит вообще все, впрочем, это совсем не то, чем мне хотелось бы закончить, вернемся к первоначальному плану, по которому в этот самый момент я должен обнаружить еще одну карту и посмотреть на нее в полном недоумении, ибо кого–то мне она мучительно напоминает, но вот кого?
