— А вы любите его?

— Не знаю, я вышла замуж так внезапно, да и потом — что это такое, любовь?

— А ты как думаешь? — Сюзанна обращается ко мне. Она застала меня врасплох, необходимость из партера перейти на сцену и сразу же принять участие в происходящем бывает довольно мучительна, так что я долго подыскиваю слова, а потом уже отвечаю:

— Я тоже не знаю, я лишь пытаюсь понять, кто стоит за ней — Бог или Дьявол?

— А что есть Бог и что есть Дьявол? — внезапно произносит К., дословно цитируя знаменитый постулат мистического трактата «Амфатрида», принадлежащего перу известного средневекового чернокнижника, великого магистра, князя Фридриха Штаудоферийского, хотя к данному повествованию это не имеет никакого отношения, так что я даже не спрашиваю у К., читала ли она сам трактат, написанный, между прочим, на латыни.

— Ну, — вновь вступает в разговор Сюзанна, — это вопрос как раз для моего мужа, вполне возможно, что вскоре он продаст душу дьяволу и тогда сможет вам ответить во всех подробностях.

— Это правда? — К. смотрит на меня и краснеет (краснеющая брюнетка с сине–зелеными глазами). — Или вы надо мной смеетесь?

— Нет–нет, что вы, — отвечаю я, — только лучше спрашивайте об этом мою жену.

— Можно? — обращается К. к Сюзанне.

— Конечно, — уверенно разрешает та и без всяких наводящих вопросов начинает рассказывать К. все то, что и так уже известно читателю.

— Но зачем же продавать душу? — так и не понимает К.

— Да потому, — отвечает Сюзанна, — что душа должна принадлежать тому, кто ею управляет. Душа моего мужа, соответственно, должна окончательно перейти под юрисдикцию Князя Тьмы, ибо он занимается дьявольским ремеслом — играет людскими судьбами, не имея на это никакого права, ведь право это дано лишь Богу, а не Дьяволу, согласны?

— А вы? — обращается К. ко мне.

— Все вопросы к моей жене, — вновь отвечаю я, — это она задумала наш милый ужин, так что ей и отвечать.

— А зачем вы его задумали? — спрашивает К. у Сюзанны. (Что мне очень нравится в бывшей незнакомке, то это присущая ей очаровательная наивность, впрочем, было бы странно, если бы она сразу же включилась во всю суть наших с Сюзанной отношений.)

— Да потому, — начинает объяснять Сюзанна, — что мы с мужем заключили пари. Но главное даже не это, а тот залог, который я пообещала ему. И — так уж получилось — вам отведена в нем главная роль.

— Какая же? — интересуется К.

— Вы можете закрутить с моим мужем роман.

— Да? — удивляется К. и продолжает с интересом слушать Сюзанну.

— Это не значит, — продолжает та, — что вы обязаны это сделать, вы можете это сделать, если захотите, только учтите — если вы все же сделаете это, то я постоянно буду вместе с вами, это тоже одно из условий залога…

— Ничего не понимаю, — говорит К., а потом спрашивает: — А при чем здесь пари и Дьявол?

— Это проще всего, — отвечает Сюзанна, — мы поспорили, что если случится одна вещь (точнее же говоря, не случится, это уточняю уже я), то мой муж продаст душу дьяволу (вновь перейдем к написанию с маленькой буквы). Если он не сделает этого, то пари выигрываю я. В качестве залога я предложила ему завести то, что называют романом на стороне — с моего согласия и — более того — при моем участии. Если вас интересует, почему именно такую форму залога я предложила своему мужу, то отвечаю: все дело в том, что между нами сложились довольно странные для постороннего взгляда отношения, то есть мы не обычная супружеская пара, мы практически не живем вместе как муж с женой, но на это есть свои причины, о чем говорить сейчас нет смысла…

— Но почему? — удивляется К.

— Это долгая история, — отмахивается Сюзанна, — поверьте, что ничего криминального в этом нет, да и никакой особой тайны тоже не существует, просто так уж случилось, что между нами сложились именно такие отношения, а разорвать их, расстаться — этого мы не можем. А значит, должен появиться еще один человек, и почему бы им не оказаться вам, согласны?

К. не отвечает, она молча крутит в пальцах правой руки бокал с остатками сухого вина (рикошет из нашего с Сюзанной прошлого), а потом говорит:

— Не знаю… Все это так странно… Ведь мы почти незнакомы…

— Ну и что? — удивляется Сюзанна. — А то, что незнакомы — ведь это всегда к лучшему, так соглашаетесь?

По всей видимости, К. просто не может больше выносить напора моей жены и всю инфернальность происходящего разговора, так как на этот раз она (сгустившиеся за окнами ресторана сумерки и приглушенный электрический свет не позволяют в очередной раз сказать «покраснев»), еще немного помолчав, вдруг кратко и весомо говорит:

— Да, соглашаюсь… — А потом опять добавляет: — Но все это так странно…

— Вот и хорошо, — с облегчением заявляет Сюзанна и просит официанта принести еще бутылочку сухого вина, а я пытаюсь понять, к чему относится это ее «вот и хорошо» — то ли к согласию К., то ли к тому, что все это так странно. — Не ломай голову, — улыбается мне жена, и я послушно наполняю бокалы терпковато–кислым рислингом прошлогоднего разлива..

— Выпьем за знакомство! — предлагает нам Катерина.

— Зачем вы согласились? — спрашиваю я у К. часом позже, когда мы, как то и следует по законам жанра, впервые остаемся наедине, вот только происходит это не в спальне (что было бы просто смешно) и даже — скажем так — не в геометрически замкнутом пространстве, а на берегу, хотя августовские сумерки свежи и К. в своей тонюсенькой блузочке мерзнет, но это не играет никакой роли, просто так уж положено — что мы с ней оказались именно в этот самый момент вдвоем на берегу, в час поздних августовских сумерек, то есть если посмотреть на часы, то времени около одиннадцати вечера, и вот–вот наступит ночь, скроются в темноте окружающие нас горы, исчезнет поблескивающая в свете луны поверхность Глубокого (Черного, Безымянного) озера, да и сама луна — большой ноздреватый полукруг красновато–зловещего цвета — уйдет за тучи, которые с минуты на минуту пригонит внезапно поднявшийся ветер, впрочем, настоящего ветра, такого, как днем, когда мне (предположим) все же довелось спасти К. во время грозы, не будет, слабый ветерок нагонит из- за гор тучи, скроется луна красновато–зловещего цвета, не будет видно ни зги, лишь две тени в свете тусклых фонарей, что слабо мерцают у дверей пансионата, останутся у кромки берега, но кому, скажите мне, придет в голову высматривать их в эту черную августовскую ночь, когда ни летучих мышей, ни крупных ночных бабочек (ни совок, ни бражников), даже таинственных сумеречных птах нет и в помине, а если и есть, то в каком–то ином, волшебном измерении, где нет ни пансионата, ни столь подробно описанного озера, ни героев этого повествования, вновь соединившихся по воле Парок из далекого (скорее всего, существующего тоже в ином измерении), заброшенного парка, в странный, разносторонний треугольник.

Но я отвлекся, так что вновь задам К. свой вопрос:

— Так зачем вы согласились?

Она не отвечает, она садится на ближайший к воде булыжник, с которого днем пацаны удят рыбу длинными, далеко выдающимися в озеро удочками, просит у меня сигарету, а потом отвечает вопросом на вопрос:

— А почему вы не сказали жене, что мы с вами уже встречались?

— А зачем? — недоумеваю я. — Она просто сделала бы из этого вывод о том, что наша с вами встреча предопределена, а значит, все действительно будет так, как ей этого хочется, хотя я, например, в этом не уверен.

— Почему? — отбрасывая в озеро лишь наполовину докуренную сигарету, спрашивает К.

— Тогда получилось бы, что мы с вами просто марионетки, исполняющие волю того, кто стоит за моей женой, а сознавать это не очень–то приятно, согласны?

— А кто за ней стоит? — И ни тени сомнения в том, что безумие нашего сумеречного (впрочем, уже ночного, луна скрылась за обещанными тучами, ни зги не видно, лишь смутный силуэт К. угадывается напротив меня, ибо она, как уже сказано, сидит, я же стою — вассал, оказывающий подобающие знаки внимания сюзерену) разговора лучше отнести к сценам из жизни приюта скорби (сумасшедшего дома, дома для умалишенных), а не к обычному разговору, что происходит после посещения ресторации между парочкой, которой — по нелепому стечению обстоятельств — судьба уготовила (мне хотелось бы с этим поспорить) одну постель.