Капитан Пронякин пристально вглядывался в этот чертов рубеж, остановивший продвижение роты. У капитана от бессонницы ввалились щеки, а глаза горели от нервного напряжения. Ротный со злостью думал: «Засел бы там настоящий враг, я бы ему показал! Долбанул бы с фланга — и порядок. Они после атомного взрыва проморгаться не успели бы. Я их еще в убежищах застал бы!»

У Пронякина нервно подергивались губы, он впивался глазами в рубеж «противника» и все прикидывал, как бы он бил врага в настоящем бою: «Ух, дал бы я им жару!» Порывистый и властный, капитан, думая о себе, имел в виду всю роту, он был уверен в своих подчиненных, знал: ни один из них в бою не отстанет и приказ любой выполнит — народ надежный.

Но стремительности и порыва, как в настоящем бою, все же не получилось. Руководивший учением полковник Прохоров приказал этот этап провести с боевой стрельбой, что конечно же усложняло организацию: в бою боеприпасы находились бы у каждого солдата при себе, а теперь их надо раздавать, ну и меры предосторожности и безопасности тоже предусмотреть и соблюдать нужно, в мирные дни потери людей, ранения недопустимы.

Капитан Пронякин отдал приказ, поставил задачи поддерживающим танкам, артиллерии, саперам, минометчикам. Еще раз всем напомнил о мерах безопасности.

Майор Колыбельников нашел сержанта Дементьева. Тот с другими солдатами углублял окоп. Некоторые бойцы, завершив работу, дремали.

— Сейчас начинается самый ответственный этап учений. Люди за двое суток устали, кое–кто, наверное, заснул, пока командиры занимаются организацией боя, — сказал замполит.

— Боеприпасы получают, не до сна, — вставил Дементьев.

— Все равно, у некоторых может появиться от усталости чувство равнодушия, желание — поскорее бы все это кончилось! Надо взбодрить людей, напомнить об обязательствах, которые брали перед учением!

Дементьев, не скрывая удивления, спросил:

— Как же я это сделаю, ведь собрание не разрешат сейчас проводить?!

Колыбельников усмехнулся, заговорил шутливо, чтоб поднять настроение сержанта:

— А зачем митинги? Вы просто пройдите по взводам. Увидят комсомольцы своего вожака — сразу вспомнят о комсомольском собрании. Идемте вместе. Времени не так уж много.

Майор и сержант, соблюдая маскировку, двинулись вдоль переднего края. Солдаты продолжали готовить исходное положение, снаряжали боевыми патронами магазины автоматов и ленты для пулеметов. Старшина с двумя помощниками нес серые цинковые коробки и насыпал на них каждому сколько положено ярко–желтых новеньких патронов.

Колыбельников, показав на солдат, которые стирали пыль с пулемета, подмигнул Дементьеву: давай действуй!

Комсорг приосанился и с напускной бодростью спросил пулеметчика:

— Ну как, Савельев, ударим отличной стрельбой по мировому империализму?

— Ударим! — весело отозвался Савельев.

Иван Петрович едва не рассмеялся — так наивна и прямолинейна была фраза комсорга, но сдержался: нельзя обижать человека, не виноват он, опыта нет.

— Постарайтесь что–нибудь менее официальное, более близкое человеку напомнить, мировой империализм — крупновато, — тихо подсказал он Дементьеву.

Сержант понимающе кивнул и опять бодрым голосом сказал очередному на пути солдату:

— Видела бы тебя сейчас Наташа! Настоящий герой, фронтовик, прямо из фильма!

Дементьев с деловым видом быстро прошел мимо бойца.

— Надо послушать, что он ответит, — сказал майор. — Человек может обидеться, подумает, что это была подковырка, шутка, оставайся, поговори с ним.

Иван Петрович пошел дальше один, здоровался с солдатами, знакомых обязательно называл по фамилии:

— Здравствуйте, товарищ Иргашев, как настроение?

— Хороший настроений, товарищ майор, сейчас будем много дирка в мишенях делать!

— Молодец, товарищ Иргашев, желаю успеха!

Усталое лицо солдата осветила простодушная улыбка, он расправил плечи, хотел выглядеть перед замполитом настоящим молодцом — похвала снимает усталость.

Прошло минут двадцать, и Дементьев сам с радостью увидел: люди повеселели, оживились, стали более пытливо и с нетерпением поглядывать вперед, на «противника», высматривать, где придется идти, прикидывать, откуда и куда удобнее будет вести огонь, как лучше выполнить задачу.

Грянула артиллерия, снаряды прошуршали над ротой, позиция «противника» покрылась черными всплесками земли и дыма. Зарычали танки, серый дымок полетел из выхлопных труб. Вспыхнула зеленая ракета, и пятая рота устремилась вперед. Сначала солдаты шли быстрым шагом. Стреляли с коротких остановок. Треск автоматных и пулеметных очередей слился в торопливое стрекотание. В разных местах обширного поля навстречу роте поднималось множество мишеней — это были силуэты стрелков, снайперов, пулеметов, пушек, мчались темные квадраты танков, а за ними длинные цепи контратакующих. Все это было фанерное, но на расстоянии, в дыму, в пыли, выглядело как в настоящем бою.

Рота преодолела первую позицию, несколько траншей остались позади. Начался бой в глубине обороны «противника». Первый и второй взводы выдвинулись вперед. Третий отстал. Пули взвизгивали, ударяясь о землю около мишеней. Огневые посредники шли с атакующими и следили, чтобы не нарушались меры безопасности.

Учение было первым в летнем периоде обучения, им руководил командир полка.

Полковник Прохоров и замполит Колыбельников с группой офицеров, радиостанциями и пультом управления мишенным полем двигались за ротой. Им видна была вся полоса наступления.

С руководителем учения шел молодой рослый майор Дергачев — представитель штаба округа; он прибыл в полк вчера для проверки хода боевой подготовки и решил посмотреть, как будут проводиться ротные учения с боевой стрельбой.

Колыбельников впервые познакомился с Дергачевым в прошлом году, тогда он тоже приезжал в составе проверяющей комиссии. Чистый и опрятный, с красивым свежим лицом, с академическим ромбиком на груди, майор тогда почему–то произвел на Колыбельникова неприятное впечатление. Молодой, полный сил офицер, казалось, должен работать в низах, в полку, с солдатами, а не в штабе, да к тому же при его молодости и, наверное, невеликом опыте не очень–то уместно делать замечания, давать советы такому бывалому командиру, как Прохоров. Иван Петрович понимал — он не прав, молодая смена должна расти и в больших штабах, и все же чувство неприязни к этому человеку не исчезало. И надо сказать, были на то и причины: майор воспринимал как должное угодливые улыбки некоторых офицеров полка, их готовность к мелким услугам, и особенно неприятно было то, что держал себя Дергачев несколько «над» и «в стороне» от окружающих.

Солдаты быстро продвигались вперед, они с разбегу перепрыгивали через траншеи, смело выдвигались навстречу танкам и метали в них гранаты. Наступательный порыв был мощный, рота действовала умело.

Дергачев обратился к Колыбельникову:

— Разрешите на секунду бинокль.

Иван Петрович дал ему бинокль и ощутил запах одеколона, которым повеяло от руки майора. Стараясь не думать о соседе, Колыбельников стал, глядя на поле боя, размышлять о своем: «Здесь вот солдаты смело идут на сближение с танком. Но это ведь учебный бой, нет реальной опасности, нагрузки на психику: каждый знает, что все это «понарошку». А что будет, когда навстречу пойдут не фанерные, а настоящие танки? Может быть, тогда у некоторых вместо чувства долга, сознания ответственности сработают осевшие в памяти слова из стихов и песенок о «сладкой жизни», всплывет подтекст и шевельнется чувство сомнения: «А стоит ли подвергать себя опасности? В жизни так много удовольствий! Зачем лезть на танк? Можно переждать в воронке, пока он пройдет. Почему именно я должен вступать в единоборство?..»

Дергачев возвратил бинокль, солидно произнес:

— Танки оторвались. Отстает пехота.

Полковник Прохоров, зная отношение Колыбельникова к майору — как–то говорили об этом, — посмотрел на замполита, повел бровью. Колыбельников понял его: «Не перечь, Иван Петрович, этому юнцу, не обостряй взаимоотношения с представителем вышестоящего штаба».