- - — - - — - - — - - — - - — - - — - - — - - — - - — - - — - - — - - -

Проект «Военная литература»: militera.lib.ru

Издание: Карпов В. В. Избранные произведения. В 3‑х т. Т. 2. — М.: Худож. лит., 1990.

OCR, правка: Андрей Мятишкин ([email protected])

Подполковник Никишов читал внимательно каждую строчку в плане политической работы, который лежал перед ним на письменном столе. Майор Колыбельников сидел напротив, у маленького стола, придвинутого к тому, за которым сидел начальник политического отдела дивизии. Колыбельников спокойно следил за глазами Никишова, пытаясь уловить, о каком мероприятии тот читает и какие у него могут возникнуть вопросы. А Никишов между тем вовсе не искал каких–то недостатков. Он сам проработал четыре года заместителем командира полка, составил за эти годы не один десяток подобных планов и сейчас, отчетливо усматривая за лаконичными строками живое дело, думал о том, что в полку ему работалось с большим интересом. Конечно, в полку хлопот уйма, день и ночь одолевают неотложные заботы. В политотделе дивизии ритм работы более уравновешенный, вопросы, которые приходится решать, гораздо крупнее, но зато в полку постоянное и более близкое общение с людьми. Там каждый день, каждый час это общение сталкивает с любопытнейшими проявлениями человеческих характеров.

Никишов был высокий, худощавый, голубоглазый; светлые волосы, которые он побрызгал утром одеколоном и расчесал на пробор, сейчас еще глянцевито поблескивали, а запах одеколона, как–то не подходящий для служебного помещения, напоминал о другой, домашней жизни Никишова.

Колыбельников знал и ту, не служебную, жизнь подполковника, бывал у него дома. В квартире Никишова было, как и в служебном кабинете, чисто прибрано, все «причесано» и глянцевито. Никишов приглашал на дни рождения не только друзей из управления дивизии, но и свою, как он говорил, «опору» — замполитов полков, которых уважал и стремился поддержать в их многотрудной работе.

У Никишова сложились с ними хорошие деловые отношения, а с Колыбельниковым, человеком начитанным, интересным собеседником, он подружился, и наедине, когда не было посторонних, они обходились без лишних формальностей.

Колыбельникову нравилась аккуратность Никишова — она была в нем естественная, как бы сама собой существующая. Майор тоже был всегда опрятен, боролся за порядок в полку и в доме, но то, что это требовало нажима — в своей семье приходилось именно бороться, — огорчало Ивана Петровича. Сын Олежка и дочка Поля постоянно все разбрасывали, не убирали за собой, жена целыми днями на работе в школе, ей тоже некогда. Вот и приходилось иногда упрекать, а то и выговаривать ребятам за беспорядок.

Никишов задержался на одной из строчек плана, спросил:

— В пятой роте у тебя не было на месте замполита, вернулся?

— Нет. Еще в госпитале.

— Плохо. В роте учения с боевой стрельбой. Сам знаешь, как важно провести перед ними необходимую подготовку.

— Знаю. Я помогу.

— Ну–ну… — Взгляд Никишова опять заскользил по строчкам. Политические занятия с рядовым и сержантским составом. Политинформации. Лекции. Марксистско–ленинская подготовка офицеров. Предстоящие учения. Партийные мероприятия. Культурно–массовая работа. И многие другие разделы и пункты были тесно увязаны между собой по тематике, скоординированы по времени, сведены в единый прочный узел, имя которому — обеспечение постоянной боевой готовности, высокой дисциплины и прочного политико–морального состояния личного состава полка. Никишов улыбнулся: — Все хорошо. Но обязательно что–то окажется неохваченным. И будем искать, где же недоглядели! Почему упустили!

— Тем и хороша служба! — в тон ему весело ответил Колыбельников, довольный, что Никишов не «пошерстил» план и его не придется переделывать. — Наш план не распорядок дня. Его не вывесишь под стеклом — раз и навсегда. Начнешь выполнять — уйма уточнений и дополнений посыплется! Почему–то старшие начальники только чистенький, так сказать, перспективный план рассматривают. А надо бы его после выполнения посмотреть — в два раза большая работа окажется. Да и вообще виднее, кто как работал и что сделал!

— Что ж, это мысль. Давай попробуем. С тебя и начнем.

— Не проявляй инициативы, ибо тебе же придется выполнять предложенное, — парировал шуткой Иван Петрович.

— Нет, ты дело говоришь. Может быть, даже всех замполитов полков соберем и пройдемся по одному из планов. Это будет полезно. Я иногда подолгу сидел над чьим–то планом и думал, почему же у нас произошел какой–то огрех или даже ЧП. Вроде бы вот так же все было продумано и предусмотрено. И знаешь, к чему в конце концов приходил?

— Нет, конечно.

— Все дело в том, что мы планируем общие, крупные мероприятия. И довольны: охвачены все рядовые и офицеры. А беда исходит обычно от какого–то одного рядового или офицера. Понимаешь? Один что–то совершит или нарушит, и от него, как круги на воде, начинаются неприятности. О чем это говорит?

— С людьми надо больше работать, лучше их знать! — уверенно сказал Колыбельников.

— Точно! Это самое главное. Служил я в Забайкалье, замполитом батальона. А заместителем по политчасти в полку был фронтовик, опытнейший политработник, подполковник Лагода Степан Григорьевич. У него планы знаешь какие были? На одной страничке. А работал — как художник! Всех, вплоть до рядовых, знал досконально. К нему люди тянулись, как к отцу родному, доверяли самое сокровенное. Если он что пообещает — обязательно сделает. А скажет: «Надо!» — все наизнанку вывернутся, а то, что «надо», выполнят наилучшим образом. Степан Григорьевич никогда ничего не упускал, не забывал: все у него вовремя, пунктуально, требовательно, но без нажима. Принести ему какую–то беду, неприятность? Да боже упаси! Свои же однополчане сжуют тебя заживо и выплюнут!

— А может, и нас сейчас так же уважают? — лукаво спросил Колыбельников.

— Может быть, — задумчиво ответил Никишов. — Только нас за что–то другое уважают. У комиссара Лагоды шесть орденов было, из них два Красного Знамени. Он несколько слов человеку скажет — так они на всю жизнь в душу западали. Почему так у него получалось, до сих пор понять не могу. И слова вроде бы те же, которые мы говорим. Но вот если он их сказал — уже совсем по–другому они звучали. Он в бою, в самых трудных испытаниях, себя показал, поэтому, наверное, в него вера неограниченная. А мы с тобой — пока вот вроде этих планов, как ты говоришь, перспективных, все в нас вроде бы заложено основательно, однако высшей проверки — боем — мы с тобой еще не прошли.

Колыбельников покачал головой и возразил:

— А я не согласен!

— Почему? — удивился Никишов.

— Потому что и мы боем испытаны и повседневно продолжаем в нем участвовать. Разве идеологическая борьба — это не бой? Да это сейчас настоящая схватка!

— Верно! — согласился Никишов. Он и сам не раз говорил об этом и на совещаниях офицеров, и при выступлениях перед солдатами, только не приходило ему в голову сравнивать свою работу с работой в боевых условиях.

Никишов вышел из–за стола, пожал Колыбельникову руку и сказал на прощание:

— Надежде Михайловне сердечный привет. Заглядывайте вечерком на чашку чаю без особых приглашений.

— Спасибо. Будем иметь в виду. Только вечеров свободных и у вас и у нас маловато! — поблагодарил Колыбельников и вышел из кабинета.

Колыбельников шел по асфальтированной дорожке полкового городка домой. Лето в этом году выдалось нежаркое, к вечеру опускалась на землю откуда–то сверху, из продутой ветрами выси, бодрящая прохлада. Иван Петрович поговорил с женой по телефону и предупредил ее: «Надя, иду…» Жена тут же ответила: «Приходи, жду». Надежда Михайловна знала: после этого «иду» мужа может задержать какое–нибудь непредвиденное дело, поэтому добавила: «Не застрянь по дороге, я начинаю жарить беляши». Отличные она делала беляши — сочные, обжигающие, с зарумяненной хрусткой корочкой.