Дальше вышло все так, как и рассчитал Фома: все «ненужные» поубивали друг друга или сгинули по воле благоволившей к претенденту на Леночкино сердце судьбы; сама Леночка осталась одна-одинешенька и, когда перед ней в самый трагический момент ее жизни появился Вадька Фомин, ни о чьей другой жилетке, в которую бы хотелось плакать, не нашлось.

«Тоже мне, возомнили себя вершителями судеб, — думал он, — идиоты! И юрист этот такой же. Если, конечно, выживет»…

Теперь у него было все: и любимая женщина, и отсутствие конкурентов, и деньги, и, главное, абсолютно чистая биография, которую бы не смогли испортить никакие очевидцы — покойники, как известно, разговаривать не умеют…

Джип плавно затормозил у шикарного японского ресторана, где Фома предложил спутнице поужинать в честь их встречи. Лена, выходя из машины, осторожно оперлась на мужественную руку, единственную, на которую она могла положиться в этой жизни.

«Все больницы похожи друг на друга, словно близнецы — братья, — думал Алексей Нертов, глядя в белый потрескавшийся потолок старинного здания, — шаркающие шаги по коридорам; сестры, деловито снующие со шприцами: «ну-ка, попами кверху!»; дребезжащий недовольный голос какого-то больного, раздающийся из-за дверей: «Ну, почему здесь курить нельзя?»; застиранные — перестиранные пижамы; тапочки, пронумерованные белой краской; неопрятные женщины из соседнего отделения, словно тени перемещающиеся по длинным кафельным коридорам, напрочь забывшие, что с утра надо умываться и причесываться не только перед выходом на работу; вечные помидорно-апельсиновые передачки на тумбочках, грязные «судна» и «утки» по соседству; вывезенная из палаты кровать с покойником, ожидающая санитаров морга рядышком с раскладушкой, на которой стонет доставленный вчера по «скорой» и пока еще живой бедолага»… Даже более-менее прилично выглядевшая по сравнению с остальными реанимация не вызывала положительных эмоций… «Бежать. Бежать отсюда поскорее»…

Но последним мыслям юриста, по крайней мере, в ближайшее время, сбыться было не суждено: врачи категорически заявили, что после «Тако-ой!» операции необходимо лечиться только в стационарных условиях. Правда друзья — сыщики клятвенно пообещали организовать перевод в какую-нибудь клинику «поприличнее», но едва отошедшему от наркоза Нертову, честно говоря, было не до переводов — все, кроме начавшей накатывать боли, казалось нереальным.

Сегодня он уже чувствовал себя лучше, был переведен из реанимации в общую палату, отличавшуюся, впрочем, от других «общих» плотностью населения — не двадцать, а всего две кровати, одна из которых, к тому же, пустовала, ожидая своего часа.

Александрыч и Арчи, вздумавшие навестить раненного, ввалились практически одновременно, шумно и неожиданно для медсестры, не успевшей закрыть от непрошенных посетителей грудью дверь. Впрочем, мельком взглянув на широкие спины и короткие прически сыщиков, медсестра предусмотрительно решила сберечь грудь для последующего получения конфет от каких-нибудь других посетителей.

— Ну, как тебе, наш подарок? — Буквально с порога забасил Александрыч, одновременно роняя подвернувшийся под ноги стул и протискиваясь к тумбочке, чтобы водрузить туда объемистый пакет с пресловутыми апельсино-помидорами, которые Нертов терпеть не мог. — Ну, герой, говори, как тебе наш подарок?

— Спасибо, — улыбнулся Алексей, покосившись на лежащий неподалеку пейджер, — только он все равно не работает. Ну, по крайней мере, мне никто сообщений не шлет. Вы же знаете…

По тому, как Арчи взглянул на вмиг стушевавшегося Александрыча, раненый понял, что вина старого сыщика безгранична. Очевидно, именно ему было наказано время от времени желать выздоровления другу по мобильной связи. В глубине души, правда, Алексей надеялся получить хотя бы короткую весточку от Ани. Ради нее, честно говоря, и была придумана вся затея с пейджером: от девушки скрыли, что Нертов ранен, на разговоры по трубе не понадеялись (не известно еще было, когда и, главное, как закончится операция). Потому, коротко посовещавшись, решили сказать Ане, что Алексею пришлось срочно уехать в командировку, где кроме пейджинговой, другая связь отсутствует, во всяком случае, в одну сторону, на вызов. Может, затея была и дурацкая, но сыщики рассудили, что техника и женщина, как гений и злодейство — вещи несовместные (значит, подвоха не заподозрит), а потому перед самой поездкой в больницу наведались на Загородный проспект и под весьма недовольным взглядом старого чекиста торжественно вручили его внучке пейджер, попутно объяснив, какие нужно нажимать кнопки и передав записку с номером пейджера Юриста.

Средство связи Аня взяла, но про себя решила: как только Алексей объявится живьем — она все ему выскажет о мужских мозгах — не можешь или не хочешь некоторое время встречаться — так и скажи. И нечего подсылать тут всяких… Коллег…

А «коллеги», меж тем, закрыв поплотнее двери, извлекли из принесенного пакета хрустальную бутылку «Ахтамара»: «Начнем лечиться». Затем, не смотря на робкие протесты Нертова, из недр того же пакета были извлечены три одноразовых стакана и апельсин, живо распавшийся на дольки в ловких руках руководителя сыскного агентства. «Ну, будь здоров»! Юристу все же удалось убедить гостей не лечить его с помощью коньяка. Впрочем, сыщиков это не смутило. Александрыч, пробасив, мол «и правильно, нам больше достанется», убрал один из стаканчиков назад в пакет…

— …Нет, Коля, прибор все-таки надо проверить, — извлекая очередную, третью, бутылку «Ахтамара» из-под полы пиджака пятьдесят шестого размера, заявил Александрыч, — а вдруг мы Лехе какое-нибудь г… подсунули?

И старый сыщик начал нажимать кнопки на телефонной трубе, декламируя: «Девушка, здравствуйте, как вас звать, Тома? Семьдесят вторая, жду, дыханье затая» … Очевидно на другом конце линии он услышал заветное: «Килопейджинг», здравствуйте, номер абонента, пожалуйста», так как забасил на всю палату, выкрикивая номер Аниного пейджера. На просьбу, высказанную руководителем сыскного агентства, не орать так громко, Александрыч лишь отмахнулся: «Слышно плохо», а потом снова забасил.

— Передайте абоненту: «Я тебя люблю. Точка. Алексей»!.. Повторяю: «Я тебя люблю…»… «Я!»… «Тебя!»… (Ну, что за дура такая, ни фига не слышит!..) Повторяю по буквам: «Яков… Тимофей, Елена, Борис, Яков…»

Алексей хотел было сказать, чтобы Александрыч перестал названивать и кричать о том, о чем его не просили или, хотя бы, набрал еще раз номер пейджинговой кампании — вдруг слышно будет лучше, но старый сыщик уже разошелся во всю, то выкрикивая слова послания, то ругаясь на непонятливую операторшу.

— Повторяю последний раз, передайте: «Я! ТЕ-БЯ! ЛЮБ-ЛЮ!..» (Дура ты, непонятливая!.. — Дура, говорю!) «ТОЧ-КА! А-ЛЕК-СЕЙ!»…

Наконец, сообщение было передано и Александрыч облегченно заглотил очередную порцию коньяка: «Ну, кто там таких глухих на работу нанимает? Я бы, блин, всех поувольнял» — и вытер огромным носовым платком выступившую на лбу испарину.

Буквально через пару минут неожиданно противно запищал лежащий на тумбочке пейджер. Александрыч, резво схватив его, нажал зеленую кнопку и сунул в лицо раненому: «Работает, ешкин кот, работает! Читай, Леха!»…

По вдруг округлившимся глазам Алексея старый сыщик понял, что со связью возникли какие-то проблемы и поднес пейджер к собственным глазам. Очевидно, что операторша слишком буквально восприняла текст, подлежащей передаче и отправила в адрес Анечки все, что просил разбушевавшийся сыщик («Я тебя люблю, дура ты непонятливая. Алексей»). Во всяком случае, теперь во весь мерцающий экранчик пейджера красовался лаконичный ответ: «САМ ДУРАК!»…

Аня, отправив ответ Нертову с находящегося в прихожей телефона, тихо проскользнула в свою комнату. Там она также тихо, чтобы ненароком не побеспокоить больного дедушку, легла на тахту, укрывшись с головой пледом и только тогда, не в силах больше сдерживаться, беззвучно расплакалась, прижимая к лицу теплые ладошки. Она даже не услышала, как дверь в комнату слегка приоткрылась и в образовавшуюся щелку протиснулся мокрый холодный собачий нос, следом за которым показалась большая черная голова с рыжими подпалинами над янтарными глазами.