От услышанной фамилии одного из городских руководителей и последовавшего затем намека на имевшие место события Бананов чуть не поперхнулся. Дело в том, что в бережно собираемом журналистом досье на всяких политиков, подобный факт уже был помечен. Правда, пока бездоказательно, а значит, пускать его «в народ» было нельзя. Теперь же удача, казалось, сама лезла под перо. И журналист согласился.

Встречу назначили через час в одном ночном клубе. Неизвестный успокоил Бананова, сказав, чтобы тот при входе назвал свою фамилию, дескать, его пропустят внутрь, несмотря на неурочное время. И действительно, когда Леонид, постучал в зеркальное стекло обитых старинной бронзой дверей, коротко стриженный «бычок», выполнявший по совместительству роли вышибалы и лакея, без лишних вопросов пропустил его в роскошное заведение.

В небольшой комнатке, куда провели Бананова, журналиста уже ждал похожий на Рэмбо незнакомец. Сначала ничего не предвещало беды. Леониду даже принесли приличную порцию коньяка. Правда, на закуску дали почему-то яичницу, но Рэмбо, улыбнувшись, сокрушенно посетовал, дескать, еще не вечер, а потому кухня не работает. «Но, как говорится, любовь приходит и уходит, а кушать хочется всегда», — засмеялся незнакомец, — предлагая журналисту перекусить.

В ходе разговора довольно быстро выяснилось, что никакого компромата никто давать Бананову не собирается, а вот от него потребовали неизвестно почему отдать полностью все материалы, бережно собираемые Леонидом на известных людей.

Этими материалами, а точнее, компрометирующим досье, которое Бананов время от времени использовал в работе, журналист чрезвычайно гордился, хотя о существовании досье старался никому не рассказывать. Но оказалось, что Рэмбо достаточно осведомлен о делах Леонида. Например, живо напомнил, что тот недавно участвовал вместе с покойным коллегой Щучкиным в «разоблачительной» акции, касающейся известной в городе фирмы «Транскросс».

От этой акции у Бананова остались самые неприятные воспоминания и шрам на голове, напоминающий о грохнувшейся на нее пишущей машинке. Машинка была последним «подарком» безвременно ушедшего коллеги — Андриана Щучкина. Тогда, перед своим скоропалительным бегством, в доме журналиста именно он набросился на Леонида с кулаками. В результате Бананов врезался в шкаф, с которого и рухнула злосчастная «Украина». Через две недели, когда с головы Леонида сняли швы и он вышел из больницы, то узнал, что Щучкин разбился на угнанном автобусе. От этой новости Бананову полегчало. «Не фиг на людей кидаться, — думал он, — а Бог, Он правду видит, вот и воздал Андрианчику по заслугам».

Теперь же намек незнакомца не вызвал никаких положительных эмоций. И как оказалось, правильно. Оставленный в одиночестве допивать коньяк и останавливать кровь в разбитом носу, Бананов горестно думал, что с досье придется расстаться. Пусть в своих статьях он вовсю ругал бандитов, высказывая к ним пренебрежение и ненависть, но одно дело статьи, а другое — реальность. Он грустно вспомнил недавний инцидент с налетчиками-недоучками, потребовавшими в его квартире вместо пустых бутылок Сокровища, и еще раз подумал, что правильно поступил, не обратившись в милицию: в нынешней ситуации за это можно было поплатиться гораздо серьезней.

«Но потерять просто так документы нельзя, — размышлял журналист, — надо что-то придумать. Что-то придумать…»

Из лихорадочных размышлений его вывел голос появившегося в дверях «бычка»:

— Давай, выходи… Да не сюда, блин, с такой рожей! Давай, топай к черному ходу.

«Надо что-то придумать. Срочно что-то придумать», — продолжал повторять про себя Бананов, двигаясь под презрительным взглядом охранника вглубь подсобных помещений ночного клуба.

Мэй деловито выискивала в парковом черноземе какие-то корешки, несмотря на укоризненные упреки Алексея, рассуждавшего, что ротвейлер — не землеройная машина и мог бы спокойно бегать вместо того, чтобы тыкаться носом в грязь. Городской парк уже несколько лет, как облюбовали собачники, которым городские власти так и не удосужились сделать мало-мальски приличные места для выгула животных. Вот и сейчас, несмотря на многочисленные запреты, ближе к вечеру сюда, как обычно, начали собираться обитатели ближайших районов со своими домочадцами. Вот по периметру сада чинно прошествовало семейство эрделей, сопровождаемое двумя тетечками, напоминающими учительниц средней школы. Чуть подальше — радостно повисшая на своем спутнике девица, возле которой прыгал, пытаясь привлечь внимание счастливой хозяйки, недоумевающий пудель. У самого забора, еле удерживая на поводке здоровенного овчара, просеменила дородная дамочка, поинтересовавшись по дороге, не видно ли «в том конце» милиции.

— Когда мы там шли — все было спокойно, — откликнулся Алексей.

Он хорошо помнил, как раньше два соседних РУВД чуть ли не в полном составе то и дело выезжали в парк, чтобы разнять толпы дерущихся подростков или подвыпивших курсантов из соседних училищ. Позднее, во время стажировки в уголовном розыске, он сам имел несчастье беседовать с потерпевшими, которых ограбили или пытались изнасиловать под сенью старых деревьев. Тогда никаких собачников здесь в помине не было — только бабушка-сторожиха, обходившая по ночам сад в сопровождении брехливой дворняги. Теперь же, в отсутствие нормальной охраны, ее функции то и дело брали на себя именно собачники, хотя и не по своей воле. Что же поделать, если животные не выносят громких криков и размахивания руками? Даже сумасшедшему не придет в голову пристать к какой-нибудь Красной Шапочке, если поблизости подозрительно клацают зубами несколько волкодавов… Нертов усмехнулся, вспомнив недавно прочитанную книжку. Автор рассказывал о случае, когда в голую попу насильника, промышлявшего в парке, вцепился то ли питтбуль, то ли не более симпатичный бультерьер. Бедный насильник, пробежав приличное расстояние с висящим сзади псом, в результате получил довольно приличный срок вдобавок к группе инвалидности…

Из задумчивости Алексея вывел дребезжащий голос, срывающийся то и дело на фальцет:

— Расплодилась всякая дрянь без намордников!.. Я тебе говорю, остолоп! Здесь детский парк, а ты, гад, скотину притащил!..

Мэй насторожилась и, перестав рыть землю, подняла голову, чуть приподняв уши.

— Стой спокойно, — на всякий случай велел ей Алексей, поворачиваясь в сторону кричавшего.

В полутора десятках шагов грозно потрясал кулачком какой-то старик. Нертов на всякий случай взял собаку за ошейник и потащил ее подальше от скандала. Тем более, по существу прохожий был прав — негоже в одном месте устраивать площадку для выгула и пенсионеров, и животных. А что другой площадки, во всяком случае для собак, нет — какое дело до этого простому горожанину, а тем более, депутатам, принявшим очередной «антипесий» закон? Этот городской закон, кстати, по мнению Алексея, заведомо невыполнимый, породил целый ряд еще более маразматичных документов. Чего стоило, скажем, распоряжение, касающееся опасности различных пород четвероногих, поставившее в один ряд кавказскую овчарку, питтбуля и… безобидного фокстерьера (их даже в местах выгула следовало держать в намордниках), но напрочь игнорировавшее дога?.. Но возмущенному пенсионеру было не до законодательных тонкостей и вслед Нертову еще долго неслось:

— Ты еще попробуй ее натравить! Я — ветеран… Собака!.. Расплоди… мать!.. Совет ветеранов… к стенке!..

Уже выбравшись к выходу из сада и пристегивая к ошейнику поводок, Алексей боковым зрением заметил в отдалении, за кустами сирени, паренька, ненавязчиво шествовавшего в его сторону. Другой праздношатающийся мужчина следовал в том же направлении, но значительно дальше, почти не видимый из-за растительности. Только Нертов заметил первый раз обоих гораздо раньше, когда только начинал прогулку. Затем — во время наблюдений за землеройно-ротвейлерными работами…

В то время, когда Алексей возился с собачьей сбруей, парни тоже остановились, ближайший начал срочно прикуривать. «А ведь, пожалуй, Гущин был прав», — и Нертов направился к дому.