Наконец, одному из бандитов удалось распахнуть дверь и медленно выпасть на улицу. Его движения ограничивали не только раны, но и Джек, дробящий суставную сумку плеча. Бандит был могуч и в болевом шоке, лишь поэтому он смог пройти несколько шагов с собакой на спине. За ним тянулась кровавая дорожка. Потом силы оставили бандита, и он рухнул лицом на асфальт.

Ротвейлерам проще, чем бульдогам или бультерьерам расстаться со своей жертвой. Джек разжал челюсти и только тут увидел последнего врага, высовывавшегося из «опеля», заранее подогнанного к парадной. Тот, удивленный задержкой подельников, с легким ужасом слышал вопли из подъезда. Когда же дверь открылась, его глазам предстала еще более страшная картина. Бандит торопливо вытащил газовый пистолет и поднял его в тот же момент, когда пес уже летел к нему.

Выстрел прогремел, когда до Джека было около трех метров. Порция газа произвела на ротвейлера не больший эффект, как если бы в него кинули жеваный конфетный фантик. Раздался свежий крик, пистолет полетел на асфальт, пес, поднатужившись, выволок бандита из машины, вцепившись ему в локоть. Потом потащил жертву по мостовой, бросил, снова вцепился, снова бросил. На этот раз все, кто наблюдал во дворе эту картину, получили более-менее связное впечатление, не ставшее от этого менее ужасным.

Утомившись и перепрыгнув через бандита с разорванными руками и плечом, Джек вернулся в подъезд, дверь в который все еще была распахнута. Там тоже уже не осталось врагов: один отполз в угол, оставляя за собой бурый след, другой корчился на полу, в луже собственной крови. Однако пса теперь интересовал лишь хозяин. Он сел возле него, вылизал окровавленное лицо и даже слегка рыкнул на подошедшую хозяйку, правда, чуть секундой позже ее узнал.

А пятью минутами позже подъехала милиция. Наряд не сразу понял, что же здесь произошло. Сотрудники даже потребовали, чтобы им показали «взбесившегося ротвейлера», однако на защиту Джека немедленно встали местные собачники и просто соседи. Кое-кто даже встал живой стеной, между милиционерами и плачущей хозяйкой, тащившей наверх рычащего Джека.

Особенно активной была владелица таксы — маленькой собачки, поэтому ей не раз приходилось компенсировать криком малые габариты собственной питомицы. За одну минуту она успела сообщить милиции, что думает о ней, что думают о ней соседи, что думает о ней весь город, и даже что думает о ней ее такса. Еще она упомянула о волшебной способности милиции — прибывать на место происшествия пять минут спустя после того, как преступление уже свершилось. Старший наряда не стал вступать в пререкания. Он уже понял, что случилось и был немного рад — ведь теперь показания со злодеев придется снимать не ему, а операм, в больнице (видимо, несколько дней спустя).

Следующий конфликт граждан произошел с экипажем «скорой помощи». Врачи, сперва не уразумевшие в чем дело, хотели начать с порванных бандитов, однако соседи настояли, чтобы в первую очередь бригада оказала помощь Нежданову. Врачи определили состояние кандидата как тяжелое, но жизни не угрожающее. Лишь после этого смогли оценить, насколько серьезно поработала его собака…

Женевьева ушла из квартиры Нертова четверть часа назад, опять направившись в больницу к Арчи. Мэй, жалобно поскулив, поняла, что на этот раз ей придется расстаться с хозяйкой. По наблюдениям Алексея, у ротвейлерши были дополнительные причины стонать и плакать: битва на даче оставила на черном собачьем теле множество стекольных порезов (к счастью, не глубоких), к тому же животина ощутимо прихрамывала. Однако юрист понимал — собаку беспокоят вовсе не раны.

Он находился в столь же печальном положении: затухающая боль вчерашних порезов и бесконечные терзания, природу которых он отлично понимал. Собака горевала по хозяину, а Нертов — по другу. Однако Мэй была не повинна в неприятностях Арчи, что к Алексею никак не относилось. По башке тот получил исключительно из-за него; доказывать самому себе, что это не так, было бы самым распоследним делом.

Они долго работали вместе. Впервые за эти годы он играл «втемную» от Арчи, толком не объяснив тому, какой же предмет тот нес в руках. Вполне возможно, если бы знал — послал его куда подальше. А заодно заметил: «Ты вместо того, чтобы разбираться, кто против кого интригует, довел бы до конца Нинину историю. Видишь, этим пришлось заниматься посторонним людям».

Однако ничего такого Арчи в ближайшие часы, а то и сутки, ему не скажет. В тот же день, когда он принес другу то ли радость, то ли горе, сообщив, что его жена и сын погибли «по ошибке», друг втянул его в новое приключение…

Приступы самоедства бывают у каждого. У Нертова издавна выработалось особое средство борьбы с ним. Он начинал анализировать причину, из-за которой с унылым упрямством сейчас грызет себя, и думать: все ли исправлено? Технология сегодняшнего происшествия заставляла задуматься: «Как неизвестные охотники за блокнотом узнали, что Арчи понесет его мне»?

Вариантов было немного — перехватили по телефону или посадили «жучка» в комнату. Второе — процесс слишком трудоемкий, да и ненужный, когда достаточно первого. Кроме того, специалист по «прослушке» по просьбе Гущина ведь совсем недавно проверял квартиру на Чайковского. Значит, не «жучки», что-то другое. Скорее, телефоны.

Сам виноват! Расслабился. О таких вещах, как блокнот московского депутата, трепаться по проводу нельзя. Надо было подъехать к Иванову самому, а не заниматься любовью, как будто вернулся с необитаемого острова. Или объяснить Николаю задачу намеками. Сейчас же следовало найти подходящего специалиста, который сделал бы серьезную работу: никого не вспугивая, узнал, кто слушает номер Алексея? Такой спец должен найтись у «Главбуха». Его же ребята не только умеют ломать одним мизинцем вражеские кости, но должны справляться с более тонкими задачами.

Нертов вспомнил, что еще неделю назад не смог дозвониться Павлу Олеговичу. Впрочем, это было легко объяснимо: видно, «Главбух» до конца не доделав его же работу — не выявив убийцу Нины, не хотел с ним контактировать, и помощник, включавший «трубу», каждый раз находил какую-нибудь отговорку.

Сейчас отговорок быть не могло. Нертов подошел к телефону. Однако набрать номер не успел.

Из прихожей донесся истошный женский визг, который, несмотря на мощное эмоциональное искажение, принадлежал Миле. Временами визг перекрывало озверелое собачье рычание.

«Как она незаметно из комнаты выползла, черная стерва!» — такой была первой мысль, которая мелькнула у Алексея, а он, уже покинувший диван, перелетел половину расстояния до двери. Через секунду Нертов оказался в коридоре, совершил еще могучий прыжок и ухватил руками собаку за ошейник. К счастью, у нее в зубах была не рука или ляжка Милы, как можно было подумать, а всего лишь ее сумочка. Мэй расправлялась с ней, как такса с побежденной крысой, девушка же прижалась к стене. Судя по всему, Мила опасалась, что, покончив с сумкой, собака примется за нее саму.

— Фу, место! — Алексей отметил, что чуть не рявкнул автоматически «лицом к стене». Мэй зарычала, не отпуская сумку. В голове успели пронестись еще три мысли: благодарная — хорошо, что девчонку не заела, свирепая — хорош Арчи, воспитал психопатку, и меркантильная — сколько стоит достойная замена? На сумочку Алексей успел бросить лишь один взгляд, но уже понял: отныне ей место только в музее собаководства, в разделе «Вещественные свидетельства неправильного воспитания серьезных пород».

— Отдай, зараза! — Он дернул сумку на себя. — Твою мать!..

— Укусила? — испугалась Мила.

— Нет, не кусила. Палец наколол о какую-то дрянь, — проворчал Алексей. — Что у тебя там, полный швейный набор? Нет, не иголка, — продолжил он уже более серьезно, наклоняясь к сумочке и вытаскивая оттуда за перекушенный провод небольшую коробочку.

Чуть позже, вспоминая эту минуту, Нертов отметил, насколько были правильны его вопросы и логичны действия. Это выглядело особенно странным, так как все его сознание некоторое время было без остатка заполнено лишь одним фактом: «Так вот, кто устроил все подлянки последних двух недель! Вот, кто утешал меня все эти дни, после гибели Нины! Вот почему они не смогли схватить шантажиста Лены Михайловой! Вот кто заманил меня в пригород, письмом якобы от отца! Кстати, теперь ясно, откуда Мила узнала мой адрес. Именно ее паршивая сумочка валялась рядом с телефоном, когда я звонил Николаю, чтобы тот принес органайзер. И вот почему ее всегда ненавидела собака! Мэй, Мэй, последняя верная мне девчонка…».