Непосредственно погибший московский бизнесмен Ивченко все это сделать не мог. Да и вряд ли стал заниматься такими делами лично — не того полета птица. Рядовые исполнители тоже не считались: у «гоблинов» — «быков» с мозгами туго, а тут нужны были люди поумнее.

Алексей не стал до поры обсуждать с Гущиным вопрос о найденной записной книжке, решив, что все же лишние знания могут повредить. Потом он надеялся сам ее прочитать и «просчитать», после чего уже решить вопрос о помощи друзей. Пока же было очевидно: нужно выйти на знакомую журналистку Юлю Громову и с ее помощью «отработать» связи Щучкина.

«Знакомую журналистку…» — Алексей вспомнил встречу с отцом, который случайно упомянул, что Юля была в больнице у Нины. Значит, начинать следовало именно с Громовой. Только, к сожалению, не сегодня — вечерняя кормежка и прогулка с собакой рушила эти планы. И кроме того, следовало избавиться от «хвоста». Но только аккуратно, чтобы не изменили меру пресечения.

Еще покидая утром прокуратуру, Алексей недоумевал, почему очередной допрос, по существу, свелся к простой формальности и закончился получением подписки о невыезде, а ничем большим? Казалось, как бы Нертов не был прав, но труп и два человека с «тяжкими телесными» — повод для серьезного разговора. Следователь же, который вел допрос, только посочувствовал, мол много всякой мрази развелось и саму подписку получил, будто извиняясь.

Алексей не знал, что еще до его освобождения из ИВС вопрос о дальнейшей судьбе задержанного решался отнюдь не в районе, а в горпрокуратуре и инициатором избрания меры пресечения, не связанной с лишением свободы, был не кто иной, как Латышев. «Важняку» удалось убедить свое руководство, что, по крайней мере, несколько дней Нертову следует побыть на свободе. Только не просто, а под наружным наблюдением.

«Забить его в клетку, — убеждал Латышев прокурора, — дело нехитрое. Только вопрос: по какому делу? Если по происшествию на Металлистов — там, очевидно, все развалится (я справки навел) — необходимая оборона. Набегут адвокаты, поднимут шум о правах человека — только лишняя головная боль. И по убийству Климовой и ее сына в отношении Нертова доказательств нет. Пусть лучше парень, если он в чем замешан, успокоится или, лучше, как-нибудь “засветится”. В крайнем случае, попытается из города рвануть. Тогда основания будут, и ни один адвокат не докопается. И вообще, у нас в любом случае еще несколько дней впереди, до предъявления ему обвинения…».

На самом же деле у достаточно подозрительного «важняка» были и свои соображения пока оставить Нертова на свободе — уж очень настаивал на аресте подозреваемого прикомандированный оперативник. Даже слишком активно настаивал. Одним словом, перестарался. Разобраться, почему Санькин буквально спит и видит за решеткой гражданского мужа Климовой, времени у Латышева пока не было. Но тоже только пока. Он знал, что просто так ничего не бывает, а потому не исключал, что некто, выйдя на опера, участвующего в расследовании, пытается влиять на исход дела. Но Аркадий Викторович отнюдь не был настроен потакать чужим желаниям и рассчитывал, что если окажется прав, то будет предпринята очередная попытка посадить Нертова. «А вот если будет, то я точно пойму — парень невиновен и его подставляют, — рассуждал Латышев, — это может помочь найти настоящего убийцу. А ежели все будет тихо… В общем, поживем-увидим».

Как бы то ни было, но к мнению «важняка» прислушались. Учитывая, что взрыв у кладбища имел большой общественный резонанс, то и выбить под раскрытие этого дела «наружку» не составило большого труда. Труднее было сторговаться с милицейским начальством о сроках, но и этот вопрос был решен к всеобщему удовольствию…

Обо всех этих перипетиях Алексей не ведал, но интуитивно почувствовал, что играть в открытую с наружным наблюдением не стоит. Не знал он и о том, что произошло сегодня с неким журналистом Банановым, тем самым, которому покойный Щучкин давал задания по написанию «антитранскроссовских» статей…

— И запомни: если вместо своего поганого досье ты притащишь мне ментов — это будет последняя пакость с твоей стороны, — мужчина сделал паузу и пристально взглянул на собеседника, а его глаза, напоминавшие взгляд побитой собаки, как у героя Сталлоне — Рэмбо, вдруг показались Леониду Бананову мертвыми. Точнее, мертвыми были не сами глаза, а то, что в них — Бананов поежился, поняв, что его гость и правда ни перед чем не остановится, если не получит злосчастные документы. Несколько дней назад журналист готов был отдать заветное досье даже обыкновенным разбойникам, а тут сразу видно — серьезные люди.

Но, хватаясь за последнюю соломинку и стараясь внешне сохранять независимость, Бананов заявил, мол, досье спрятано далеко, за городом, через час у него отходит поезд, на котором он поедет в командировку, в Москву. А поэтому к назначенному сроку привести документы просто невозможно.

— К тому же, почему вы считаете, что я обязан вам что-то давать? — слабо попытался артачиться Леонид, уже смирившись в душе с необходимостью подчиниться странному гостю. — Я вас не знаю, представьте, что бумаг никаких у меня нет и, кстати, если вы попробуете воспрепятствовать законной деятельности журналиста…

Договорить он не успел, так как Рэмбо схватил его пальцами за кадык, а другой рукой сильно толкнул в затылок так, что нос Бананова с размаху ткнулся в стоящую на столе тарелку с остатками яичницы. Журналист захрипел, чувствуя, как пальцы собеседника превращаются в пыточные клещи, все сильнее сжимая шею, но Рэмбо, оттянув другой рукой за волосы голову Бананова назад, еще раз со всей силы ткнул ее в стол так, что на него тут же закапала кровь из разбитого носа.

Не отпуская собеседника, Рэмбо выдавил из себя, даже, точнее, прошипел: «Задавим-м. Ты понял, пис-сака хренов?» — и пальцы, будто выискивая более удачные лады на грифе гитары, пробежались по кадыку, замерев на нем снова.

Журналист теперь чувствовал только ужас, представляя, как эти железные пальцы надавят чуть сильнее. И тогда… тогда очередное дело об убийстве зависнет «глухарем» или, как говорят в Москве, «висяком». И это будет не страшилка из желтой прессы, а самое натуральное дело, возбужденное по факту убийства Леонида Бананова, молодого и талантливого корреспондента, печатающегося в ряде известных газет.

— Моргни, если понял. Только медленно, — потребовал мучитель, и Бананов послушно закрыл глаза…

Оставшись через некоторое время в одиночестве и судорожно, одним глотком вылив в себя недопитый коньяк, Леонид еще раз попытался разобраться в происшедшем.

День начался очень неплохо. Около одиннадцати Бананов, как обычно по дороге на работу, заскочил в кафешку на улице Ломоносова, где поправил здоровье стаканчиком винца. Потом, с потеплевшими глазами, ему удалось проскочить мимо бдительного милиционера в здание Дома печати, и это тоже было удачей, так как на днях Бананов где-то потерял пропуск, а со стражами порядка из вневедомственной охраны обычно фокусы проскочить «на халяву» не проходили. Докладывать же об утере служебного удостоверения не хотелось. По крайней мере сегодня, когда должен был решаться вопрос о командировке.

Но главный редактор газеты, с которой Леонид сотрудничал, предложил съездить в Москву именно ему, чтобы сделать интервью с одним политическим лидером, перебравшимся в первопрестольную из слякотного Питера. Естественно, Леонид согласился — подобную возможность упускать не следовало, тем более, что «эксклюзивное» интервью можно было бы, чуть переделав, отдать еще в несколько изданий.

Он уже собрался убегать из Дома прессы, когда затренькал мобильник. Неизвестный предложил Бананову срочно встретиться, чтобы рассказать о неком грандиозном скандале, который вот-вот грянет на политической арене города. Леонид, прекрасно зная, что из подобных звонков в лучшем случае каждый сотый может принести хоть какую-то пользу, хотел отказаться. Но собеседник заверил, что при встрече передаст «важные документы», изобличающие преступную деятельность…