Ну хорошо, как ни маловероятно такое стечение обстоятельств, но получилось так, как оно получилось. Но как же тогда прикажете понять Таню, которая вдруг очертя голову вслед за сестрой бросается в неведомый омут совершенно чуждой жизни и тянет за собой ребенка, причем ребенка любимого? В одночасье обрубив все концы. Бросив все.

Я наклонился к ней и прошептал:

– Таня?

Она обернулась, и в ее огромных глазах я увидел легкую грусть, но ни тени сожаления или сомнения.

Я быстро осмотрелся. Джош, перемежая английские и русские слова и помогая себе жестами, увлеченно рассказывал Лизавете и Нюточке о богатейших земельных угодьях, принадлежащих его семье, о тамошних чудесах природы. Обе зачарованно слушали его, не обращая на нас никакого внимания.

– Таня, ну зачем, зачем это все?

– Молчи, – тихо приказала она. – Так надо. Когда-нибудь ты все узнаешь и поймешь.

Ой, вряд ли. Пока, во всяком случае, я не понимал решительно ничего. А Таня, судя по всему, была не настроена объяснять что-либо.

– Когда уезжаете? – громко спросил я.

– Завтра утречком в Москву, а еще через неделю в Найроби. Джош все устроил, – с гордостью ответила Лизавета.

– А мне Джош подарит целую рощу бананов и живого слоненка! – похвасталась Нюточка.

– А учеба? – спросил я.

– Найроби – очень цивилизованный город, – заявил Джош по-английски. – Там есть хорошие европейские школы. Но Ньюта будет учиться в Англии, в частной школе для девочек. Или в Америке.

– Во сколько поезд? – нарушил я всеобщее молчание. – Я приду провожать.

– Не надо, – сказала Таня. – Попрощаемся здесь.

Я поднялся.

– Мне пора, – не глядя ни на кого, сказал я.

Тут же встала Лизавета, подошла ко мне и заключила в объятия.

– Прощай, соседушка. Как знать, свидимся ли еще?

– Свидитесь, – отчетливо проговорила Таня. – Это я вам обещаю.

Лизавета смахнула слезу, поцеловала меня и перекрестила. И тут же мне на шею бросилась Нюточка. Щекоча кудельками мою щеку, она шепнула:

– Пополь-Вух!

– Что-что? – не понял я.

– Я привезу тебе папу! – сказала она погромче.

– Тадзимырк! – непонятно прикрикнула Таня.

Нюточка слезла с меня и отбежала в сторонку.

Подошел Джош и обхватил мою ладонь своей черной лапищей.

– Эй, голубчик, – сказал он по-русски. – Жить можно, да?

Мне оставалось лишь вяло улыбнуться и кивнуть.

– Можно.

Таня проводила меня до дверей.

– Ты хорошо подумала? – спросил я ее в прихожей.

– Хорошо. И не надо больше об этом.

– Оставь хотя бы адрес, – попросил я, немного помолчав. – Я напишу тебе.

– Я не знаю адреса, – сказала она. – Я сама напишу.

– Я тоже не знаю адреса.

– Я найду тебя.

Она судорожно вздохнула, подалась ко мне, обвила руками мою шею и прижалась губами к моим губам… Господи, останови Землю. Или хотя бы сделай стоп-кадр…

Таня легонько оттолкнула меня и сказала:

– Ну все, родной мой. Тебе пора. Обещай дождаться меня.

– Обещаю, – пролепетал я мгновенно помертвевшими губами.

– Иди.

Я остался стоять. Она резко развернулась и ушла в гостиную, прикрыв за собой дверь.

Наутро я получил расчет за командировку и зарплату за полтора месяца. Потом собрал в свободной аудитории старост всех групп, которые в этом семестре у меня обучались, и сделал следующее заявление:

– Сейчас каждый из вас сходит в деканат и возьмет ведомость. Потом вы возвратитесь сюда, заполните ведомости, проставив в них те оценки, которые сочтете нужными, и подадите мне на подпись. На все вам дается пятнадцать минут. И не рекомендую разглашать данную информацию. Это не в ваших интересах.

Не веря своему счастью, старосты рванули в деканат.

Оставшуюся часть дня я провел в дурно пахнущих очередях, нудно костерящих Горбачева с его этиловой революцией. Времяпрепровождение не из самых приятных, согласен, зато к вечеру мой предусмотрительно захваченный рюкзак был полон. Я с великим трудом втащил его на последний этаж, расставил содержимое в углу прямо на пол, немного передохнул и спустился на второй заход. В этот раз я решил идти до конца, и на последствия мне было начихать.

До Нового года оставалось четыре дня.

…Когда я разлепил глаза, было темно. Я лежал одетый в заветном углу, и мне не было нужды куда-то ползти. Я пошарил вокруг, но нащупал только пыль и пустоту. Безумно хотелось умереть.

Вспыхнувшая лампочка на мгновение ослепила меня. Я прикрылся рукой и завизжал:

– Нет меня!

Надо мной склонилась мерцающая дебильная харя.

– Ты че, братан, я ж Петухов, сосед твой. С Новым годом!

– Водки тоже нет! – хрюкнул я тоном ниже.

– Да я не за этим, у самих имеется… Слышь, братан, наша мымра сказала, чтобы ты в три дня съезжал.

– Погоди, погоди, что-то я не того… Петухов заботливо приподнял меня, прислонил к стеночке и влил в рот нечто омерзительное. Я закашлялся, но в себе удержал, и через минуту немножечко разъяснелось.

– А почему съезжать? Я что-нибудь не то сделал?

– Да нет, нас всех расселяют. Дом на капиталку становят.

– А-а… Тогда наливай.

Я встал и подошел к столу.

Дойти до конца опять не получилось, и я постепенно вернулся домой. Теперь я твердо знал, по какому адресу мне предстоит доквакивать свою полную мнимостей жизнь. Название страны, города, улицы, номер дома и квартиры могут меняться, но самые главные параметры останутся неизменными: «Гнилая Тягомотина, Большая Задница, Мне».

Впрочем, по такому адресу доходят послания только определенного типа. Но других я тогда не ждал.

Таня отыскала меня через шесть с половиной лет. Я явился на ее зов. Мы проговорили до трех часов утра. Я понял. Она поступила правильно. Потом я отправил ее спать: завтра у нее трудный день – с утра важная деловая встреча, а в двенадцать придут гости.

Она предложила вызвать для меня гостиничное такси, но я отказался и потопал через весь город пешком.

В просторную гостиную вошли двое: статная, сияющая яркой зрелой красотой женщина в алом платье, а позади на полшага – высокий, элегантный блондин с окладистой бородой. Женщина непонятно улыбалась, выражения глаз мужчины было не разглядеть за дымчатыми стеклами очков. Бросив настороженный взгляд на женщину, Люсьен громко взвизгнул. Возле окна вздрогнул и подскочил дремавший доселе Иван. Рафалович застыл, стиснув кулаки.

– А-а-а! – кричал Люсьен, уставя в женщину тощий палец. – Вот, значит, что за миссис Розен, вот кто нас сюда высвистал? Только зачем, а? Покайфовать над тем, в каком мы дерьме прозябаем, импортным хахалем выхвалиться?

– Действительно, Таня, зачем ты?.. – с упреком проговорил Иван, протирая глаза.

– И еще в алое вырядилась! – продолжал визжать Люсьен. – Блудница ва… а-х!

Он сложился пополам, судорожно глотая воздух. Литой локоть Рафаловича пришелся точнехонько в солнечное сплетение.

– Тихо, мразь, – прошептал Рафалович и шагнул навстречу вошедшим, оказавшись между мужчиной и женщиной. – Сними очки, – коротко приказал он.

Светловолосый бородач пожал плечами и сдернул с лица очки.

– Ты… – выдохнул Рафалович. – Но ведь ты… ты…

– Воскрес, как видишь. А ты неплохой актер, Рафалович. Неужели жена ничего тебе не сообщила?

– Какая жена?.. У меня нет жены… Мы два года как в разводе, – залепетал Рафалович.

Павел обернулся к Тане.

– Ну что, я же говорил, что зря мы это все устроили…

– Да это же Поль! – прервал его слова визг Ника-Люсьена. – Живехонький!

Он оттолкнул Рафаловича и кинулся обнимать Павла. Тот в первую секунду попытался высвободиться, но потом положил руку на тощее плечо Ника и сжал его.