– Сподручней было кассу взять.

– Не обучены. С испокон веку – при хлебе. И без хлеба.

– Вы что, по кассам практиковали? – вроде от нечего делать спрашивает Малина коверкотовый пиджак.

– Нет, что вы?! – Зэк натурально сменился в лице. – Случайный человек. По случайному делу.

– А лепень ваш играется, простите за навязчивость?

– Я не из мастаков, но понемногу шпилю. Для души и лучшего времяпровождения.

– Но часики-то на вас играные. Уж сознайтесь – играные?

Зэк в коверкотовом пиджаке прячет глаза под красными веками.

– Совершенно неожиданно у одного бедового фронтовичка выиграл. До сих пор удивляюсь.

– Так вы, сказывают некоторые осведомленные товарищи, на мокром деле отличились?

– Как вы смеете! Взгляните на меня – интеллигентный человек. Шел на свидание к даме сердца, вместо нее пришел муж. Ударил меня головой в лицо. Я говорю: «Давай помиримся. И иди к моей жене». Три свидетеля говорили то, что говорю вам я. Все происходило у фонтана, в который мочился пьяный Пушкин. Там же этот ревнивый тип вынул нож, а мне знакомый армянин одолжил бутылку шампанского. Перед тем как он хотел меня зарезать, я ударил его бутылкой. Чуть раньше и по голове. Что было дальше?

– Да, что было дальше? – Малина принял игру.

– Голова оказалась некачественной, а он – беспартийный, еще и уголовный тип. Это меня спасло. Вначале мы дали следователю, затем – судье и прокурору. Последние двое оказались людьми честными: они дали мне сдачи – шесть лет за непреднамеренное убийство.

– Так они грохнули Фрукта, – прокомментировал исповедь Пельмень, лениво слушавший их разговор. – Фрукт шел их вложить, а Филон стукнул его бутылкой по голове. Все правда.

– Фрукт был бяка, – улыбнулся Малина. – Не будем о нем вспоминать. Часы, насколько я уяснил, играются.

Филон нажал на кнопку. Часы открылись. Упоров (мог в этом поклясться) видел, как рука Малины сняла из-под крышки бумажку.

Филон вздохнул:

– Согласен. Но учтите – бока швейцарские.

– Когда они успели сменить гражданство? Прошлым годом на Челбанье их играл покойный Мышь, они были французские.

– Мышь-таки покойный? Быстро он это умеет делать!

– Губарь идет, – ожил укравший мешок пшеницы мужик. – Злой шибко. Плохие, поди, вести.

– Ну, это точно амнистия, а ему с тобой расставаться не хочется.

– Дал бы Бог!

– Богу нынче не до нас: Гуталина ждет на Страшный Суд.

Продолжая наблюдать за листком, Вадим видел, как он попал вместе с папиросой в руку Ворона и тут же – к Каштанке. Конечного адресата разглядеть не успел. Раздалась команда:

– Смирно!

Губарь прервал рапорт дежурного каким-то обреченным движением руки и, весь потемневший, прошел мимо. Вислые щеки лежали на стоячем воротнике кителя серой мешковиной, лоб стянут в ребристые складки, отчего довольно стройное тело полковника кажется случайно подставленным под отжившую голову.

Он остановился, сцепив за спиной ладони, и, глядя на выпирающую за зоной лосиным горбом сопку, начал говорить:

– Хочу сообщить вам важное правительственное сообщение.

– Про амнистию! Про амнистию! – скулил хлебный вор.

– Вчера скончался…

Упоров почувствовал, как все в нем задрожало мелкой, противной дрожью.

– …великий вождь советского народа, Генералиссимус Иосиф Виссарионович Сталин.

Дознаватель Шерман приложил к глазам платок. Стало очень тихо, лишь чей-то звук булькнул пузырем со дна уснувшего озера и тут же растворился в глубоком молчании. Руки зэков потянулись к шапкам.

Полковник переждал некоторое волнение в рядах заключенных и с пониманием посмотрел на не скрывающего своих слез дознавателя Шермана.

– Прекратить разговоры! – ни с того ни с сего крикнул дежурный.

– …Ушел из жизни гениальный продолжатель дела великого Ленина.

– Все бы вы ушли за ним следом!

Губарь побагровел, однако сдержался. И продолжил:

– …остались бессмертные идеи Сталина, его убежденность, твердость, чистота и безжалостность к врагам социализма! Сталин умер. Дело его живет и будет жить вечно! Нет на свете силы, способной одолеть им созданное!

– Как же теперь дальше-то? – спросил, прикрывая рот, испуганный мужичонка – хлебный вор.

– Не переживай, коллега, – успокоил его Филон и взглянул на свои часы без гражданства. – Все останется на своих местах. Даже ты.

– Равняйсь! – разнеслось над плацем.

Стадник пнул в зад плачущего комсорга «Днепрогэса»:

– Педерастов тож касается!

Колос вздрогнул, точно в зад пнули его, и с презрением посмотрел на Руслана.

«Передумал», – решил, наблюдая за Колосом, Упоров. Его охватила непонятная веселость.

– Миша, горе-то какое?! – сказал он. – Плакать хочется, а Стадник, сука, дерется.

– По вас не скажешь, Упоров. Улыбаетесь. Для меня действительно горе. А отец… не знаю – переживет ли…

– Переживет. Старая гвардия. Ты, говорят, успел вчера с лауреата хорошие кони сдернуть?

Колос ухмыльнулся, опустив голову, глянул на ботинки.

– Ботинкам все равно, кто их хозяин: лауреат или бывший чекист. Они должны служить живому человеку. Петр Тимофеевич скончался…

– В один день с Иосифом Виссарионовичем. Вот бы тебе со Сталина ботинки стащить!

– Не кощунствуйте, Упоров! Нас может рассудить только будущее.

– На хрена мы ему нужны?!

Пельмень, чуть пыжась, сказал:

– Если побег поведу я, то и подельников мне подбирать.

– План кажи, – прервал его Федор Опенкин.

– Взрываем новую штольню. Пока будут откапывать дубарей, уйдем левым затопленным ходом, там уже подкопались.

Сидящий на корточках у порога сутуловатый детина в меховой безрукавке поверх брезентовой рубахи и в мягких эвенкийских ичигах громко вздохнул.

– Хочешь говорить, Чалдон? – спросил Дьяк.

– Сколь там копать-то надо?

– Час-полтора, не больше. Замокнем только.

– Кто имеет сказать?

– Мне можно? – спросил Упоров, вздумал было подняться, но Чалдон положил на плечо руку.

– Будете рвать штольню – в побег не пойду.

– Тогда тебя нет! – Чалдон воткнул перед собой нож и оперся на рукоятку, как на трость.

– Спрячь приправу, – посоветовал Малина. – Он не из тех фраеров, которых можно напугать.

– Значит, договорились, – не обратив внимания на возникшее разногласие, сказал Дьяк. – Побег поведет Малина. С тобой идут Пельмень, Чалдон, Вадим и этот самый Колос, проводником из зоны. Завтра сами решите. Понесете кассу. Пуда четыре золотишка царского да камушки. Две фигуры. Сорок патронов и граната. Чалдон знает, где остановить машину. Добудете, если ее поведет Вадим. Но шибко не рискуйте. Груз надо донести до места.

– Зачем нам Колос, Никанор?

– Сказано: за зону выведет. Груз понесет. Потом решите, не дети.

– Когда? – спросил Пельмень.

– Сейчас, – ответил Малина, пряча под телогрейку «наган» со взведенным курком.

Михаил Колос вошел в сарай в сопровождении Ираклия, который тут же снова ускользнул за дверь.

– Встань сюда! – Малина указал угол, куда надлежало встать бывшему чекисту. – И слушай. Это побег. Мы будем уходить через старый водовод.

– Он завален, – механически проявил свою осведомленность перепуганный Колос, но тут же, спохватившись, стал сопротивляться: – Зачем вы мне это рассказываете? Знать не хочу ваших дел!

– Тебя просили только слушать! Со вчерашнего дня там есть лаз. Охрана пустила собак. Сегодня сторожит Герда…

– Герда, – повторил Колос, пытаясь изобразить недоумение. – Но при чем здесь я? Никакой Герды я не знаю.

– Ты ее кормил, помнишь – Герда щенилась? Сам сек: она лизнула тебе руку, когда ты вешал над вахтой флаг. Хочешь дожить до коммунизма?

– Но я… я не знаю, как она отнесется ко мне сейчас. К тому же я вовсе не хочу!

– Это не имеет значения, сучий твой потрох!

«Тебя впутали в крупное дело, – подумал, слегка сожалея, Упоров. – Они ни перед чем не остановятся. Черная свеча… ты видишь ее чад».