Рысаков недоверчиво вглядывался в говорящего, точно что-то припоминая. Трагичность пережитого сменялась другими чувствами. Майор убрал от висков сжатые кулаки и сказал с усмешкой:

– Рабы играют только в предательство. Ну что ж, да здравствует великий творец общества негодяев – товарищ Сталин.

– Гонит, – подмигнул Фаэтону несколько притихший Кныш и, вытянув ноги, привалился спиной к мешкам. – Надо было его раньше зарезать, чтоб не мучился…

Кныш улыбнулся и прикрыл глаза.

Зэки начали отходить от Рысакова, озадаченные странными словами Фаэтона, почитая за мудрость не крутиться около человека, которого вложил с потрохами кто-то из них. Майор продолжал стоять, с болезненным любопытством наблюдая за дремлющим Кнышем. Казалось, он лелеял и взбадривал в себе порочное желание, старательно пряча его под внешним спокойствием. Перемена произошла очень гладко, так что наблюдавший за ним Вадим ничего особенного не приметил. Но вот Рысаков сгруппировался, это была уже машина, готовая разрушать, а затем, оттолкнувшись от дрожащего пола отсека, майор упал вперед. Рука вытянулась, и два жестко поставленных пальца провалились в глазницы Кныша. Чвак! – откликнулась на удар хлюпающая беспощадность лопнувших глаз и выплеснулась кровавой пеной на щеки. Стесненный невыносимой болью крик напомнил глубокий стон смертельно раненного зверя. Рысаков выдернул пальцы из черепа, и они начали пухнуть в поврежденных суставах.

Большинство из присутствующих ничего не поняли, но души их успели сжаться от поступившего ниоткуда сигнала – смерть!

Тянулось время, подрагивая вместе с корпусом судна, которое тащило в своем железном чреве несколько тысяч сваленных в кучу заключенных.

…«Феликс Дзержинский» шел на Колыму. Обычный рейс, обычный груз. Кого-то только что убили. Эка невидаль! Все когда-нибудь умрет, все когда-нибудь развалится. Мир условен, и работают в нем только условности. Выдумки людей, не знающих, как поступить со свободой волеизъявления. Впрочем, все может быть и сложнее: за каждым нашим поступком стоит сила, в нем заинтересованная…

– …Ты убил вора, – с мрачной торжественностью произнес, решительно приподнимаясь, Лимон.

Это было похоже на приговор. И это стало приговором.

Бывший майор нянчил сломанные пальцы. Он обернулся, чтобы ответить, но проглядел цыганенка. Вершок нырнул под правую руку Рысакова, тут же выпрямился с натянутыми от напряжения жилами на тонкой шее.

– А-а-а!

– А-а-а!

Переплелись их голоса. Еще живой майор почти поймал цыганенка за глотку, успел вымазать ее кровью покойного Кныша. Большего не случилось…

– Пусть, – прошептал Рысаков, оседая перед убийцей на колени, – пусть…

Слово застряло в его угасающем сознании, он повторил его еще раз, уже совсем нездешним голосом:

– Пусть…

– Товарищи, – прошептал бывший кадровый партработник Житов, обводя зэков перепуганным взглядом. – Что ж это происходит?

Ему никто не ответил. Вершок наклонился, пытаясь выдернуть оставленную под сердцем майора финку, и тогда Евлогий толчком отбросил его от умирающего.

– Сгинь, паршивец!

– И то верно! – поддержал Евлогия бородатый мужик из семейских староверов. – Тебе, нехристю, уши надрать надо али сжечь. Чё ж мы смотрим-то, мужики?!

Очнувшиеся от внезапных потрясений зэки загудели, начали подниматься, и воры уже стояли жидкой цепочкой, обнажив ножи, зная – их сомнут, если все так покатится дальше. Один Фаэтон, казалось, безучастно наблюдал за происходящим. Но потом и он сказал:

– Зря убил майора, сынок. Майор кончал Кныша…

– Кончал вора, Фаэтон! – поправил его Мотылек.

– Ты глупее, чем я думал, – сокрушенно развел руками Фаэтон. – Их побег вложил Петюнчик…

– Чё буровишь?! Из ума выжил! Он – вор. Я с ним из одной чашки кушал.

– Лучше бы ты съел эту пропастину! – не на шутку рассердился Фаэтон. – Придется все объяснить сходке. А ты, мора, ответишь перед мужиками сам.

И уже никто не рискнул с ним спорить. Евлогий поднял с пола веревку, ту самую, что подарил для побега застенчивый Блоха, шагнул к ощетинившемуся было цыганенку. Так они стояли совсем недолго. Когда к Евлогию подошел бледный Житов, Вершок опустил руки.

– Вешать будете? – чуть слышно спросил он.

– Так уж убьем, конечно! – подтвердил Житов.

– Не надо душить, Евлогий. Не надо. Вор… вор должен от ножа умереть.

– Законы знаешь, а совести нет. Подлючая порода!

Но тем не менее внял: наклонился еще раз, выдернул из затихшего майора финку.

Вершок перекрестился. Дрожащие губы его сомкнулись, спрятав золотой зуб. Он стоял понурясь, опустив в пол глаза.

– Евлогий, – позвал нечаянного убийцу мягкий голос Вадима. – Эта смерть никому не нужна.

Сибиряк искоса взглянул на парня, вытер о засаленную рубаху цыганенка лезвие ножа.

– Он получит свое. За хорошего человека.

Вадим поймал руку Евлогия уже на взмахе. Остановил, хотя было видно – это стоило ему большого труда.

– Ты за кого мазу держишь, гондон штопаный?! – ошалело прошипел нечаянный убийца. – Он же…

– Эта смерть лишняя, – перебил его, ничуть не испугавшись свирепой рожи, Вадим. – Понимаешь – лишняя. Она уже никого не спасет…

– Да чё ты дрочишься, Евлогий, ширяй и этого козла! – крикнул охочий до кровавых зрелищ педераст по кличке Пакентошенный.

– Дырявые на разбирушках помалкивают, – глухо урезонил педераста мрачный Лимон. – Вам только волю дай…

Евлогий оттолкнул Вадима, и тот откинулся на плотную стену окруживших их зэков. Затем он выкинул номер, который никто не успел разгадать: вскинул вверх руки, раскрылся для удара. Перед испуганной позой нечаянный убийца опешил. Короткого замешательства хватило Вадиму для того, чтобы нанести от виска четкий и хлесткий кросс, после которого Евлогий доской опрокинулся на заплеванный пол. Носком сапога отбросил в сторону нож, но когда за ним наклонился шустрый цыганенок, прижал наборную рукоятку подошвой.

– Пошел отсюда, гнида!

Поднял нож, сунул за голенище и еще раз с презрением посмотрел на Вершка.

– Строгий фраер, – покачал головой Блоха. – С таким лучше со спины базарить. Как он его треснул, легавый буду!

– Поинтересуйся за баклана. – Фаэтон сделал жест рукой, приглашающий Блоху сесть напротив. – Може, спецом сюда кинули. Понял? Играем ваши кони?

– Воры босиком не ходят, – закокетничал форточник, стрекоча ожившей в его руках колодой.

– Тогда вынайте портсигар, что вы слямзили у Колумба. Нет, вы гляньте: эта сука собирается к нам вернуться. Хвост по-людски откинуть не может.

По телу умирающего Кныша пробежала судорога. Ноги скрючились, словно он собирался сесть. Лимон даже посторонился. Но судорога вскорости прекратилась. Зэк вытянулся, еще потянулся, расправился тягучей струной. Остановился, замер, как бы прислушался к приближению собственного конца. Струна ослабла, и он выдохнул остаток жизни, устранив все сомнения по поводу своей смерти…

– Ты точно знаешь – Петя курванулся, или, может, подкеросинили революционные фраера? У них же за душой ничего святого, кого хошь грязью обольют!

Фаэтон сквасил лицо, крякнул и сказал, держа перед собой собранные в щепоть пальцы:

– Если бы Петюнчик постучал пиковиной не по трубе, а по твоей башке, ты бы все понял.

– А! – Блоха даже подскочил. – Ну, крученый пидор: так он, значит, сбляднул еще на пересылке? Помнишь, его кум дергал из хаты на допрос? Вернулся, колбасой от него пахло…

– Кныш прокололся раньше. Ты наш базар за Озерлаг усек? Там же одни политики и шваль вроде этого шпидагуза. Кеша Колотый вломил сходку в Златоусте. Слинял туда. Того же поля ягодка.

– Получается – майор казнил подлеца справедливо? Поспешил Вершок… С другой стороны, они могли нас выпустить на палубу и там из пулеметов… А?

– Никак вы думать начали, гражданин Блоха?! Кажите ваш бой! Мимо денег. Дайте сюда портсигар. Что еще играется?

…«Феликс Дзержинский» пришвартовался в порту назначения утром. Открылись люки, холодный морской воздух ворвался в трюмы корабля. Вадим видел, как в проеме появилось бордовое лицо.