– Попроси Стадника, – высунулся с новым советом пожилой карманник, оказавшийся выносливым ходоком.

– Загорайте, лодыри!

Разгоряченный ходьбой старшина Стадник скрутил цигарку, затянувшись, внимательно осмотрел этап. Медленно, но уверенно взгляд его скользнул с измученных ходьбой зэков и замер в немом удивлении.

– Ха! – коротко, точно гавкнул, воскликнул Стадник. – До чего тильки люди не додумаются! Гляньте, граждане бандюги, яки гарны хлопцы!

Метрах в тридцати от дороги белели вмерзшие в лед трупы. Их было много и подо льдом, и на его голубой, отполированной ветром глади. Со впалыми животами и отъеденными песцами ушами.

– Не дрожат! Обвыклись, – продолжал радоваться Стадник. – Воля есть – гнидника не треба… Надо же так закалиться!

Этап мрачно молчал, и Стадник, уловив настроение разбитых дорогой заключенных, положил палец на спуск автомата.

– Ну, чого змолклы? Шуток не понимаете?!

– Понимаем, земеля, – улыбнулся через силу старшине Каштанка.

– У меня таких злыдней в земляках не водится! – строго поправил вора старшина.

– Так получилось, – покаянно опустил глаза Опенкин. – А вас дома небось матка жде?

– Ни, тильки тятько. – Стадник подозрительно косился на посиневшего под ветром зэка, медленно вползавшего ему в душу. От неудобства внутреннего состояния он кашлянул и стал шагать широко, строго. Держа автомат на изготовку.

– Давненько батю не видел, гражданин начальник?

– Тебе шо за дило?! Десять рокив.

Напряженно маршировал, чем-то привороженный, охранник.

– Ух ты! Соскучились, должно?

– Скучать служба не велит.

Он уже собирался отойти от этого прилипчивого, но чем-то привлекательного злыдня, как тот спросил вкрадчиво:

– Повидаться-то небось хочется? Хочется! Хочется! Не отпирайтесь, гражданин начальник!

– А як же! – тоскливо и искренне признался растроганный старшина.

Опенкин приспустил штаны, показал напряженно соображающему Стаднику голую задницу.

– Узнаете, гражданин начальник? То ж твой тятя. Иди, целуй!

– Что?! – заревел старшина, хватая широко распахнутым ртом холодный воздух. – Ну, злыдень синий, помни мое слово: купаться тебе с теми «моряками» в одном болоте!

– Не признали, что ли, гражданин начальник? – натурально огорчился Опенкин. – То ж батько ваш ридный. Постарел малость. Хочешь, братку покажу?

И не торопясь начал расстегивать ширинку. Стадник сбросил с плеча автомат, ствол дернулся, выплюнув в низкое небо короткую очередь.

– Лягай, сволочи! – орал Стадник, топая ногами. – Усих покрошу!

Заключенные присели, но ложиться никто не стал. Все разглядывали оплошавшего старшину с ехидными улыбками.

– В чем дело, старшина? – подскочил лейтенант, расстегивая на ходу кобуру.

– Нарушают порядок, товарищ лейтенант. Особливо вот тот, из воров. Воду мутит, понимаешь!

– Запишите фамилию. Вас предупреждаю: положим на землю, будете лежать до утра!

– Мы-то при чем, гражданин начальник?

– Молчать! Порядок существует для всех.

Лейтенант застегнул кобуру и быстро ушел. Стадник остался перед строем, выглядывая из-за поднятого воротника и держа ствол автомата на уровне голов зэков.

– Ябеда вы, гражданин начальник! – негромко крикнул Опенкин. – Не буду вам больше тятьку показывать. Скучайте…

В это время колонна тронулась, и под ногами зэков снова заволновалась тугая колымская грязь. Люди шли в лагерь, не сводя глаз с приземистых бараков, наспех сколоченных из старых досок, должно быть, долго служивших другому делу, а сейчас призванных беречь тепло и защищать от ветра отринутых от нормальной жизни людей. Многочисленные щели были наспех забиты паклей, тряпками, мхом, завалинки заменяли поднятые к окнам земляные валы. Да и окна – одно название: без стекол, просто зашитые потрескавшейся фанерой рамы. На каждом решетка, а на двух последних фанеру просто подпирали гнилые жерди.

– Это же кладбище, гражданин начальник! – ужаснулся Ведров.

– Кладбище ты видел, – уточнил Стадник. – Туды – после, прежде туточки поживете.

– Подыхать привели!

– Вертаемся, мужики! Гольная смерть!

Тогда-то и отворилась дверь единственного бревенчатого здания. Из нее вышел майор с выражением непреклонной воли на интеллигентном, немного озабоченном лице. Следом выскочила овчарка. Громадная ухоженная собака пошла рядом с хозяином, тычась лобастой мордой в замшевую перчатку.

Майор оглядел этап, как опытный пастух оглядывает новое стадо, остановился точно посередине колонны и, указав пальцем на перекошенного мужичка, спросил:

– Почему вы кричите?

Мужичонка дернул плечом, нервно затоптался на месте, никак не желая встретиться с майором глазами. Взгляд майора излучал нечто большее, нежели решительность. Он излучал беспощадность, было от чего волноваться.

– Та не кричу я, гражданин начальник, – с трудом пролепетал зэк, так и не подняв лицо.

– А кто кричит?

– Та не знаю, гражданин начальник. Уси балакали.

– В карцер!

Рослый охранник выдернул зэка из строя, поставил его рядом с собой, спиной к строю.

Майор сделал несколько шагов. Глаза задержались на спокойной позе, казалось, отрешенного от событий человека в черном, забрызганном грязью пальто.

– Почему вы кричите?

Безучастный блондин опустил на майора мягкий взгляд, ничуть не испугался его строгого вида:

– Хотел разбудить вашу совесть, гражданин начальник.

– Кто еще хотел разбудить?

– Моя душа, гражданин начальник.

– Значит, вам будет не скучно в карцере.

Он закурил дорогую папиросу, подумав, указал на трясущегося у барачной стены мужичонку.

– Того – в строй. Этого вместе с душой – в карцер. Остальные должны уяснить – здесь рабочий лагерь. Работа вас кормит и дает право на досрочное освобождение. Нарушение лагерного режима лишает вас этого права. Лейтенант!

– Я, товарищ майор!

– Раздайте пищу. Людей – в баню, вещи в прожарку. Утром всех, кроме тех, кто будет ремонтировать лагерь, отправить в карцер. Небольшая просьба, лейтенант. Позаботьтесь о тишине – я буду музицировать…

Он бросил окурок под ноги жадно глотающего табачный дым молодого, очень простоватого на вид зэка. Heсколько секунд тот колебался, пожирая дымящийся окурок жадными глазами, и вдруг грохнулся на колени, схватил окурок.

Майор был к этому готов. Хромовый сапог вбил окурок в расквашенный рот зэка. Овчарка кинулась и выволокла попавшегося на нехитрый трюк простака из строя.

– Оставь его, Ганс! – попросил дружески майор, потрепав собаку по вздыбившейся холке. Вздохнул и указал на застывших по стойке «смирно» трех мертвецов у Доски почета:

– Это беглецы. Обратите внимание и сделайте выводы. Здесь никто не может рассчитывать на удачу. Ее здесь нет…

Он уже почти пошел в направлении единственного деревянного дома, но, когда из строя раздался срывающийся от волнения голос, остановился, а точнее – задержался, скосив в ту сторону серые глаза.

– Почему один должен отвечать за всех? – спросил кто-то рядом с Упоровым.

Майор не ответил, только вопросительно поднял брови. Из строя вышел бывший директор прииска «Коммунистический», взволнованный и оттого еще более перекошенный Ведров.

– Не стану прятаться, гражданин начальник. Он рта не открыл, а его – в карцер. Почему один должен…

– Двое. Лейтенант. И этого в карцер! – Начальник лагеря «Новый» забыл о Ведрове, обращался только к лейтенанту: – Еще раз прошу – позаботьтесь о тишине.

…В баню шли партиями. На всю помывку отводилось полчаса, ложка зеленого мыла в ладонь и шайка теплой воды. После бани однорукий зэк выбрасывал из прожарки прямо на двор пахнущее хлоркой белье, приговаривая:

– Хватай шмотье, сидельцы! Кто смел, тот и успел.

Увидев Каштанку с наколотым на груди крестом и профилем Ленина, он постарался спрятать чувства поглубже, равнодушно процедил сквозь зубы:

– Был слух: тебя трюманули на «Крученом»?