Через полчаса мама крепко обняла меня и, оставив еды и журналов, ушла на вокзал, возвращаться в Днепропетровск. Так не хотелось её отпускать...
Радостный оттого, что увидел в чужом месте родного человека, я отправился по коридору назад. Думаю, именно в таких умонастроениях, человек способен летать. По дороге мне повстречался Ярослав Владимирович, который торопливо закрывал свой кабинет.
- О! Лавренёв, ты ещё жив? - ухмыльнулся он.
- Как видите! - буркнул я вслед, скрываясь за плотными дверями без ручек.
- Ну, это ненадолго!
Ни что не могло огорчить меня в те минуты, даже предательство друзей Саши и Лёши, и угрозы майора Стовбургена.
Придя во вторую палату, я угостил друзей вкусной едой и рассказал о долгожданной встрече с мамой. Кушая мандаринки и печенье из моего пакета, они, конечно, говорили то, что я хотел слышать.
Вечером, после ужина, нас отправили в баню. Купаться шли по 4 человека на 15 минут. По моей рационализаторской идее, мы пошли в самую последнюю очередь. Под горячей водицей мы успели накупаться вдоволь и даже надурачиться, обливая друг друга из душевой лейки. Последняя четвёрка могла купаться, сколько влезет, но приходилось после этого и убирать всю комнату. Не беда! Тряпкой вымакать воду можно за 10 минут, а купаться и радоваться жизни - сколько пожелаешь! До самого отбоя! Пожалуй, сегодня в бане был мой бенефис. Я говорил без умолку о проблемах больницы и конфликтах между простым человеком и системой. А я из тех, кто, рассказывая о чем-либо, не ограничиваюсь рамками и шаблонами. Я приведу ещё подобный случай, но проясняющий дело с другой стороны, я поставлю рядом две-три ситуации и обнаружу в них явление, деликатно докопаюсь до сути, до корней, которые поначалу были скрыты для неискушённого взгляда. И это умение, по-моему, сродни искусству одного из героев книги художника Шубина, который "сделал доступными горы для тех, кому не дано изведать чувства покорителя. Верный глаз и добрая рука художника довели человека до самой вершины". Ребята слушали и кивали в знак согласия.
Странно, но Стовбурген после того короткого монолога после встречи с мамой, даже и не разговаривал со мной, лишь ехидно улыбался при встрече.
Уж и Рождество прошло, а меня всё не комиссовали. Неужели, это дело рук Ярослава Владимировича?
Демчук Игорёк уже уехал домой, позабыв о том страшном месте, где пробыл достаточно долго. А когда-то он шёл в армию, ведь насмотрелся сериалов о солдатах и всерьёз решил, что так и есть в реальной воинской службе.
Мой лечащий врач, Любовь Осиповна, ежедневно обещала меня комиссовать в кратчайшие сроки, и я ей верил. Со времён распределительного пункта прошло лишь несколько месяцев, но сколько же пришлось пережить. Откровенно говоря, именно благодаря змеиным манёврам в этой "новой жизни", я могу свободно вздохнуть воздухом сегодняшнего дня, хотя моё мнение на объективность, по-прежнему, не претендует. За комиссацию ни слова! Я сильно переживал: "Неужели меня поселили здесь навсегда?" "Ждёт ли меня участь Серёжи Дульского?"
ГЛАВА XIII: "Возвращение в А1666"
"Настало утро - открыл глаза,
Вижу ту же суть, и те же лица,
Покатилась грустная слеза -
Я по-прежнему в больнице.
Всё напоминает мне тюрьму,
И четыре стенки, словно свечи,
Здесь жизнь свою гублю,
Над постелью застыли равнодушные врачи".
Багацкий Дмитрий
Паранойя не успокаивалась. Требовала ответов, а их не было. Пессимизм топил меня своим напором, и я таял, как восковая свеча. Такое умонастроение сложилось на путях трезвого и отважного стремления к истине, но она, казалось, стояла на горизонте моего мировоззрения.
Дни шли однообразно по одному и тому же алгоритму. Читать было уже нечего. Мамины журналы, как капля в море. Я откровенно тупел, и этого я опасался больше всего. В последние дни я ни с кем не разговаривал, пытаясь чрезмерным сном убить время пребывания в психиатрии. Часто плакал и тосковал. Ткаченко даже подумал, что я с ним больше не общаюсь. Это была неправда, но при нынешнем настроении, мне и объяснять что-либо было сложно, легче было промолчать.
12 января 2009 года, где-то после обеда, меня вызвали в зал ожидания. Странно, ведь я знал наверняка, что у мамы нет средств, чтобы приехать ко мне вновь. Ну, а кто ж тогда?
- Старший лейтенант Казистый??? - чуть слышно пробормотал я, увидев в полутьме знакомые черты лица.
- Здарова, Лавренёв! - улыбнулся он привычной улыбкой. - Ну что, ты готов?
- К чему? - испуганно спросил я, подавившись слюной.
- Чё закашлялся? К новой жизни ты готов? Иди, переодевайся! Только шевелись, у меня мало времени!
- Товарищ старший лейтенант, а что Вы имеете в виду под названием "новая жизнь"?
- Лавренёв, не утомляй! Тебя комиссовали! Собирайся скорей!
- Домой? - слабо улыбнулся я.
- Ну, блин, тебя здесь точно накололи! Мозги совсем атрофировались! Конечно, домой. Куда ж ещё? Ну? Мне долго ещё ждать?
- Одну секунду, товарищ старший лейтенант! - засиял от счастья я и тут же скрылся из виду, припрыгивая на ходу.
- А только что чуть живой стоял... - буркнул удивлённо Казистый, укоризненно покачав головой.
Я метнулся прямиком к белобрысому другану и, обняв Женьку, стал трясти, что есть мочи.
- Дима, что за...? - сонно бормотал он.
- Небось, дозу галоперидола получил! Вот и съехал с катушек! - выдал на всеобщее обозрение свою версию развития данной ситуации Денис Симончук, по-киношному поправив очки.
- Нифига! Я домой собираюсь!
- Дезертировать во время похода на обед? Отличная мысль. Могу подсказать, как добраться отсюда до вокзала.
- Очень смешно, Рижук. В другой раз! Меня комиссовали!!!
- Молодец! - приобнял меня Симончук. - Даст Бог, свидимся на гражданке.
- Обязательно! Дай только выбраться отсюда!
- Не заржавей там, на воле! - с печалью произнёс Женька.
Я обнял его сильней.
- Женька, я тебя не забуду!
- И я тебя!
- Буду ждать, друг! Буду ждать!
Радости моей не было предела. Будто из ниоткуда взялось столько сил и эмоций, что я едва совладал с ними. Комиссовали! Когда ребята узнали об этом, они искренне радовались вместе со мной, клятвенно обещали созвониться.
Окрылённый сбывшейся мечтой, я мигом скинул больничную одёжку и, спустя месяц, снова надел берцы.
Наконец, я покинул то злосчастное 10-е отделение, так и оставив там друзей, свои слёзы на подушке и кровь на пододеяльнике, внеся в больницу ещё одну человеческую ауру, отрицающую нынешнюю самобытность. Надеюсь, что больше сюда не попаду.
Далее меня ожидала долгая дорога в 12 часов к городу Каменец-Подольский. Нужно было забрать свои вещи и официально уволиться в запас.
Старлей откровенно злился на меня. Он считал, что весь этот путь я проделал ради денег, которые выдавались при комиссации (они назывались в простонародье - "дембельскими"). Какие всё-таки недалёкие и корыстные люди окружают меня порой. Хотя, 1200 гривен, что входят в понятие "дембельские", ещё никому не мешали в кармане, но ради них пережить такое вновь я бы не согласился. На такие дурацкие поступки можно пойти только ради любви.
Всю дорогу старлей дурманил мне голову наводящими вопросами. Ещё бы настольную лампу мне в глаза направил. Но я откровенно рассказывал, чем буду заниматься по прибытию на родную землю, и готов был на радостях обнять Казистого, а ведь ещё недавно и вовсе его ненавидел.
Ночь проспал на верхней полке плацкарта. И всё-таки, я свалился с неё. 21-й век на дворе, итить его...
А следующим морозным утром, 13 января, я прибыл в расположение, очень надеясь, что меня не обманут с комиссацией. Тут же мне выдали вещи без лишних слов. Видимо, поскорее хотели избавиться от нерадивого солдата. Ну а дальше я просто ждал. Ожидал не только поезда, а команду майора Беркуты Богдана Олеговича, который меня однажды отвозил к прокурору.
