Весёлые ребята. Тристан и Мираб были крымскими татарами и немногие с ними разговаривали по своим субъективным причинам. Нас это не останавливало. Мнение других - это просто глупая связка слов, а на их пресс мы всегда отвечали своим. Вот так и жила наша вторая рота, на два лагеря поделенная, каждый из которых всячески демонстрировал свою ненависть к тем, кто думал иначе. Немудрено, что я оказался на стороне меньшинства. Как же я могу ненавидеть тех, у кого цвет кожи другой, кто странно разговаривает, кто ростом не вышел иль не так себя ведёт??? Увы, такая глупость не редкость, но так тяжело с ней бороться, когда она контролирует большинство. Причём, что обидно, подавляющее большинство из того "лагеря-агрессора" были парни, что настолько просты, как дверь в кладовке - напрочь лишённые собственного мнения. Прискорбно быть среди подобных. Помните, как Михаил Грушевский говорил в своё время: "Вся наша надежда - в нас, вся сила - в народе". Но позвольте, если наш народ будет состоять из таких глупцов, что и представления не имеют о собственном мнении, то уж лучше я не буду входить в число людей, образующих народ.
Так или иначе, ситуация сложилась именно так: меня ненавидели за то, что говорю я на исконно русском языке, а не на западенском. И меня ещё пуще ненавидели за то, что я не выполнял приказы ребят моего призыва. Ну, представьте, подошёл один бугай из того лагеря и приказал мне выстирать его носки. Я, естественно, не выдержал подобных вещей и, схватив свою табуретку, чётко и размашисто выбил челюсть обидчику. Затем бросил вслед: "Ну что? Ещё кому-нибудь носки простирнуть?" и пользуясь замешательством ребят, молча удалился на улицу.
Как раз к казарме подъехала "Таврия" бордового цвета. Ежедневно в ней привозилась различная еда. Что-то наподобие магазина на колёсах. Купив на 10 гривен простого квадратного печенья, я вернулся к Женьке Петросяну, Димке Цыганку и другим своим товарищам.
Женька, как обычно, веселился и лучезарно смеялся, хоть и стоял на тумбочке дневальным.
Должен сказать, что дневальный - это солдат суточного наряда, назначаемый в помощь дежурному для поддержания порядка в подразделениях, охраны помещений, военного имущества и собственных вещей военнослужащих (хотя, благодаря старлею, их осталось мало), а так же для выполнения других обязанностей внутренней службы - о, да! Отдельный разговор.
Женьку вооружили штык-ножом в чехле, а его руки и вовсе были заняты: левая постоянно держалась за трубку красного телефона, который регулярно разрывался от звонков, а правая рука, с тем же постоянством, готова была в очередной раз отдавать честь проходящим мимо солдатам и старшим по званию. При всём этом он умудрялся веселить нас безумными историями из жизни и глуповатыми анекдотами, услышанными где-то в лабиринтах воинской части, а мы, превращаясь в преданных слушателей и верных друзей, стояли вокруг него и ждали очередную хохму.
- Та это пустяки - интриговал он, - вот тут я услышал прикол от сержанта Булаенко. Слышали анекдот про беременную женщину? Как, не слышали? Ну вы даёте. "Одна ваг╕тна ж╕нка каже чоловiков╕:
- Не приведи господи, щоб дитина вродилася схожею на тебе, бо ж буде он яка погана на виду.
- Не приведи господи, - в╕дпов╕да╓ чолов╕к, - як дитина вродиться не схожею на мене, бо тод╕ я в╕дправлю тебе до того, на кого вона буде схожа".
Цыганок залился задористым смехом, заражая им окружающих.
"Боже, как я устал от "западенских опов╕док", - думалось мне со вздохом. - "Неужели это и есть юмор моей новой жизни?"
Почему-то вспомнился мой Ангел Хранитель, который ушёл от меня. Что-то ещё вслед бросил... А-а вспомнил: "Без меня тебе не пройти тот тернистый путь, что зовётся - жизнью!". Ну и что это означает? Что он имел в виду? Я ведь ничего противозаконного не совершил. Ух, какой у меня, оказывается, Ангел Хранитель! С характером похлеще, чем мой.
Боже, как мне всё это надоело!!! Пора домой. А все эти вещи невиданные, скрытые и не познанные, порождают во мне не только больше веры, но и больше страха.
ЧАСТЬ 3: "Большая игра"
Глава VI: "Зуб"
Надоело! Хочу домой!
Интересно, что бы на эту капризную прихоть сказал бы мне Гёте? Не знаете? А вот я думаю, что произнёс бы он одну из своих великих фраз: "Хотеть недостаточно, надо действовать". Ну, или выдал бы мне тяжёлую оплеуху, поучительно напомнив: "Дима, как тебе не стыдно? Год службы не можешь пережить?! Но позволь, я же пережил Семилетнюю войну, отсоединение Америки от Англии, затем Французскую революцию и, наконец, всю наполеоновскую эпоху, вплоть до гибели героя и последующих событий. А ты не можешь пережить год службы в армии?"
- Но, господин Гёте, у меня в Днепропетровске девушка любимая! Она, понимаете, беременна! Я - отец ребёнка и я здесь! Это ведь ненормально!
- Уважаемый, ведь вы изначально не хотели служить, ещё до того, как узнали об этом пикантном факте.
- Да, я не могу служить... не моё это, поймите!
- И какой из тебя мужчина? Служба в армии - это обязанность каждого мужчины!
- Простите, а вы служили в армии?
- Эм-м, не важно.
- Ну вот! Неужели так сложно понять творческое дарование?
- Хм. Это вы о себе, молодой человек?
- Ну да!!!!!!
- Что ж, тогда, должно быть, Вам известно, что творчеству не помеха ни армейская жизнь, ни тяжкие времена в сией колоритной жизни!
- Сам разберусь! - громко произнёс я и перед моими глазами будто всё поплыло. Всё кончилось, когда меня кто-то ударил в плечо.
Я снова стоял с друзьями перед Женькой Петросяном. Ребята странно глядели на меня, глазами выпрашивая объяснений.
- Что? - спросил я, не найдя ни одного вопроса, который выглядел бы лучше произнесённого.
- В смысле "сам разберусь"? - спросил Цыганок, смотря на меня, как на сумасшедшего.
Мне тут же вспомнилось некое замешательство Гёте, когда я спросил его про армию, кстати, именно его ответ я и использовал для того, чтоб мои друзья не смотрели на меня больше, как блюстители порядка на мелкого хулигана. С тем и отошёл от удивлённых глаз подальше, слушая, как Женёк снова стал высыпать с бескостного языка новые "оповидки".
Спустя час нас повели на обед. Сержант Сергеев был сегодня особенно злым и требовательным. Это первый человек в моей памяти, который так искусно мог кричать и требовать с лицом, выражающим лишь две эмоции: "полную апатию" и "тяжкую печаль".
На обед, как и на остальные общепринятые промежутки принятия пищи, давалось 5 минут. При разговорах за столом это время сокращалось чуть ли не вдвое. И вовсе не важно, виноват ты или нет. Правила просты: ты не виноват, но если провинился кто-либо из твоей роты, значит - виноваты все.
Я, допустим, был виновен в злоупотреблении слова "можно" на территории казармы. Наказание было придумано без особой фантазии: 20 раз отжаться от пола, ну или 60 раз присесть, при этом держа на вытянутых руках берцы. Упражнения давались мне легко, и я вновь "злоупотреблял" в казармах привычным для меня лексиконом. Было, уже издеваясь, я обращался к сержантам Сергееву или Булаенко:
- Ой, товарищ сержант, а "можно" заняться самоподготовкой? Ну, "можно" или не "можно"?
Те поначалу приходили в бешенство от такой наглости и вручали мне со скрежетом зубов по 60 раз отжимания от пола, а после, улицезрев мою улыбку, аж тряслись от гнева. А вчера они приказали мне выйти из шеренги после очередного "можно" и остальным сказали:
- Вот. Из-за этого солдата вы на ужин сегодня не идёте!
Ну и представьте, сколько недовольных выкриков я услышал. Так и научили меня.
На обед я приготовился много съесть, ведь после него - настоящие трудовые будни: маршировать по 7 часов в день и песни разучивать. И, на минуточку, это ещё обещанной Гриневичем присяги не было; она намечалась лишь через 11 дней.
