- Что? - высокомерно прикрикнул он, - Слышь, прапор, если я выкину свои вещи - ты всю жизнь будешь отрабатывать! Моя куртка привезена из Венеции, она стоит 1700 евро!
- Да? - поникшим голосом переспросил Кравчук, - Ну, повесь тогда её на вешалку. Родители на присяге заберут.
- Так-то лучше! - закончил парень и поспешно вышел из здания.
Все, кроме прапорщика, остались на улице. Убедившись в этом, он подозвал к себе банщика и негромко произнёс:
- Деньги пополам!
- Обижаешь! - проговорил тот.
На том он пожал руку Кравчуку, сверкнув своей татуировкой в виде перстня, в котором виднелись серп и молот, под ними начёрканы три сакраментальные буквы - БОГ. В тюремных понятиях это означало "недоволен приговором". Лицо прапора, похоже, застыло в недовольстве.
- Ты мне это прекращай! - грозно заключил он, указав на его татуировку, и удалился из здания. Банщик лишь недовольно хмыкнул.
Дальше мы бежали аж до самой воинской части. По секрету скажу, что с каждой минутой изнурительного бега в бушлате, пятиминутное купание переставало представлять собой всякий смысл. Я вспотел, а по возвращении в часть и вовсе был мокрым. Завели нас в казарму и спустили в тёмный неосвещаемый подвал, где в одной из коморок мы и сдали свои оставшиеся вещи. В тёмном сыром помещении разило присутствием мышей и веяло прохладой. За то время я раззнакомился с Женей Петросяном и от души облил его сарказмом и шутками по поводу имени и фамилии, сравнив его с известным юмористом.
Он был весёлым оптимистом, даже несерьёзным в некотором плане. Тощий, около 1.80 ростом и с безумно интересным внутренним миром. Женька мне поведал, что вёл разгульный, ни к чему не обязывающий образ жизни. Проснуться во второй половине дня, сесть за компьютер, выпить пива, а потом на всю ночь отправиться в какой-нибудь ночной клуб, натанцеваться, познакомиться с симпатичной девушкой и отправиться с ней к нему домой, дабы встречать зарю и рассвет со всеми красками мимолётного желания постельного режима. Так и жил Женька. Ему это нравилось, а значит - он счастлив. Вы и не представляете, каким зарядом оптимизма он снабжал собеседника, пусть даже после пятиминутного разговора. Недавно спросил об отношении к армии, так он умело скопировав сельского простака, суржиком отвечал мне:
- Наши отношения с армией, как лохнеське чудовисько. Вроде и ╓, а вроде и нема.
Улыбки наши быстро разбивались недвусмысленными намёками от прапорщика, и смех время от времени глотался, превращая его в импульсное хрюканье.
- Блин, Женька, мы сейчас получим! - шептал ему я, не в состоянии успокоиться.
- Фиг с ним, Димчик! Наш мир намного страшнее любого месопотамского демона, которому поклоняется наш прапорщик!
После этого завели на второй этаж просторной казармы и приказали складывать свои вещи по тумбочкам. Моя кровать имела порядковый номер "112", там я и обосновался. В шатающуюся от каждого прикосновения тумбочку сложил шампунь, нижнее бельё, мыло - в общем, то, что сложила мне Юлечка и мама. Не прошло и пяти минут, как нам снова было приказано строиться.
"Ну что опять?" - нервно пробормотал я, изрядно устав от быстро меняющихся картинок перед глазами.
Впервые в обширной комнате с сорока кроватями я увидел остальных ребят, которые ехали со мной в одном поезде. Теперь я мог их называть "товарищами". Остальных ребят с моего вагона раскидали по остальным двум казармам воинской части А1666.
Тот самый неугомонный прапорщик Кравчук познакомил нас с двумя сержантами - Дедовым и Сергеевым, которые теперь отвечали за нас и наши дальнейшие действия на территории воинской части. Как бы между прочим выдали нам по два "вафельных" полотенца: одно предназначалось для рук, а второе - для ног. Вкратце рассказали нам о военном уставе, не двусмысленно намекнув, что теперь он станет нам, как "Букварь" для первоклашки. Уши никак не могли привыкнуть к высокомерному и громогласному "разойдись!" перед парой минут спокойствия. Осматривая помещение, ребята знакомились друг с другом, радовались первым часам воинской службы. Я же, унывая, подошёл к окну, и, растворившись за белой ажурной занавеской, с печалью глядел на медленно летающий редкий, но пушистый снег. В руке уже давно прикипел мобильный телефон. Я почти мечтал позвонить кому-нибудь из родных мне людей и пожаловаться на свою жизнь, но по-прежнему этого не сделал. В тяжких думах ожидать час новых испытаний - мой удел.
Уже вечером, в комнату зашёл старший лейтенант Казистый - сущий кошмар бытия моей "новой жизни". Что тут началось - и словами не передать!
Построил он нас и с кровожадным прищуром стал осматривать наши тумбочки. Разговаривал старлей на "западенском" языке (помесь русского, украинского, польского и своеобразного диалекта Западной Украины). Я ни слова не мог понять. Что такое "Вариш", "Крумпл╕" или "Вив╕рка"? Как, вы не знаете? Вот и я тоже. Один солдат на выходе из казармы мне сказал:
- Дитвак! Дай шваблики!
Я отморозился и в задумчивости пошёл к плацу, перебирая в уме все известные мне слова, похожие на сказанное. А служивый просил спички...
Розовощёкий лейтенант остановился возле тумбочки ╧112 и, заиграв желваками, указал на неё толстым пальцем.
"Это ведь моя..." - в ожидании очередной нецензурной брани и критики произнёс я про себя.
- Ну, и какой хер здесь умостил свои поганые вещи? - произнёс старлей, порывшись в моей тумбочке, будто ищейка из ФСБ.
- Я! - выскочило с языка строка уныния.
Я выглядел растерянным "хером, который умостил свои поганые вещи". Будущее стало туманно проясняться, а паранойя тонко намекнула, что моим увольнительным наступает конец.
- Чья это тумбочка, вашу мать? - повторил он, превращая свою "сердитость" в "ярость".
- Моя! - вышел из шеренги я, так и не посмотрев в его глаза.
- Ах, твоя? - ехидно переспросил старлей, тряся вторым подбородком. - А ну-ка, валет, подойди сюда!
Уныло и с опаской я послушно выполнил приказ.
- Ещё ближе! - продолжил зверствовать Казистый.
Ну, что делать? Я подошёл, опустив голову. И тут он как схватил меня за ухо, как начал трясти! От нахлынувшей боли невольно выступили слёзы.
- Это что такое? - указывая на вещи, лежащие в моей тумбочке, спросил он.
- Мои вещи! - кривляясь от неприятных ощущений, проговорил я.
- Твои вещи? Так какого хрена здесь делают шампунь, мыло, нижнее бельё? Ты что, не в курсе, что эти вещи запрещены на территории воинской части, м? Мыло тебе выдали в бане?
- Да.
- Ну? А тогда зачем тебе мыло, привезённое из дома?
- Ну, мне просто...
- Значит так: мыло и шампунь я конфискую, а нижнее бельё спрячь настолько глубоко, чтоб в уголках моей безбрежной памяти и мысль не закралась, что ты меня ослушался! Ясно?
- Да! То есть - так точно!
Так я получил свой первый нагоняй от старлея. После такого случая ещё быстрее хотелось мчаться домой со всех ног и расцеловать на радостях, пусть даже и младшего брата. Почему-то вспомнился тот парень с крыльями, что причудился мне перед первым днём "новой жизни".
А что, если и вправду это был мой Ангел Хранитель? И неужели он и в самом деле послушал мои полусонные, пьяные бредни и ушёл от меня?!! И что тогда? Настоящие болезненные ощущения штормовых волн новой жизни бились об меня, как прибой. Ну, уж нет! Пора с этим заканчивать!
Было решено неким гуманным способом дезертировать на родную землю. Правда, дилемма рождалась одна за другой, по мере продолжения моего пути по параноидальной траектории. А нужен ли мне этот путь? Ведь служат же другие и живы, здоровы?! Я ведь не хуже их. Просто я другой... Возможно, во мне сказывается моральная слабость к жизненным тяготам, но иного пути для себя я не вижу. Путь домой, несмотря ни на что!
В окончание дня, нас так и не повели на ужин, руководствуясь тем, что наш сухпаёк всё ещё не съеден, а значит - "нехрен вам, царские морды, переводить казённую еду!".
