- Ты, случаем, не умеешь разводить огонь касанием пальца? - спросил зачем-то Джен.
- Может быть, - ответила я в шутку. - Не пробовала. Зажигалка или огниво казались надёжнее.
Мой мужчина пошёл затаскивать внутрь перемётные сумы - лошади как стояли смирно, так и оставались, пока им надевали торбы с овсом и отводили к коновязи где-то на задах. Я подсмотрела в оконце: оно тут было, но не настаивало на своём присутствии. Узенькое, подслеповатое такое, должно быть, из бычьего пузыря, чтобы не разбили. Или из замутнённого бронестекла.
Вернулся.
- Ты позволишь затопить? Мне сыро.
Вынул из кармашка куртки коробок, зашитый в берёсту, чиркнул спичкой о камень. Всё-то у него старорежимное и самостийное, заметила я про себя, вон и смесь на головках вполне себе горючая, и сами головки, наверное, окунал в воск, чтобы подольше горели.
- Проголодалась, наверное? Только не ройся в продуктах, я быстрее дело улажу. У меня таганок с прошлых дней запрятан и котлы-кастрюли-сковородки.
- И нож за голенищем сапожка? - спросила я.
- Как всегда. Воевать с консервами. И с корневищами в подвале. Там, думаю, и картофель давно пророс, и хлеба зацвели.
Вот так и беседовали: чуточку нудно, только со смыслом, который подстилался под словами, словно дымная поволока. Кстати, воздух под крышей был сухой и свежий, вся гарь уходила в один скрытый воздуховод, вредные газы из подпольной ухоронки - в другой. Брюква и картофель ничуть не погнили, крупа не поддалась жучку, даже плоские хлебы хоть зачерствели, но стоило разогреть один на сковороде - и в хижине вовсю пахло свежей выпечкой.
Вот так и жили: монотонно, да всё равно - то была самая лучшая наша неделя. Отдых. Джен оказался совсем иным, чем в любом из мест, где царствовал и добивался самостояния: молодой, беспечный, ироничный и нимало не властный. Ему нравилось спрашивать моего разрешения и подчиняться. Мне - плыть по течению, соглашаясь со всем, что он предлагал. Оказывается, так легко не иметь задних мыслей...
Каждый из нас открывался себе и другому с неожиданной стороны. Он любил не только готовить: палас на ложе соткал тоже он, ради медитативной практики, как объяснил слегка напыщенно. Стан разобрал и спрятал неподалёку: если моя ина захочет - сделаю ей полотно для юбки и жилета, как носят женщины в деревнях горного Севера, да и прямо в её Лесу. Только снять рисунок понадобится. Да что - крой там самый лёгкий, я и сшить не затруднюсь нимало.
- А поясные бляхи сковать и приладить к кожаной полосе? - поинтересовалась я. - Ты ведь без пяти минут оружейник и без году неделя сам Каорен.
Насчёт боевых украс для Дженовой личной надобности я не забыла. Могла бы и забрать как заклад, но казалось неинтересно.
- Скую и бляхи для оберега, - ответил он. - Но не сей же час. Наряд ведь тоже не в минуту создаётся.
Ладно. Теперь самое важное.
Погреб был вырублен в монолите, настолько по виду незыблемом, что так и напрашивалось поискать там секрет-другой типа рычага и движущейся стены. Но отнорок находился совсем в другом месте. Буквально на виду - в широкой облицовке камина, которую можно было открыть точно так же, как входную дверь. Приложив к одному из плоских кирпичей ладонь.
Мы кое-как протиснулись в щель. А за ней было нечто по-своему даже более удивительное, чем вся цитадель Оддисены.
Большая комната с низким потолком и грубо стёсанными стенами. Меблировка ещё более скудна, чем в первом помещении, - если и то, и другое можно назвать мебелью. Кровать, стол и сиденье с высокой спинкой, вырезанные в монолите, покрытые скудной резьбой и отполированные. (По всей видимости, здесь кругом был серый мрамор, но это проявлялось только местами.) Снизу струится мягкое тепло с еле заметным сероводородным запахом - он исходит, скорее всего, от ручья, что течёт по нескольким трубам, упрятанным в пол, и снова собирается в небольшом угловом бассейне.
В нишах, которыми изрезаны все стены, сложены одеяла, подушки, посуда, всякая тряпичная мелочь. Какие-то ящики, занимающие весь проём до самого потолка. Где-то поставлены ширмы или полуопущены занавеси, но чаще маскировка отсутствует.
- Я говорил о консервах? Большей частью здесь сублимированные концентраты, - негромко пояснил Дженгиль. - Чистая питьевая вода, чтобы их размочить, - вон за той дверцей, увидишь: самое холодное место. Углубления - по сути большие кладовки, на виду лишь фасад. В одной имеется вытяжка - там у нас долгоиграющий ватерклозет. Есть витамины и лекарства, фонари холодного света и вечные зажигалки, бумага в стопах и карандаши, но нет книг. Книги - это чужая мысль, а чтобы без проблем обитать в затворе, нужно научиться слышать свои. В общем, всё рассчитано на год-два строгой изоляции - если ты раньше не запсихуешь и не выскочишь назад в главный дом, причём опрометью. Или не сойдёшь с ума и не решишь остаться здесь навсегда. Или...
- Да говори уже всё до капли, - отозвалась я. - Ведь привёл другого человека лишь ради того, чтобы поделиться.
- Или есть третий выход пострашнее двух первых, - сказал он. Резко отдернул крайнюю занавесь.
Там было совсем немного вещей. И бесконечная тьма.
- На другом конце туннеля - царство Эро, - проговорил он. - Сам не знаю, как долго теперь туда идти. Ту часть пути они держат и расчищают, эту блюду я сам. Наше Братство не слишком ладит с той стороной... Зеркала. И я тоже не желал бы встретиться кое с кем из родичей с той стороны амальгамы. Причины личного свойства, скажем так. Но никакой ровным счётом мистики: не более чем в диггерстве или спелеологии.
Он помолчал, ожидая моей реакции, и добавил:
- Знаешь? Я перекодирую замки на твою руку в придачу к своей. Это совсем просто.
Я не спросила, зачем ему. Даже не поинтересовалась, как он сделает: через силт или скопировав рисунок на внутренней стороне моей ладони. В электронном виде или так же старомодно, каким казалось в этом укрытии всё и вся.
Вот так всё и шло. И, разумеется, мы любили друг друга: я тоже была там старомодной, и "заниматься сексом" совершенно не подходило к ситуации, внутри которой мы оказались.
А теперь о занозе, что я чувствовала всё время. Хотя не совсем так. От Джена я переняла счастливое свойство души: отодвинуть в сторону неизбежное и жить, как живётся. Если ты знаешь, что так или иначе расплатишься и это непреложно, как любой физический закон, - к чему переживать как трагедию ту конкретную форму, в какой выражается плата?
("Нет, рановато этим - о трагедии. Хотя снова зарубка на память. Думаю, мои пелеситы ничего не забывают, даже того, что не восприняли и не поняли целиком".)
Словом, в последний день я спросила:
- А ты что с меня возьмёшь как залог?
- Самое простое, - ответил мой возлюбленный. - Роди мне дочку. Не убивай её. Думаю, твоих сыновей не хочет сама природа - твоя или вообще. Но и не береги, как скорлупу перепелиного яйца. Пускай она с самого начала будет сильной.
Хорт явно поделился с ним, но так же явно перефразировав свой совет мне. О поле ребятишек он не сказал ни слова: только о моём желании. Но хотела ли я сделать из себя продолжение моего милого? Хотя бы из мельчайшей своей частицы?
"Вы не можете иметь детей от того мужчины, кого не захотите сделать отцом, - вспоминала я. - От того, кто пробудит подобное желание лишь в вашем уме и душе - то же самое. Но если всё нутро, вся кровь и плоть ваши захотят - парадоксально, гибельно, без малейших сомнений, - дерзайте. То будет настоящее".
Возможно, мой врач преувеличил истину, чтобы наверняка внедрить в меня? Сделал её более выпуклой? Как и чем измерить желание?
- Джен, - сказала я. - Я ведь поклялась - но могу ли сделать больше того? Что, если во мне никого не завязалось?
- Тогда судьба наша такая, - ответил он, улыбаясь уже по-прежнему - с усталой ехидцей.
- Судьба, - как помню, повторила я. - А другое желание у тебя имеется? Для подстраховки.
- Конечно. Я... - он помедлил, чуточку пафосно, как мне показалось. - Я хотел бы умереть примерно как в "Шагреневой коже". Не в объятиях - но от руки высокой ины Тергаты.
