Он брыкается, скачет, массивен, рогат,

Здесь о нём с уважением все говорят,

Что ковчег раскорячил бы Ноев...

Поднимается пыль - так рождается смерч,

И копыта гудят, под которые лечь

Никому не желает никто здесь.

И взглянуть на табло не получится, чтоб

Отвалиться с быка ровно в срок, пряча лоб,

Меткий хвост ощутив - словно подпись...

Здесь родео, раз вышел - не сбейся с пути,

Испытаний рисковей не просто найти.

Проще нос разукрасить в салуне

Двум иль трём ловкачам, в чьих руках ремингтон.

А ужаленный бык, словно лев, разъярён.

Мечет в стороны пенные слюни.

Потным боком забор задевает, хитёр,

Хочет сбросить - как ветер, что падает с гор.

Многим увальням бык задал джазу...

Стиснул зубы ковбой; и, почти на мели,

Представляет, быть может, как цапли вдали

На быках разъезжают, все сразу.

Нелегко обвести вокруг пальца быка,

Его ум тренирован, а грудь широка,

Бьётся сердце в мясах его громко.

Притворяться пернатым не вздумай - смекнёт.

И восстанет, стремясь человеческий гнёт

Раскатать по арене и скомкать...

***

Всё хорошо, но скоро мы умрём...

И тишина накроет нас дождём,

Что будет сыпать, словно бы из тучи.

И, может быть, нам сразу станет лучше,

И станет шире лунный окоём...

Мы не умрём сегодня, - и не думай.

Смерть крылышками машет, целой уймой...

Ещё узнаем, друг мой, и поймём,

Что все богатства мира, день за днём -

Ничто в сравненьи с бабочкой угрюмой.

Не повествуй о смерти, помолчи.

Давай о жизни: вот её ключи,

Но, думаю - они от смерти; впрочем,

Я в смерть войти намерен жизни зодчим,

Войти и выйти, как на свет свечи.

***

Пишет - надеется, занят сакральным делом.

Дело мертво без надежды, любовь мертва,

Вера извечная, в платьице обгорелом,

Ходит пред Богом, колышется, как трава.

Если бы дара письма он лишился, разве

К делу другому не вышел, не преуспел?!

Плотник подчас равнодушен ко всякой фразе,

Молча шлифуя родник деревянных дел. -

Труд его жив, и лицо, как лицо Сократа,

Напряжено, он в действительность погружён,

Словно доска, над которой навис горбато,

В образ творенья вминая земной поклон.

ВОЛШЕБНАЯ НОЧЬ

Мне снилось Рождество: как звёзды - снегири,

Деревья - пастухи, шёл снег, и, словно овцы,

Сугробы предо мной теснились, посмотри:

Их ветер вновь стрижёт, исполненный эмоций...

Я был одним из тех немеркнущих волхвов...

Бил крыльями мой взор, в поклаже ладан, смирна

И золотой песок вприсыпку; тайный зов

Мне лестницею был к звезде многопунктирной.

Я поднимался ввысь; казалось, годы шёл,

И овцы там, внизу, толкались, шелестели.

И пастухи в шерстях белели - каждый ствол

Облеплен снегом был, в объятиях метели.

...Но я достиг звезды: соломой, молоком

Пахнуло изнутри, из дивной этой кущи...

Как ласточка в гнезде, лежал, в дверной проём

Направив ясный взор, младенец вездесущий.

Я голову склонил, дары свои поднёс.

И понял, что звезда - то свет в груди младенца.

И спрыгнул в тот же миг, согретый, на утёс,

Откуда начал путь высокий, чтоб согреться.

***

Средь жизни и смерти, в том промежутке скользком,

Лицо твоё видел, овитое чудным лоском.

Видел, приблизиться смел, но крыло - как пена -

Скрыло тебя от меня, унесло мгновенно.

Чьё оно? Ангела? Я представляю живо:

Посланник тебя коснулся крылом призыва...

Был это знак завершенья пути земного,

Тело твоё прекратилось, в долгу у слова.

Часто теперь мне душа твоя снится, что ли...

С чем же сравнить её - с хлебом? иль с горстью соли?..

Не с чем сравнить, ни с каким утончённым телом,

Разве что с дымкой моих сновидений, в целом,

Благоприятных, поскольку - мерцая между

Жизнью и смертью - они подают надежду.

Вслед за тобою дорога моя простёрлась.

Нет, не во мрак мы струимся лицом, не в пропасть.

Нить в небеса держит цепко душа-толика,

Чтобы воспрянуть - из толщи людского крика.

ВИКТОР ГЮГО

Виктор Гюго - безумец или гений -

Сквозь пугало Парижа держит путь,

Закутан в плащ; и нищий на колени

Пред ним упал, и просит что-нибудь...

Под фонарями шлюха оголила

Морщинистую, низменную грудь.

А мальчуган, объемлющий перила,

Не ел давно, не трудно ветром сдуть...

Отверженные: тени подворотен,

Гнусавых тесных улиц, пустырей, -

Глотают ночь, их суп капустой плотен.

Уж лучше распрощаться поскорей...

Но он остановился, замер будто,

И чувствует: две чёрствые руки

С него срывают плащ, сдирают круто

Сначала шарф, а после - пиджаки.

Пусть забирают... лишь бы не убили...

Им неизвестно, кто он в жизни, там...

А он Гюго! - поэт, писатель в силе

И драматург, бредущий в Нотр-Дам.

***

Слаб человек по своей природе,

Ибо не камень, не медный шип.

Вроде травы, певчей птицы вроде...

К чёрной земле, к небесам прилип.

Пот с него каплет, трудна работа,

Хлеб достаётся ему и крест,

После себя оставляет фото

И тишину потаённых мест...

Вот, он ушёл, растворился как бы.

Думать о нём - проницать насквозь

Вечную реку, её ухабы,

Если родиться вам довелось.

Был человек, а вчера - не стало,

Дверью не хлопал, и был как дом.

Мне бы хотелось открыть немало

Зданий, где свет - на стенах - кругом.

ПИТЕКАНТРОП

Питекантроп тоже был филантропом, ибо

Он размножался, за это ему - спасибо!

Конфисковали останки у дна земного,

В музей принесли, слепили, а он - ни слова!

Неблагодарный, безмозглый, но смотрит гордо -

Прямо в окно, на луну, обезьянья морда.

Что ему в нашей луне современной! Нынче

Мир стал другим - поработал над ним да Винчи.

Знаем к тому же: не наш питекантроп зодчий,