ДЕД

Чем занимались в этом доме мужчины - сказать затрудняюсь. Дед всегда вставал рано, долго кашлял (у него была астма), отдавал вполголоса распоряжения бабушке и удалялся на весь день. Он был среднего роста, худощавый, с огромной белой бородой и ходил, опираясь на трость. Чтобы унять расшалившихся внуков, ему достаточно было одного взгляда. С нами, а тем более с мамой, он не общался. Иногда, если кто-то из детей оказывался на его пути, он останавливался, показывал тростью направление, в котором нам следовало удалиться, и молча продолжал свой путь.

Авторитет у него был непререкаемый. Бабушка мужу перечить не смела. Полновластная хозяйка в его отсутствие, она становилась тихой и покорной, едва дед ступал на порог. Возвращался он с базара обычно после захода солнца, но всегда в разное время. Тем не менее, бабушка точно знала, когда это произойдет, и уже держала наготове кувшин с теплой водой, тазик и полотенце, чтобы помыть мужу ноги и руки. Но вначале она помогала ему раздеться: снимала верхнюю одежду, калоши и мягкие сапожки-ичиги, потом разматывала портянки. Завершив процедуру омовения, дед садился на топчан и молча перебирал чётки. Бабушка спешно удалялась к очагу, где уже почти был готов ужин.

Топчан этот был огромных размеров, занимал почти половину открытой веранды и был многофункциональным. То есть, это был одновременно диван, стол, стул и кровать. Для гостей его покрывали коврами, а в будние дни застилали домоткаными одеялами. Спали летом тут же, все вместе - взрослые и дети. Но ночью мне почему-то все равно было страшно, и я ныряла с головой под одеяло от любого шороха. Меня приводили в ужас лай собак, чьи-то шаги за высоким глиняным дувалом, непонятные звуки, нарушавшие ночное безмолвие. Частенько я просыпалась от грохота и гула самолетов, летавших низко над нашим домом: где-то неподалеку, очевидно, был аэродром...

ОТЕЦ

Отец тоже исчезал из дома на весь день. Я покривила душой, сказав вначале, что не знаю, за какую провинность он был уволен из органов. Знаю: за пристрастие к сладострастию. Иными словами, он любил вино и женщин, но я узнала об этом от мамы, будучи уже взрослой.

Уходя по утрам, отец всякий раз говорил, что отправляется искать работу. Судя по тому, что вечером он возвращался навеселе, очередной день был потрачен впустую. Под предлогом трудоустройства отец без зазрения совести сибаритствовал. Как ни странно, с возрастом он становился красивее и продолжал пользоваться успехом у женщин. Безупречной формы овал смуглого лица в обрамлении густой шевелюры, широкие плечи и высокий рост - для "охотниц за плотскими утехами" это была слишком заметная мишень. Отец и сам был охоч до них и даже не пытался скрывать, однако это не мешало ему периодически закатывать маме сцены ревности. На утро она обычно отправлялась на работу с опухшими глазами и опущенной головой. Однажды, когда мы еще жили отдельно от стариков, я нечаянно стала свидетелем одной из таких безобразных сцен.

У отца была дурная привычка: возвращаясь поздно в подпитии, он отпирал ворота своим ключом и еще во дворе начинал громко звать маму: "Клоп, я пришел!". Клоп - в устах пьяного мужчины означало имя Клава. Так звали мою маму, которая обычно дожидалась своего загулявшего мужа и только после этого ложилась спать. В этот вечер уставшая после работы мама, видимо, окончательно выбилась из сил и заснула. Это стало поводом к шумной ночной разборке. Пьяный отец пытался уличить ее в неверности: дескать, "прятала кавалера", потому долго не отзывалась.

Разбуженная пьяными выкриками, я долго не могла уснуть и вдруг услышала, как в соседней комнате жалобно плачет мама. Тихо поднявшись с постели, я приоткрыла дверь и увидела страшную картину. Полусонная, в ночной сорочке, мама стояла на коленях, плакала и искренне пыталась убедить отца в своей невиновности. Тот сидел на стуле, закинув ногу за ногу и скрестив на груди руки. Ни дать ни взять - сущий гестаповец! Я не знала, как быть: мое неокрепшее детское сердце разрывалось от сочувствия и бессилия. Вдруг я увидела, как отец замахнулся и ударил маму кулаком в лицо. Закричав, я выскочила из-за двери и вцепилась зубами в ненавистную руку. Если бы мама, знакомая с дикими повадками отца, не закрыла меня собой, я была бы размазана по полу.

Забегая вперед, скажу, что подобные дикие сцены ревности повторялись и позже. Одна из них едва не завершилась убийством: отец стрелял в маму из неизвестно откуда взявшегося у него дамского пистолета. К счастью, не попал. Зная его трусливую натуру, полагаю все же, что это был не промах, а очередной кураж. До сих пор помню пробитую пулей картину, которая висела высоко на стене, почти под самым потолком: по красивому желто-зеленому полю разбросаны крупные алые маки, а в нижнем правом углу - черная дырочка...

С тех самых пор я невзлюбила его. Мне всегда казалось, что поговорку "Молодец против овец..." - придумали про моего отца. Он куражился над беззащитной мамой, но был сущим телёнком там, где уважающий себя мужчина демонстрирует клыки. Он всегда знал, что бабушка за маминой спиной ведет "сепаратные" переговоры с целью найти ему в жены другую женщину. Знал, но молчал и кривил душой перед мамой. Не от хорошей жизни она то и дело лежала в больнице, но он считал ниже своего достоинства проведывать больную жену. Иногда он поручал это нам с Лилей, поскольку женское отделение находилось рядом со школой, за высоким глиняным дувалом. На переменках мы по очереди бегали в палату, и мама, вдруг похудевшая и сильно бледная, угощала нас вкусными, как мне тогда казалось, казенными харчами. Ее такие же худые и прозрачные соседки смотрели на нас ласково и угощали тем, что приносили им из дома близкие.

Когда мама выписывалась из больницы, отец ходил, словно побитый, и даже пытался угодить ей. В такие дни он обычно оставался дома или увозил нас на весь день в городской парк. Мы ели мороженое, пили лимонад и охотно верили, что все плохое осталось позади...

СЕМЕЙНАЯ ДРАМА: АКТ ПОСЛЕДНИЙ

Едва отношения между родителями начинали налаживаться, у бабушки обострялась "хроническая болезнь": она снова принималась искать себе подходящую невестку. Происходило это обычно так. Мама отправлялась на работу, и в доме тот час же начинались заочные смотрины. Появлялся кто-нибудь из бабушкиных доброхотов и приводил с собой близкую родственницу кандидатки на мамино место. Гостья, как правило, приходила не с пустыми руками: будущей свекрови от имени невестки преподносились красиво уложенные на подносе фрукты и сладости, самса или только что приготовленный плов. Иногда хозяйке дома дарили красивую шаль, отрез на платье или тюбетейку для жениха. Достоинства будущей невестки, и в особенности некоторые пикантные подробности личной жизни, а также ее приданое обсуждали горячо и скрупулёзно. После этого гостья уходила домой, бабушка о чем-то живо спорила со своей пособницей и выносила окончательный вердикт. Если кандидатура отвергалась, назначались новые смотрины - только теперь уже с участием других действующих лиц.

Коварный умысел бабушки давно перестал быть секретом для мамы. Она понимала, что рано или поздно свекровь добьется своего, и тогда ее дети, как и сама она, превратятся в изгоев. Мириться с этим мама не желала. Знала она и об обряде обрезания, который предстоял ее сыновьям. Знала, но при первой же возможности окрестила всех нас. До сих пор не могу взять в толк, как ей это удалось? Как она отважилась на этот шаг, живя бок о бок с моей строгой бабушкой-мусульманкой?!

Крестили нас в начале зимы в Фергане. В то время у тети Зины гостила бабушка Дуня. Она-то и помогала маме. Поздно вечером, когда мы вернулись домой, кто-то из детей выболтал отцу про "дяденьку с крестиком". И тут началось светопреставление, едва не завершившееся кровопролитием. Не знаю подробностей, потому что нас забрали к себе соседи. Помню только мамино лицо, превратившееся в сплошную опухоль темно-фиолетового цвета...