— Так что, Виктор Павлович, я пошел по вашим стопам, — с гордостью говорил Толя, когда они поднимались по лестнице.

— Проходи. Да не снимай ботинки, у нас тут беспорядок. Я пока… в ожидании квартиры, живу в коммуналке, — соврал он и резко отвернулся, чтобы Толя не увидел внезапно выступивших слез.

Но тот заметил, истолковал их по-своему и растрогался.

— Быт — это ерунда! — с мальчишеским апломбом сказал он. — Сначала надо беспокоиться о душе — так вы всегда говорили. Вот защитите диссертацию, тогда и… Хотя научная работа не кончается получением степени. Я тут, Виктор Павлович, от радости глупости говорю, да вы сами все понимаете…

Хлопнула входная дверь. В комнату вошла Лида, за ней заглянула Леночка.

— Лида, а у нас — гость. Толя Чагин!

Толя неуклюже поклонился. Лида мельком посмотрела на него и усмехнулась.

— Ты помнишь его?.. — с внезапно прорвавшейся нежностью, удивительной для самого, спросил Виктор; в какое-то мгновение ему показалось, что промежуток времени от начала его работы в школе и по настоящий вечер выпал из памяти, словно его и не было вовсе.

— Погуляй с Леночкой перед сном, — Лида взяла из гардероба спортивную сумочку, перебросила ее через плечо и ушла.

— Папа, а мы сегодня кино смотрели, — дочка уткнулась Виктору в колени.

Виктор дрожащей рукой погладил дочку по головке и тревожно посмотрел на Толю.

— Знаете, Виктор Павлович, я не женюсь, — категорично сказал тот, — трудно найти человека, который тебя поймет. Вот вы пришли в нашу школу, я до того в чудаках ходил. Даже учителя и те считали, что я с вывихом. Все штаны в заплатках, а я все деньги, которые летом в колхозе зарабатывал, тратил на книги. А вот вы меня поняли. Я тогда прямо-таки духом воспрянул. Уж на что математику не любил, а и то на четверку вытянул. Да, мне кажется, что семейная жизнь для ученого не существует. Она ведь — день сегодняшний, а он весь живет в будущем. Извините, Виктор Павлович, — спохватился Толя, — просто я так для себя решил. Может, я и ошибаюсь…

«Он же знает про все. И про отношения Лиды с зоотехником, и про мои со Светой, и многое другое, — Виктор не осмелился поднять глаза на Толю, — но вот он же пришел ко мне. И даже пытается как-то помочь…»

— Виктор Павлович, какая тема у вашей диссертации?.. И еще: директор школы интересовался, кем вы сейчас работаете или очно учитесь в аспирантуре? Знаете, Виктор Павлович, мне очень бы хотелось побывать на ваших уроках.

«Если бы ты знал все!» — Виктор с такой силой сжал руку Леночки, что она от боли вскрикнула.

— Я нечаянно, Ленок, нечаянно, — он подул на ладошку, легонько шлепнул по ней.

Дочка рассмеялась.

— Виктор Павлович, вы уж извините, что я так вот, сразу, без предупреждения нагрянул, — Толя поднялся, — телефона у вас нет. Но мне очень хотелось прийти к вам таким вот, поступившим.

— Спасибо, Толя, спасибо. Я очень рад за тебя, — Виктор тоже поднялся со стула.

— Папа, а дядя уходит? — тоненько спросила Леночка.

— Ему пора. Но он еще придет.

— Обязательно! — повеселел Толя и уже в коридоре сказал: — Нас в сентябре на картошку зашлют, Я после картошки к вам забегу.

— Хорошо, Толя, я буду очень рад. — Виктор долго стоял перед захлопнувшейся дверью.

Шаги на лестнице затихли.

«Вот и все на сегодня! — он облегченно перевел дыхание, — боже мой, как это все больно…»

В ту ночь он не заснул; лежал на диване с открытыми глазами; вспоминалась школа, ребята из исторического кружка… Все было так недавно, и, странное дело, когда он учительствовал, то не придавал особого значения своей работе; все шло как-то само собой. Дорого бы он отдал теперь за то, чтобы жизнь вернулась в эту колею. Нужно было перечеркнуть все и все начать сначала…

Ход его мыслей оборвал дверной стук. Вернулась Лида. Она положила сумку на стол, устало потянулась, зевнула и калачиком свернулась под одеялом.

«Вот и все на сегодня», — с горькой иронией подумал Виктор.

«Люди приходят, уходят… Чего они ищут? Спрашиваешь, толком объяснить не могут. Может, вам удастся ответить на этот вопрос?» — вспомнились Виктору слова начальника отдела кадров швейной фабрики.

— Чего они ищут? — вполголоса повторил он и бросил кожаную папку на обшарпанный стол, занимавший половину комнатки. За дощатой перегородкой пулеметно трещала пишущая машинка, осипший мужской голос с раздражающим энтузиазмом требовал электромоторы… «Приятное соседство. Главное, не скучное», — Виктор заметил согнутый крючком палубный гвоздь, усмехнулся «солидно» и повесил на него пальто и фетровую шляпу.

Вчера и позавчера он терпеливо втолковывал начальнику отдела кадров, что успех социологического исследования во многом зависит от обстановки, в которой оно будет проходить. Тот согласно кивал, с подкупающей прямотой, без тени боязни говорил о самых «больных местах»:

— Текучка заела — раз. Два: на фабрике почти одни женщины, но с дисциплиной не ахти! Одно время даже хотели повесить доску «Гости вытрезвителя». Знаете ли, допекли!..

Виктор всматривался в грубоватое, мясистое лицо начальника отдела кадров. Он, как и директор, и главный инженер, был из тех руководителей, что привыкли во всем полагаться на свои силы. Фабрика план выполняла, «ходила в благополучных», и ее руководство скорее отдавало дань моде, чем серьезно надеялось на результаты исследования.

Виктор стопками разложил анкеты и, осматривая закуток с подслеповатым окном, наполовину закрашенным белой краской, иронично подумал, что будь он старшим научным сотрудником, ему бы наверняка отвели комнату получше. А он — всего лишь лаборант, лицо третьестепенное. Настроение, испорченное со вчерашнего вечера, упало до отметки «дрянное»; после ночного прихода Лиды, он долго не мог заснуть и забылся лишь с рассветом; уже в автобусе спохватился, что часть анкет забыл в лаборатории; пришлось заезжать в институт. Нина Николаевна, социолог, ведущий исследование на швейной фабрике, обронила, когда он выходил из лаборатории:

— У нас в институте нет ни одного путного лаборанта. Все — растерехи и неумехи!

И это говорила Нина Николаевна, в отчетах которой он исправлял не только многочисленные ошибки, но и заново переписывал целые страницы, заполненные какими-то бессвязными рекомендациями и формулировками.

— Можно? — в дверь заглянула миловидная девушка в синей косынке.

— Добрый день. Заходите, пожалуйста! — Виктор жестом предложил ей сесть на стул перед столом; коротко напомнил, что ее ответы не повлияют ни на нормы, ни на расценки (об этом он вчера говорил в швейном цехе), взял анкету из крайней стопки и протянул девушке.

— Конечно, здесь, в таком шуме, трудновато сосредоточиться, но ваше начальство лучшей комнаты не нашло.

— Да что вы, по сравнению с нашим цехом здесь тихо, — улыбнулась девушка. Посмеявшись над некоторыми вопросами, она споро заполнила графы ответов и ушла. Виктор, раньше с интересом набрасывавшийся на анкеты: в них, хотя и приблизительно, но все же отражались человеческие судьбы, с изящной ленцой сунул листок в папку и мельком посмотрел на новую посетительницу.

Перед ним стояла невысокая, сухощавая женщина лет сорока семи; от ее лица и серых глаз исходил свет душевного равновесия, и в то же время около рта глубоко прорезались две горькие складки — все это не связывалось воедино.

— Я всегда путаюсь, когда заполняю документы, — присаживаясь, извинительно сказала женщина, — вы уж лучше сами задавайте вопросы, а я буду отвечать.

В интонации и в том, как женщина, неслышно опустившись на стул, слегка наклонила голову набок, Виктору показалось что-то знакомое. «На маму… на маму похожа. Она так же держала голову», — подумал он, и в памяти возникло лицо матери, осунувшееся, усталое, но какое-то необъяснимо светлое и спокойное.

— Какие будут вопросы?

— Что? — Виктор вышел из забытья и, сосредоточиваясь, посмотрел на женщину; он внутренне приготовился выслушать рассказ о нелегкой жизни, идущей, можно было бы сказать, на грани подвижничества, не будь ее трудности столь обыденны, что для многих они попросту не существовали. Виктор взял анкету, угловатым почерком вывел «Митрохина» и, оберегая себя от излишних откровений, поскольку ничем ей помочь не мог, а сострадательно вздыхать: «понимаю, да, понимаю» ему было противно, он жестко сдвинул брови. Виктор считал, что сам находится не в лучшем положении и не годится на роль утешителя, попросту не имеет на нее морального права. «Да и кто имеет на нее право? Святые? Откуда им взяться в этой жизни», — усмехнулся он и сухо заметил: