Нет, даже представить себе нельзя, что ее сиятельство позволит этот скандальный танец, даже если его сиятельство, будучи человеком молодым, и привез домой всякие новомодные идеи из Испании и Франции. Всем известно, что испанцы и французы придерживаются более свободной морали, чем англичане.

Майра ничего не могла сказать по этому поводу. Ее не интересовало, будут или не будут танцевать вальсы па балу в Данбертоне, если таковой состоится. Она надеялась, что нет. И еще она очень надеялась, что в Пенвит приглашений не пришлют, даже если бал и состоится. Ей хотелось верить, что граф Хэверфорд не станет продолжать знакомство, которое попытался завязать сэр Эдвин. Лучше бы граф избегал их, даже если это и является признаком дурного тона.

Но надежды Майры на то, что граф отмахнется от визита сэра Эдвина как от досадной нелепицы, – все надежды эти умерли, когда в один прекрасный день граф появился в Пенвите с ответным визитом. Он приехал один и послал свою карточку в гостиную, где сэр Эдвин разглагольствовал по поводу визита трех леди, только что отбывших из Пенвита.

– Ах, – сказал он дворецкому, – проводите его сиятельство наверх. Да смотрите же, не заставляйте его ждать! И пусть принесут еще чаю. Вы будете удовлетворены, сударыня, – он поклонился леди Хейз, – что сможете наконец занять ваше истинное место в обществе. Вот увидите, у его сиятельства совершенно исключительные манеры.

Его сиятельство уже находился в дверях и слышал эти похвалы в свой адрес. Майра невольно поморщилась, заметив промелькнувшую на лице графа надменную улыбку. Впрочем, он весьма учтиво поклонился леди Хейз и осведомился о ее здоровье. Потом поклонился Майре. Она заметила, что ее мать пребывает в полнейшем смятении. Граф сел на предложенный ему стул после того, как уселись леди, и принялся отвечать на совершенно неуместные расспросы сэра Эдвина о его матери и сестре, о племяннике и племяннице.

– Да, действительно, – согласился он с предположением сэра Эдвина, – моя сестра сделала очень хорошую партию. Родители одобрительно отнеслись к ее разумному выбору.

Его очень светлые серые глаза – Майра никогда не понимала, как могут они быть одновременно и столь светлыми, и пронзительными, но они всегда были именно такими и еще зачастую холодными, – встретились с глазами Майры. Несколько мгновений молодые люди пристально смотрели друг на друга. В словах графа заключался какой-то скрытый смысл, нечто большее, чем просто сообщение о замужестве сестры. Шон Хейз вовсе не являлся бы хорошей партией для леди Хелен Вудфолл – так следовало понимать скрытый смысл его слов. Конечно, родители графа не одобрили бы подобную партию.

Майра вздернула подбородок и взглядом сообщила графу, что в данном случае вполне разделяет его точку зрения. Глаза графа блеснули – он понял ее ответ. В следующую секунду Кеннет уже снова смотрел на сэра Эдварда, выслушивая его очередной вопрос. «Да как же он смеет?» – думала Майра. Она была в ярости, сердце ее гулко ухало в груди. Ведь ее матери это сообщение понятно не хуже, чем ей самой. Только сегодня утром мама заметила: вероятно, сэру Эдвину нужно рассказать о том, что вражда между двумя семьями объясняется не только тем, что произошло много лет назад. Хотя мама не знает и половины того, что было на самом деле.

Граф продолжат беседу с сэром Эдвином так, словно ему очень по душе и собеседник, и разговор. Он вел себя как в высшей степени воспитанный человек, одет же был безукоризненно. И конечно, граф стал даже еще красивее, чем казался восемь лет назад. Высокий, мускулистый, светловолосый, с правильными чертами лица – он был неотразим; к тому же от него исходило какое-то особое очарование: сочетание властности, самоуверенности и надменности придавало ему почти неотразимый ореол мужественности. «Как он, вероятно, рад, что, придя сюда, может важничать перед нами и демонстрировать свое превосходство перед сэром Эдвином Бейли всеми мыслимыми способами!» – думала Майра.

Целые четверть часа потребовалось ей, чтобы понять: она преисполнена возмущения и ненависти. Но уже поздно было уверять себя в том, что прошлое умерло. Умер Шон, но не прошлое.

Пробыв в Пенвите положенное время, граф поднялся, чтобы откланяться. И вновь продемонстрировал безупречность своих манер – поклонился дамам и склонил голову перед сэром Эдвином.

– На днях вам доставят мою карточку, – сказал он, – с приглашением всех вас па бал, который состоится в Данбертон-Холле вечером в первый день Рождества. Надеюсь, вы прибудете?

Сэр Эдвин рассыпался в благодарностях и уверениях, что приглашение его сиятельства для него, баронета, – величайшая честь. Леди Хейз только присела в реверансе, и Майра предположила, что ее мать твердо решила никогда не переступать порог Данбертон-Холла. Майра поняла, что самой ей отвечать графу не обязательно – дочь не так свободна в своих поступках, как мать. Однако она почувствовала волнение при мысли о том, что окажется на большом балу, и тут же отругала себя за это. Собрания местного высшего общества, происходящие в Тамауте, конечно же, не могли сравниться с тем великолепием, которое ждало их в Данбертоне.

– Мисс Хейз, – сказал граф Хэверфорд, – не будете ли вы так добры оставить за мной вальс? Разумеется, с позволения вашего жениха…

Жених Майры был просто потрясен честью, оказанной его будущей супруге, и дал необходимое разрешение, изящно поклонившись. Впрочем, он тут же высказал предположение, что подобная честь вполне уместна: ведь отныне они соседи, а Данбертон и Пенвит, без всякого сомнения, самые крупные и значительные поместья в этой части Корнуолла.

– Благодарю вас, милорд, – с невозмутимым видом проговорила Майра, она обратила весь свой гнев на себя – на свое отчаянно бьющееся сердце.

Майра видела на собрании, как танцуют этот вальс, но сама ни разу не танцевала. Однако не разделяла того негодования, с каким обрушились на новый танец более степенные, пожилые члены местного общества. Более того, Майра считала, что вальс – самый неземной, самый романтический из всех когда-либо существовавших танцев. Она мечтала о том, чтобы покружиться в этом танце, – и смеялась над собой за то, что мечтает, как девчонка, о таких вещах.

Ну что же, судя по всему, теперь она будет танцевать вальс. На данбертонском балу. С графом Хэверфордом. Его холодные глаза не отрывались от ее глаз, когда он, еще раз склонил перед ней голову. Майра едва заметно улыбнулась ему. Но она знала, что граф понял: то не была улыбка удовольствия или благодарности – просто насмешка над самой собой. Он обратился к ней с просьбой, и она не отказала – потому что нельзя же то и дело бросать вызов, даже если они относятся друг к другу с неприязнью.

– Моя матушка всегда заявляла, – сказал сэр Эдвин, вновь оставшись наедине с дамами, – что ни о чем не следует судить только по тому, как об этом говорят. Сначала нужно увидеть все собственными глазами. Теперь я понимаю, как не правильно относился к вальсу. Если его сиятельство намерен включить вальс в музыкальную программу бала, значит, это совершенно необходимо. На балу будет присутствовать его мать, в конце концов. Моя дорогая мисс Хейз – если вы простите мне такое фамильярное обращение, – я надеюсь, вы прекрасно понимаете, что его сиятельство оказал мне большую честь, попросив вас протанцевать с ним вальс на этом балу. Мы будем не только соседями и знакомыми – вы увидите, что мы станем друзьями. И все потому, что я добровольно выказал смирение. Сударыня, – он поклонился леди Хейз, – поздравляю вас.

Леди Хейз в ответ только взглянула на дочь и подняла брови.

– Что такое, милый? – Кеннет неожиданно вошел в библиотеку, когда его мать, графиня Хэверфорд, сидя за письменным столиком, держала перо над одной из изящных карточек, на которой что-то писала.

Виконтесса Энсли сидела подле матери, держа в руках список имен, большая часть которых была уже вычеркнута.

По выражению лица графини Кеннет понял, что она хотя и расслышала его слова, просто не поверила ему. И он повторил только что сказанное.