— Конечно, Клюге не такой человек, чтобы действовать необдуманно. Он все рассчитал наверняка, — признался фон Тресков. — Но он презирает Гитлера, ему противны гитлеровские методы, и он не станет колебаться, когда дело дойдет до переворота.

— И я так думаю, — убежденно заверил Ольбрихт. — Клюге хорошо понимает, что война проиграна. Это, разумеется, укрепляет его в принятом решении. Многие разделяют мнение Клюге и будут действовать соответствующим образом. Впрочем, мы не должны забывать, что еще в тридцать девятом некоторые генералы, такие, например, как Браухич, были готовы закончить развязанную Гитлером войну на любых условиях.

Полковник Клаус фон Штауффенберг откинулся на спинку стула и улыбнулся. Заученным движением он поправил черную повязку, прикрывавшую выбитый глаз.

— С твердым намерением Браухич направился к фюреру, однако Гитлер осыпал его такими угрозами, что он вернулся из имперской канцелярии, по его собственному признанию, в полном смятении.

— Его мнение до сих пор не изменилось, — утверждал фон Тресков. — Он смирился, но так ведь поступили и многие другие. Несколько месяцев назад я беседовал с Браухичем и генерал-фельдмаршалом Манштейном. Они выслушали мои доводы и дали понять, что очень заинтересовались ими.

— Но они же совсем не готовы к действиям…

Штауффенберг стремился к предельной ясности: он не хотел, чтобы будущее рисовалось в оптимистических тонах, хотел знать, что же произойдет в действительности, а не то, что может произойти.

— Никто из них не будет противиться, если мы осуществим задуманное, — сказал Ольбрихт.

— Главное — чтобы акция удалась. — Фон Тресков кивнул полковнику. — Тогда сдвинется лавина и погребет под собой всю эту коричневую сволочь. Я гарантирую, что так и будет! Решающая задача — проникнуть к Гитлеру. Это может удаться только Штауффенбергу. Далее важно найти отличного специалиста, который смонтирует бомбу. И такой человек есть — это ефрейтор Леман, который прошел мою школу.

— Можно обойтись и без Лемана, — заметил Ольбрихт: он старался избежать любой отсрочки. — В нашем распоряжении несколько первоклассных подрывников. А Лемана пришлось срочно откомандировать в Париж: гестаповцы начали проявлять к нему повышенный интерес.

— Кто отдал такое распоряжение, которое ведет к дополнительным трудностям? — возмутился фон Тресков. — Мне это совсем не нравится.

— За него в ответе капитан фон Бракведе, — пояснил полковник. — И признаюсь откровенно, меня мучает мысль: уж не из дружеских ли чувств ко мне он принял это решение? Весьма вероятно, что таким образом Фриц попытался воспрепятствовать моему участию в акции.

— Но он же своевольничает… — не сразу среагировал генерал Ольбрихт.

Фон Тресков прищурил глаза:

— И тем не менее я убежден, он чертовски неодобрительно отнесся к тому, на что решился граф. Однако я не осуждаю Бракведе: пути дружбы неисповедимы, и со стороны трудно понять, куда они приведут.

— Я никогда не пыталась вмешиваться в ваши дела, — сказала Элизабет Ольденбург-Квентин, — наоборот, я всегда старалась относиться уважительно к вашей личной жизни. Это вы должны признать…

— Охотно, если вы придаете этому значение. — Капитан фон Бракведе с настороженным интересом разглядывал свою секретаршу, которая подчеркнуто отмежевывалась от него. — Вас снова что-то тревожит?

— Бестактность, с которой вы пытаетесь втянуть в ваши дела лейтенанта.

Они сидели за столиком в офицерской столовой на Бендлерштрассе. Со стены на них взирал Гитлер — его портреты были непременной частью обычного немецкого интерьера. Огромное помещение с помпезным убранством, в котором когда-то собирался по праздникам весь офицерский корпус Берлинского гарнизона, теперь пустовало. Но это огорчало лишь немногих офицеров, служивших на Бендлерштрассе. Люди, уже привыкшие к частым бомбежкам, даже если им предоставлялась возможность хотя бы недолго побыть в комфорте, относились к этому равнодушно.

— Между нами, графиня, существует некое принципиальное соглашение. Мы условились, что вы подшиваете у меня дела, но ничего не знаете о содержании документов, которые в них находятся. Вы составляете бумаги для меня, но вам также неизвестно их содержание. Вы ведете разговоры по телефону, но не запоминаете ни фамилий, ни дат, ни фактов.

— Я знаю, вы стараетесь не подвергать меня опасности. Однако вы, вероятно, догадываетесь, что я не могу полностью отключить свой разум и чувства. Ну ладно, большую часть из того, что вы мне доверили, я уже забыла. Но я не могу оставаться равнодушной, когда вижу, что вы творите над своим братом.

— Как лестно для него ваше участие!

Капитан фон Бракведе огляделся. Кажется, их никто не слышал. Занято было лишь несколько столиков; офицеры, сидящие за ними, равнодушно впихивали в себя и молча жевали жесткое мясо.

— Знаете, графиня, я не занимаюсь благотворительностью, но умею ценить людей, которые это делают. Своему брату я позволил бы трудиться на этой ниве, если бы вы пришли к выводу, что это целесообразно. Вы не против?

Графиня Ольденбург не ответила, так как к их столику подсел полковник Мерц фон Квирнгейм, не забыв предварительно испросить разрешения, как того требовал этикет. Естественно, они не отказали ему. С несколько смущенной улыбкой полковник поправил очки в черепаховой оправе, похожие на те, что обычно носят ученые. Его голый череп матово отсвечивал. Сначала он сделал комплимент графине, затем обратился к графу фон Бракведе: мол, он, Мерц, несколько озабочен, потому что этот Майер из гестапо кажется не таким уж безобидным.

Капитан сказал, что разделяет мнение полковника, и добавил:

— Но именно это и облегчает дело. Майер прожженный тип, поэтому его можно обвинять во многом.

Ординарец поставил перед полковником тарелку с мутной жидкостью, в которой плавало несколько разваренных зерен риса, и Мерц фон Квирнгейм сосредоточенно заработал ложкой. Однако это не помешало ему продолжать разговор.

— Гестапо — это Гиммлер, а Гиммлер добивается, как известно, поста командующего армией резерва. Он ухватится за любую возможность, чтобы сделать гадость нашему генерал-полковнику, а следовательно, и нам. А этот Майер, по-моему, именно тот тип, который сумеет подыскать для рейхсфюрера необходимый предлог, чтобы утвердиться на Бендлерштрассе.

— Подыскать-то предлог Майер, может быть, и сумеет, но не пустит его в ход, пока не обдумает все как следует, — настороженно поднял голову Бракведе. — Служить в гестапо для любого человека невыносимо, если он, конечно, не идиот, не садист, не фанатик и не интриган. От Майера всего можно ожидать, но он безусловно не глуп. Вот почему я поддерживаю с ним контакт и как раз собираюсь заключить закулисную сделку.

Мерц фон Квирнгейм отодвинул пустую тарелку и сказал:

— Вы затеяли опасную игру, — а потом рассудительно добавил: — Всегда трудно сделать правильный выбор. Вот и мы здесь, на Бендлерштрассе, уже несколько лет как стараемся «держать конюшни в чистоте». И все же время от времени появляются люди вроде обер-лейтенанта Герберта, который чуть было не выдал Лемана гестапо.

— Этот Герберт или витает в облаках, или круглый дурак, — равнодушно заметил капитан. — Но я думаю, что такими людьми не стоит бросаться, они могут служить прекрасным прикрытием для нас. Разве в нашем положении нам повредят несколько здоровенных парней, слепо размахивающих знаменами рейха на переднем плане?

Мерц фон Квирнгейм слегка сощурил глаза — они утонули в сети мелких морщин. Казалось, его позабавили рассуждения капитана. Потом он вдруг вспомнил, что у него срочный разговор по телефону, быстро встал и вышел.

Графиня Ольденбург-Квентин озабоченно посмотрела ему вслед. Капитан же, не меняя позы, продолжал внимательно разглядывать пятна на скатерти, словно перед ним была разостлана карта генерального штаба, и лицо его постепенно омрачалось.

— Кажется, ваша идея глубоко запала в душу полковника, — сказала Элизабет. — Разве не достаточно того, что все уже и так осложнилось?