Кобрик не стал засвечиваться и, тихо-тихо выскользнув из предбанника кабинета врача, скрылся в своей палате.

Закрывая дверь, он увидел в щелочку, как Поворов вышел из кабинета и направился враскорячку к решетке. Там уже стоял, поджидая его, охранник.

Он отворил решетку, выпустил Поворова, затем закрыл решетку вновь.

И Кобрик услышал в наступившей тишине до боли знакомое:

— Руки за спину! Вперед марш!

Кобрик закрыл дверь. Мирный вид палаты заставил его подумать, что все неспроста, он стоит на распутье и в любой момент может оказаться там, где оказался Поворов, в аду.

Настроение испортилось.

И тут же открылась дверь в палату и вошла медсестра. Она катила перед собой столик на колесах, на котором ехал ужин Кобрика.

— Какие мы молодцы! — насмешливо пропела она. — Уже на ногах.

— Да! — смутился опять Кобрик. — Решил ноги поразмять, походить по палате.

Медсестра выкладывала ужин со столика на тумбочку.

— Врать нехорошо, а подслушивать тем более! — строго внушила она. — Вы, наверное, не заметили маленькой телекамеры над решеткой. А я через нее все видела: как вы, крадучись, вышли в коридор, как зашли в кабинет доктора. И что новенького вы там узнали? Вашего сокамерника поставили в неудобное положение? Ничего, привыкнет! Девушки быстро привыкают к разным положениям, в которые вы их ставите.

Кобрик растерялся.

— Но, если вы все знаете, почему Хрусталева не арестовали?

— Для возбуждения дела требуются материальные доказательства. Одно из них — это заявление потерпевшего. Нет заявления — нет преступления! А этот козел стесняется. Думает, что если признается, то все узнают. А не признается, то и взятки гладки. Это хорошая слава на месте лежит, а дурная — впереди бежит. Сам же Хрусталев будет хвастаться, как он опустил Поворова. Куда бы он ни приехал, тюремный телеграф донесет в зону весть быстрее, что приехал опущенный. И участь его горька.

— И он больше ничего не сможет сделать? — ужаснулся Кобрик.

— Может! — ответила медсестра, увозя столик. — Смыть обиду!

— В душе? — не поверил Кобрик.

— Кровью! — бросила медсестра и исчезла за дверью. Упоминание о крови не испортило аппетита Кобрику. Тем более, что от поданных блюд очень хорошо пахло. Да и один взгляд на мясной салат, жареную ножку курицы, пирожное «безе» и большую кружку крепкого чая с лимоном мог пробудить аппетит даже у безнадежно больного.

А молодой здоровый организм Кобрика требовал свое.

И Кобрик, не стал обманывать его ожидания. В один присест он умял мясной салат и курицу. Пирожное с чаем Кобрик позволил себе съесть не спеша, наслаждаясь домашним вкусом и покоем.

Покончив с ужином, Кобрик незаметно оглядел палату. Упоминание о телекамере насторожило его. Но ничего похожего на телекамеру он не обнаружил. Может, и были в палате микрофоны, но их было невозможно обнаружить.

«Да и зачем? — подумал Кобрик. — Надеюсь, они меня за шпиона не держат! Я им нужен для каких-то других целей… Ладно! Будем живы, не помрем!»

И Кобрик взял журнал «Крокодил».

Как только Поворов появился в камере, Хрусталев встретил его насмешливым возгласом:

— Вернулся, родной?

— Заткнись, надоел! — неожиданно для всех отрезал Поворов.

— Ах, мадам не в духе? — засмеялся Хрусталев. — Отдохни, родной, отдохни. Я понимаю, у тебя сейчас месячные. Завтра мы возобновим наше знакомство. Говорят, и ларек завтра. Маслица тебе куплю специальные, менты у меня много денег отобрали, надеюсь, хоть часть мне записали на счет. А с маслицем очень даже неплохо пойдет.

Поворов молчал. Мужество его покинуло, а будущее рисовалось ему совсем не радужными красками.

Хрусталев понял, что Поворов сломан, и перестал обращать на него внимание.

Со стуком открылась кормушка, и зычный голос надзирателя возвестил:

— Ужин, дармоеды!

Все оставшиеся в камере, схватив свои миски и ложки, бросились занимать очередь к раздаточному окну.

На несколько минут в камере установилась тишина, прерываемая лишь скрежетом ложек о миски да негромким чавканьем.

Хрусталев, мгновенно покончив с ужином, презрительно заявил:

— В детском саду и то больше давали!

Айрапетян снисходительно пояснил ему, как маленькому:

— Что хочешь? На сколько кормят, знаешь? Нет? Потом шепну на ухо!

Сойкин злобно заявил:

— Да еще воруют!

— И здесь воруют? — удивился Кузин.

Рудин засмеялся:

— А что они, с другой планеты? С кем поведешься, от того и наберешься!

Кузин пошел к раковине мыть миски. Великанов решил ему помочь.

— Давай, Сергей Сергеевич, вместе!

— Отвали! — пошутил Кузин. — Всех делов-то: тряпкой смыть остатки обезжиренной пищи.

— Вода-то холодная!

— Ничего, главное — вовремя помыть миски. Чуть замешкаешься, присыхает, потом трудно отходит. А попробуй поскреби, таких матюков наслушаешься.

— Я посмотрю на того, кто это скажет! — с угрозой проговорил Великанов. — Морду на задницу наверну.

Кузин быстро справился с мытьем посуды.

— Повезло! На три миски меньше мыть пришлось.

— Не было бы счастья, да несчастье помогло, — грустно пошутил Великанов. — Мы сейчас соорудим с тобой бутерброды с сырокопченой колбаской и с российским сыром.

Кузин положил мытые миски и ложки на стол и пошел вместе с Великановым к шкафу.

— Балует тебя жена!

— Балует? — удивился Великанов. — Я и дома каждый день это ем. Жена-то в буфете работает.

— Скоро будет небольшой перерыв! — заметил Кузин, вдыхая запах сырокопченой колбаски. — Мне следователь детально все разъяснил.

— Я всеядный! — заявил гордо Великанов. — Не будет человеческой пищи — буду хлебать только баланду. А пока у меня есть дополнение к баланде…

И они принялись ублажать желудок, запивая хорошую пищу так называемым чаем — бурдой с сахарином.

— Интересно, в лазарете так же кормят? — поинтересовался Кузин, вспомнив Кобрика. — Или получше?

— Ни в лазарете, ни в поликлинике я не был пока! — заявил гордо Великанов. — Слава Богу!

Сойкин решил поделиться опытом:

— А меня угораздило раз попасть в тюремную больничку. На лесоповале сучки рубил да разок промахнулся, по ноге себе задел. Хорошо, по касательной. Не отрубил, а лишь поранил. Топор очень острый.

— Кормили хорошо? — вежливо спросил Великанов. Он не любил даже идейных стукачей.

— Почти нормальная пища! — поделился Сойкин.

Айрапетян ехидно заметил:

— Вот почему он дятлом стал! На лесоповале работал. Сначала по дереву стучал….

— Ответишь! — разозлился Сойкин.

— Григорьев тебе ответит завтра утром.

— Меня завтра утром на суд дернут! — нахмурился Сойкин. — Вряд ли мы с ним когда-нибудь увидимся.

И все, как по команде, достали сигареты и закурили.

Хрусталев подсел к Телку и зашептал ему тихо:

— Спроси у козла, ссучился он или как?

Телок аж передернулся от отвращения, но послушно спросил:

— Поворов, а Поворов?

— Чего тебе? — мрачно ответил Поворов.

— Ты ссучился, али как?

— Никогда сукой не был и не буду! И напрасно вы думаете, что меня опустили. Я был без сознания.

Хрусталев засмеялся.

— Теряя девственность, почти все обвиняют в этом сложившиеся обстоятельства: пьяная была, обещал жениться, моча в голову ударила…

Дружный смех сокамерников убедил Поворова, что никого не будут интересовать обстоятельства его «падения». Да он и сам знал, что подобную обиду смывают только кровью.

Кобрик не курил. И единственное, от чего он страдал в камере, это был табачный дым, все время висевший в воздухе камеры сизыми клубами. Иногда, правда, когда открывалась дверь камеры, сквозняк быстро вытягивал дым, но столь короткая передышка, конечно, не влияла на состояние воздуха в камере.

Но и одиночество тяготило. В экстремальных ситуациях человек всегда стремится сбиться в стаю — вместе легче преодолевать опасность. Это биологически заложено в человеке, и трудно, почти невозможно отделаться от этого чувства. Беда объединяет!