Он сидел в одиночестве в спальне, совершенно несчастный, когда вбежал старый управляющий с известием, что его дочь — у ворот с де Кози и высоким незнакомым юношей. Если бы он дослушал сообщение старого болтуна, он узнал бы, что оруженосцы, очевидно, потерялись и пали жертвами чумы, и нужно помолиться за упокой их душ, но он не стал слушать.

Двадцать три года прошло с тех пор, как под Азенкуром пеший английский солдат взмахнул железной булавой и раздробил ему колено. Сэр Роберт, несмотря на отчаянную боль, удержался в седле, взметнул коня на дыбы и затоптал грубияна. Что касается опустошения, которое сэр Роберт произвел в рядах англичан, прежде чем попал в плен в результате постыдного поражения французской армии, стоило послушать подробный рассказ благородного джентльмена об этом. Его колено зажило, но нога стала походить на древко копья — не сгибалась и причиняла боль. Но он забыл обо всем, услышав о возвращении дочери.

— Наконец-то, слава Пресвятой Богородице! Она сохранила мое дитя. Спасибо, спасибо! — воскликнул он, как будто Богородица сделала ему личное одолжение. Он побежал вниз по древним выщербленным ступеням если не с грацией, то со скоростью человека, помолодевшего на сорок лет.

— Адель! — закричал он. — Она вернулась.

Адель д’Эпиналь, графиня, его жена, уже обнимала Луизу за талию, гладила и вела ее так, будто дочь все еще была в обмороке, восклицая при виде дыр на ее платье, следов дегтя и пропажи драгоценностей. Естественно, она обратила внимание на Пьера и оценила его, что бы он ни означал для его дочери, как чрезвычайно симпатичного мужчину, но совершенно незначительное лицо. К тому же он был слишком молод, хотя и высокого роста.

Преодолев один пролет лестницы, сэр Роберт увидел Луизу в безопасности, в объятиях матери, и не стал спускаться дальше. Он ждал у дверей со своим старым управляющим. Сзади потихоньку столпились повар, сержант личной охраны, служанка жены, служанка Луизы и даже уборщица, которой надлежало находиться в жилых покоях обширных подвалов, где спали стражники и младшие слуги. Там было совершенно сухо, комнаты большие, с хорошим воздухом. Уборщица была преданна Луизе, комнаты которой содержались в идеальной чистоте, и потихоньку поднялась наверх, услышав возбужденный шум. Разумеется, она пробыла здесь недолго.

Однако другой член семьи не стал ждать в дверях Клер де ла Тур-Клермон, сестра Луизы, бросилась вниз по старой истертой лестнице, перескакивая через две ступеньки с развевающимися рыжими локонами и мелькающими худенькими ножками.

Сэр Роберт нежно приветствовал дочь.

Мужчины во Франции легко плакали. Это не считалось признаком отсутствия мужества. Даже в Англии тогда никто не считал, что деревянное лицо может адекватно выражать сильные чувства, хотя самообладание в сложной обстановке вызывало восхищение.

Радостное облегчение, которое он испытал при виде дочери, сопровождалось потоками слез, оросивших его морщинистые щеки.

— Дитя мое, дитя мое! Как я счастлив видеть тебя! Я боялся, что ты погибла от чумы.

— Она легко могла погибнуть, — сказал Бернар. — Я нашел ее за стенами, к югу от города. Это грязное место.

— Это верно, — подтвердила Луиза, — они разгружают там повозки, за воротами Сен-Жак.

— Кто этот белокурый юноша? — спросил ее отец.

— Это Пьер из Милана, — ответила Луиза.

Адель д’Эпиналь насторожилась. Быть выходцем из Милана не означало ничего особенного. Тогда Бернар сказал:

— Я полагаю, что в действительности мы отчасти обязаны мастеру Пьеру. Мальчик первым обнаружил Луизу и проявил похвальную находчивость, выделив ее из числа людей, пораженных болезнью.

Когда Луиза объяснила, что похвальная находчивость Пьера состояла в том, что он спас ей жизнь, в то время как люди считали ее мертвой и собирались сжечь ее, графиня решила, что независимо от того, был ей он Пьером из Милана или скорее просто мастером Пьером, он будет ужинать в большом зале. Она предложила, чтобы сержант охраны освободил свое почетное место за дальним столом в честь такого гостя.

— Нет, этого не будет, — уверенно объявил сэр Роберт. — Подумай, что сделал мальчик, Адель!

Таким образом, сержант в этот вечер сохранил свои командные позиции во главе стола для оруженосцев и пажей, а Пьер очутился за изысканным небольшим семейным столом, что было большой честью. Пожалуй, он никогда не был так близок к дворянам.

Нередко в отсутствие священника почетного гостя просили произнести молитву перед началом еды. Бернар предложил предоставить эту честь Пьеру, уверенный, что Пьер сможет произнести лишь несколько банальных разговорных фраз, которыми простые люди Франции благодарили Бога за то, что у них есть пища. Пьер на мгновение заколебался, не зная, что делать. Он мог произнести молитвы на французском, английском или итальянском языках или, наконец, если бы потребовалось, он мог провозгласить славу Аллаху истинному и сострадающему и его пророку Магомету. Но он решил, что будет прилично сказать несколько слов на латыни, как это делал Изамбар. Благодаря урокам светского языка, полученным от Николаса Миди, он смог также упомянуть о чуме, засушливых полях и недостатке пропитания без серьезных грамматических ошибок. Только сэр Роберт знал латынь настолько, что мог бы поправить его, но он, разумеется, не сделал этого. Более того, он втайне порадовался выражению лица Бернара. В глазах Луизы засверкали искры при виде образованности ее спасителя, а Клер прошептала:

— Мама, он говорит как священник!

— Тише, детка. Это невежливо, — сказала мать.

— Здорово у тебя получается, — сказала долговязая девочка Пьеру.

Грудь Клер была еще плоской как у ребенка, но за последний год ее ноги стали длиннее и приобрели приятную симметрию. Если кровь Клермонов и Эпиналей смешалась в Клер так же, как в Луизе, есть основания надеяться, думала мать, что ее грудь, как и ноги, в конце концов станет необыкновенно прекрасной.

— Я научился у священника, мадемуазель, — ответил Пьер.

— А где ты выучил ту часть, в которой говорилось о болезни и засухе? — спросил сэр Роберт. — Я не припоминаю, чтобы я когда-нибудь слышал точно такую молитву.

— Нет, сэр. Я вставил эти слова, потому что забыл часть молитвы.

— Я бы не смог найти подходящие слова, а ты, Бернар? Твой священник хорошо обучил тебя, мой юный друг.

— Можно он будет учить меня латыни? — воскликнула Клер. — Мама, могу я заниматься латынью с Пьером из Милана?

— Не все сразу, — ответила мать. — Это требует длительного времени.

Бернар предложил, по крайней мере, попробовать, так как надеялся, что Пьер выпустил свою стрелу, сказав все, что он знает.

— Мы начнем, мадемуазель, с amo, amas, amat[9], — сказал Пьер, немного помедлив, — что означает действие и предпочтение.

Изамбар позеленел бы, услышав эти слова. Любить — означает действие! То был результат светских уроков каноника, а вовсе не церковного подхода Изамбара к изучению латыни.

— Когда вы хорошенько выучите это, можно переходить к другим словам.

— Прямо священник! — тихонько хихикнул сэр Роберт.

— К словам, обозначающим вещи, которые человек предпочитает? — спросила Клер.

— Латинский язык очень сложен, — сказал ее отец. — Не следует пытаться выучить сразу много слов.

Вошел управляющий с огромным серебряным подносом, который был нагружен едой. Прислужник взял их серебряные тарелки и управляющий положил на них все лучшие куски, а то немногое, что осталось, пошло на стол, где сидели сержант и другие. Они ели всего лишь гусиное мясо, которое Пьер ел всю свою жизнь, самое дешевое мясо в Нормандии. Репа была жесткая, а капуста грубая. Подвалов сэра Роберта еще не коснулся голод. Вино в серебряной чаше Пьера ничего не стоило по сравнению с вином в доме оружейника, где чаши были медные.

— Мы должны покинуть Париж через день или два, — сказал сэр Роберт. И затем, обращаясь к Пьеру: — Без сомнения, в Нормандии полно продуктов, но здесь, как видишь, мы постимся каждый день. И управляющий говорит, что с каждым днем все труднее и труднее доставать провизию.