Немалая часть авторов этих писем оказалась в числе пяти тысяч, оставшихся лежать у города, который называют «воротами Кавказа».

Об этих боях заговорила даже английская газета «Таймс». В ней сообщалось, что советская мощная контратака, проведенная на прошлой неделе в районе Орджоникидзе, уже предвещала в дальнейшем более крупное событие. И в действительности за этим незамедлительно последовал новый, более сильный удар.

Англичане явно поскромничали: это был мощный удар, ставший предвестником поражения немецко-фашистских полчищ на Кавказе.

Гизельский контрудар Северной группы войск Закавказского фронта пресек последнюю попытку врага прорваться к грозненскому и бакинскому нефтяным районам, он показал крепнущую мощь Советской Армии, горячий советский патриотизм и нерушимую дружбу народов нашей страны.

Много славных дел совершили партизаны Северной Осетии, простые мирные жители в период временной оккупации ее населенных пунктов. Здесь мне хотелось бы привести слова писателя-фронтовика П. Павленко, который, характеризуя деятельность партизан Северной Осетии, писал: «Вместе с войсками сражались за освобождение осетинских земель и осетинские партизаны, которые нападали на немецко-румынских разбойников, держа их в вечном страхе за свое существование…»[40]

11 ноября с группой командиров и штабных работников мы выехали в селение Гизель. Накануне стояла холодная дождливая погода, делавшая все вокруг серым, тусклым, но к исходу дня толстую пелену облаков неожиданно пробили лучи заходящего солнца и во всем своем величии перед нами предстали усыпанные первым снегом лесистые склоны гор. Кто-то из моих спутников заметил: «Когда солнце в ненастный день проглядывает на землю — добрая примета». И верно, на Кавказе наступил долгожданный час расплаты с врагом.

В селении мы увидели чудовищную картину разрушения. Ни одного целого строения. На месте домов — пепелища с одиноко торчащими трубами. Из лесов, ущелий потянулись в родные места жители. Сельчане радостно встречали воинов, приветствовали друг друга, словно не виделись долгие годы. Снова зазвучал на улицах осетинский говор.

Седобородые старики, ребятишки, женщины, окружив нашу машину, рассказывали о бесчинствах и издевательствах немецких захватчиков. Особенно запомнился рассказ высокого подтянутого старика-горца. Одет он был в черкеску, на голове — мохнатая папаха. По лицу было видно, что на его долю выпало большое горе, но говорил старик спокойно, твердо, с достоинством:

— В первый день прихода гитлеровцев у меня в доме остановился офицер. Он все спрашивал: есть ли в селе коммунисты, большевистская литература, приходят ли по ночам партизаны? Однажды офицер заметил на полке небольшую книгу, на обложке которой крупными буквами было написано: «Конституция Союза Советских Социалистических Республик». Взяв ее в руки, он весь так и налился кровью:

— Ты знаешь, что мы делаем с теми, кто хранит эти большевистские книги?

Я сначала не понял его хриплый крик, а потом ответил офицеру:

— Эта книга для всего народа.

— Ты большевик! Мы расстреляем тебя, сожжем твой дом! — побагровел фашист.

— Нет, я не коммунист, но у нас в стране никто не прячет эту книгу. Разве можно спрятать за маленькую тучку солнце. Наша Конституция — это наше солнце, которое взошло над горами.

Гитлеровец подскочил ко мне и ударил пистолетом. Затем меня бросили в сарай, а мой дом подожгли. Расстрелять меня не успели, Красная Армия подошла.

Старик-осетин вздохнул и, поглаживая серебристую «толстовскую» бороду, добавил:

— Жаль, я сам не смог расправиться с тем офицером, его пристрелили ваши бойцы. Ишь чего захотел басурман — уничтожить Конституцию. Разве может ветер сдвинуть горы.

Я торопился в штаб фронта, но заметил в толпе худощавого черноглазого мальчишку в старенькой залатанной фуфайке. Он хотел, видно, что-то сказать, но стеснялся стариков.

— Ну, а ты что знаешь, герой? — спросил я.

Паренек доверчиво посмотрел на нас и начал рассказывать:

— У нас, в Дигоре, было еще страшнее. Гитлеровцы заставили двух мальчиков провести их в горы, хотели зайти к нашим пулеметчикам в тыл. Ребята сразу сообразили. Они вывели вражеских автоматчиков прямо на наши пулеметы и закричали бойцам: «Стреляйте проклятых фашистов!» Гитлеровцы убили этих мальчиков.

Я подарил мальчику карандаш и блокнот.

— Это еще не все, товарищ генерал, — добавил он. — У мальчиков-героев был старый дедушка. Узнав о том, что гитлеровцы убили его внуков, он ночью задушил немецкого часового.

Мы распрощались с горцами и поехали в Орджоникидзе, в штаб Северной группы войск. Машина шла тихо. По обочинам то и дело обнаруживались минные заграждения, которые еще не успели обезвредить саперы.

Рассказы гизельцев произвели на нас неизгладимое впечатление. Каждый думал о судьбах миллионов жителей, которые еще терпят бесчинства врагов. Молчание прервал полковник Рыжов.

— Да, товарищ командующий, — заметил он, — оказывается не только мы одни воюем.

— А вы как думаете? — ответил я. — В том-то и сила наша, что на борьбу за Родину поднялись все советские люди от мала до велика.

Из Ставки Верховного Главнокомандования в тот день мне сообщили, что в ближайшие дни я должен вылететь в Москву, имея при себе план дальнейших боевых наступательных действий на Кавказе.

Анализируя итоги боев под Орджоникидзе, я пришел к выводу, что они могли бы завершиться с еще большим эффектом: если бы контрудар по врагу был нанесен всеми частями Северной группы, которые находились в зоне боевых действий. В целом же вся гитлеровская операция по захвату столицы Северной Осетии в своей основе, конечно, была рассчитана на авантюру, случайность. Имея истощенные резервы, худшее соотношение сил, немецкое командование группы армий «А» не имело оснований на успех. Поэтому-то оно и пошло, как в азартной карточной игре, «ва-банк…»

Готовясь к докладу в Ставке, я беседовал с командирами частей, которые отличились при защите столицы Северной Осетии, с бойцами, встречался с руководителями этой автономной республики, с партизанами.

Осадное положение в городе еще не было снято, повсюду видны следы недавних бомбардировок, артобстрелов. Но руки горожан, истосковавшиеся по работе, уже приводили в порядок улицы и площади. С проезжей части убирались противотанковые ежи, с трамвайных путей исчезли горы булыжника, продавались газеты, открывались магазины, аптеки, учреждения. На площадь возле здания русского драматического театра наши тягачи доставляли из Гизели подбитые немецкие танки, автомашины, зенитки, исковерканные фюзеляжи «мессершмиттов». Здесь должна была открыться выставка фашистской трофейной техники.

В один из дней я проехал по Военно-Грузинской дороге к Крестовому перевалу, чтобы проверить состояние этой важной магистрали. Извилистая трасса, прорезавшая Главный Кавказский хребет, превратилась в неприступную полосу. По обочинам дороги — контрольные посты часовых, которые проверяли документы, в глубоких горных нишах — видны стволы противотанковых пушек. За «Чертовым мостом» в скалах пробиты щели дотов.

Нашей машине то и дело приходилось останавливаться, ждать, пока по дороге не пройдут отряды бойцов, автомашины, груженные боеприпасами, продовольствием, повозки, запряженные круторогими волами.

В стороне — полуразваленные зубчатые бастионы «замка царицы Тамары».

Перед глазами отчетливо всплыл один случай, который несколько месяцев назад произошел вот здесь, возле этого древнего замка.

Из штаба Закавказского фронта, располагавшегося в Тбилиси, я ехал в предгорья Кавказа, чтобы встретиться с генералом И. И. Масленниковым, посмотреть, как идет строительство оборонительных рубежей.

Из Тбилиси до Орджоникидзе Военно-Грузинская дорога сначала берет стремительный разбег, взбирается на вершину Крестового перевала, а затем, замысловато петляя, словно соперничая с Тереком, уходит вниз. Она то вплотную прижимается к горным кряжам, то подходит к руслу реки. Дорога очень живописная, богатая впечатлениями, но утомительная, «выматывающая».