Оценить деятельность Берзина на посту первого директора Дальстроя мы сможем, конечно, лишь по завершению жизненного пути этого кадрового чекиста. Здесь же лишь отметим, что пол его непосредственным руководством местные органы ОГПУ начали репрессии против выдуманных «врагов народа» в Дальстрое уже в самые первые месяцы работы этого особого треста.
Практическая организация лагерей на Колыме и Охотском побережье летом 1932 года проходила в отсутствие Берзина. 8 июня, с первым пароходом, открывшим навигацию в Нагаево, он выехал в командировку в Москву. Там он собирался проинформировать Сталина и Ягоду о первых шагах особого треста на колымской земле, а также поставить главный вопрос, который его беспокоил.
За первые четыре месяца работы Берзин пришел к убеждению, что деятельность нарождавшихся законных органов власти Охотско-Эвенского национального округа — главное препятствие на пути бесконтрольного хозяйничанья Дальстроя и ОГПУ на этой огромной территории. Именно в этот период в Нагаево развернули работу оргкомитет Далькрайисполкома и оргбюро Далькрайкома ВКП(б) по национальному округу. Они готовили выборы для проведения первого съезда Советов и партийной конференции округа. В сентябре 1932 года эти официальные собрания были проведены, сформированы выборные органы, которым предстояло осуществлять властные полномочия на территории, где начинал свою деятельность Дальстрой.
После съезда и конференции, в соответствии с Конституцией и партийным Уставом, руководители и вольнонаемные работники треста — коммунисты должны были подчиняться окружным руководящим органам. Понято, что Берзина такое положение совершенно не устраивало.
Все лето директор треста провел в Москве и добился своего: 26 октября 1932 года Политбюро ЦК ВКП(б) приняло постановление с кратким названием «О Колыме». Поскольку этот документ длительное время не был доступен исследователям в оригинале, приведем его полностью:
«Все административное руководство на территории района Дальстроя осуществляет т. Берзин как уполномоченный Далькрайисполкома.
Руководство партийными организациями в районе Дальстроя осуществляет т. Берзин как уполномоченный крайкома ВКП(б).
Грузы Дальстроя по очередности на всех видах транспорта приравнять к военным.
Далькрайкому ВКП(б) поручается до 15 ноября перевести центр Охотско-Эвенского национального округа в Охотск. Все материальные ценности, принадлежащие ему в Нагаево, передать Дальстрою»41.
Подписал постановление И. Сталин.
Важнейшим положением этого документа было введение совершенно нового и абсолютно антиконституционного понятия «район Дальстроя». До сих пор вся территория СССР делилась на четкие административные единицы, зафиксированные в Конституции: республики, края, области, национальные округа. В соответствии с той же Конституцией и Уставом ВКП(б) властные полномочия на территории каждой перечисленной административной единицы осуществляли местный партийный комитет и местный Совет депутатов соответствующего уровня. Понятно, что в значительной мере номинально, но это были все-таки коллегиальные органы, командовала всем — партия. Но хотя бы декоративно подчеркивалась выборность коллегиальность органов. Они были призваны демонстрировать народовластие.
В постановлении Политбюро от 26 октября впервые выделялась огромная территория, которая исключалась из обычной системы коллегиального управления партийными и советскими органами. «Район Дальстроя» отдавался в единоличное подчинение кадровому сотруднику ОГПУ. Этот район становился, фактически, самостоятельным государством, на территории которого вместо Конституции и партийного Устава действовали лишь приказы и инструкции карательного ведомства. В таком особом государстве — Дальстрое вводилась и особая норма правления — режим личной власти Берзина.
Немаловажным было и то обстоятельство, что постановление не устанавливало четкие границы района Дальстроя; это право отдавалось Берзину.
Постановление Политбюро поставило Дальстрой в исключительное положение и в структуре ОГПУ. До того момента в составе этого карательного ведомства все лагеря располагались в обычных республиках, краях и областях. Как правило, начальники лагерей распоряжались лишь на территориях лагерных поселков да непосредственно в промышленной зоне (лесоповал, стройка и т. п.), где работали заключенные. В Дальстрое, превращенном в особое государство, власть Берзина распространялась не только на тех, кто должен был содержаться в лагерях, но и на всех вольнонаемных — рабочих и инженеров, врачей и учителей, журналистов и артистов — всех, кто жил и работал по эту сторону колючей проволоки.
Берзин вернулся из Москвы только в конце ноября 1932 года. В его отсутствие оставшийся за него заместителем С. Я. Лившиц занимался строительством автодороги на прииски. Эту главную задачу на летние месяцы поставил перед коллективом еще весной директор треста.
Все лето пароходы везли в Нагаево этапы заключенных. В конце июня их было 2911 человек, через месяц — 3057, к 1 сентября — 4593, к октябрю — 5020, к 1 ноября — 7067 человек.92 Почти все они были брошены на прокладку первых километров дороги, строительство жилья, мастерских и складов в Нагаево. Занималось этим управление «Капдорстрой», созданное еще первым приказом директора 8 февраля.
К приезду Берзина заключенные раскорчевали 115 гектаров лесных массивов, сняли 10 тысяч кубометров торфяного покрова и переместили по линии дороги 20 тысяч кубометров грунта. Первый участок трассы протяженностью шесть километров от нагаевских домиков бывшей культбазы до левобережья реки Магаданки был открыт 20 августа: колонна груженых автомашин прошла по нему на высокой скорости.
В ноябре для прокладки следующего отрезка дороги были организованы два первых лагеря: на десятом километре просеки — командировка «Дорожный район № 1» и на 23-м километре — «Дорожный район № 2».
К концу 1932 года, после окончания навигации, на учете Управлении Северо-Восточных лагерей состояло 9928 заключенных43. Таким образом, приказ Ягоды о выделении Севвостлагу 16 тысяч репрессированных не был выполнен, что объяснялось дефицитом пароходов, которые Владивосток выделял Дальстрою для перевозки этого специфического «груза». Лишь после постановления Политбюро «О Колыме» у Берзина появилось право требовать у владивостокского начальства морские суда для переброски этапов вне всякой очереди, это право ему давал третий пункт постановления: грузы Дальстроя по очередности приравнивались к военным.
Что касается четвертого пункта постановления Политбюро, то намеченный в нем перенос административного центра Охотско-Эвенского национального округа из Нагаево далеко на юг был очень симптоматичен. Дальстрой отобрал у округа две трети его территории, где была сосредоточена большая часть аборигенного населения. Переносить центр округа в Охотск было совершенно бессмысленно, так как ни в этом маленьком городишке, ни вблизи него аборигенные народности не жили.
После возвращения Берзина из Москвы окружные власти вынуждены были, оставив все имущество Дальстрою, перебираться на юг Охотского побережья. В качестве центра они избрали небольшой поселок Аян. Но дни национального округа были уже сочтены: в 1934 году по указанию Сталина ВЦИК принял постановление о его ликвидации. Директор особого треста добился единоличного управления огромным краем, где издревле протекала жизнь аборигенных народностей Севера.
Когда Берзин возвращался из первой командировки, он взял с собой в Нагаево семью. Его жена Эльза Яновна так вспоминала об этой поездке.
«В 1932 г. в июне Эдуард выехал в Москву для разрешения срочных вопросов. В ноябре вся наша семья выехала на Колыму.
Поездка по Охотскому морю была жуткой, был сильный шторм. Болтались в море девять суток. Когда приехали в бухту Нагаева, на пароход пришел начальник порта Лапин Э. О. и доложил Эдуарду, что во время шторма уничтожены все плавсредства, кроме одной лодки и катера. Слов нет, какое это было известие.
Пароходу пришлось ждать, пока замерзнет бухта и выгружаться на лед. Я с детьми и собакой овчаркой Джек, при еще неспокойном море, на лодке перебрались на берег и поехали на наше новое место жительства.
Местность меня не поразила. Была такая, как я себе представляла. Мало обжитая, избушки, пара стандартных домов.
Поселились в довольно просторном, но неудобном и холодноватом доме. Но все же это было хорошо. Мне даже все это нравилось. Я люблю природу, природа Колымы необычная, и жить там, когда еще имеются хорошие товарищи, неплохо. Скучать не приходилось. Домашние заботы о семье отнимали время, потом появилась общественная работа в школе.
Я считала, что жили мы неплохо, интересно — особенно для детей было лучше, чем в Москве, много свежего воздуха, простор.
Эдуард, когда не уставал, был веселый, любил шутить, любил музыку. Сам он не играл, но имел много хороших пластинок филадельфийского оркестра, которые привез из Америки. Любил симфоническую музыку Чайковского, Шуберта, Грига.
Я посоветовала Эдуарду достать бильярд. Я знала, что он любил иногда сыграть. Когда мы были в Москве у Яна Эрнестовича Рудзутака на даче, они вдвоем сражались. Я подумала, что для него будет неплохо после трудового дня поразмяться, и бильярд достали.
Приходили в выходной день еще кое-кто из любителей сыграть на бильярде, например, Лев Маркович Эпштейн, Гехтман И. Е. и другие. А в рабочие дни дома других партнеров у Эдуарда не было, пришлось мне научиться и с ним играть, а ребята уже спали.
Изредка с Эдуардом выйдем вечером вдвоем погулять, любуемся огнями Магадана, и скажет он тогда весело:
— Огни-то какие горят!
…Ездили мы всей семьей на большое событие — открытие первого моста через реку Колыму. Нас по дороге чуть не постигло несчастье. Эдуард научился править машиной и захотел какое-то время сам вести машину. Сзади я сидела в середине, Петя слева, Мирдза справа. Вдруг на каком-то повороте машина перевернулась и полетела с насыпи. Стекла повыбивались. Все молчали, боялись заговорить. Тогда Мирдза первая заговорила, сказала:
— Мама, чего ты на меня навалилась?
Тогда все заговорили. Оказались все целы и невредимы. Хотя Эдуард кивал на руль, но я уже больше не хотела, не доверяла ему садиться за руль.
Дети любили отца, и он любил их — но, к сожалению, чтобы поговорить, как они того хотели, слишком было мало времени. Большей частью встречи были утром и за обедом»44.
