В постановлении Политбюро раскрывалось и еще одно важное понятие, совершенно повое для пенитенциарной системы социалистической страны: некоторые заключенные из лагеря могли быть переведены на положение колониста. Для такого перевода заключенный должен вначале «хорошим поведением» заслужить досрочное освобождение. Но такое освобождение вовсе не означало полной свободы: колониста выпускали из-за колючей проволоки, но обязывали оставаться в этой же местности. Его переводили в поселок, где жили такие же, как он, бывшие заключенные, но уже без конвоя и лагерного режима. Колонисту разрешалось вызвать свою семью (или завести ее, если не было раньше).
Однако он не мог уехать из поселка, где его поселили, и он должен был работать на том производстве, где ему указали. Чаще всего ОГПУ определяло колонистов работать в сельскохозяйственном производстве или на рыбных промыслах.
Постановление Политбюро 1929 года выделяло в качестве самостоятельной категории тех лиц, которые были осуждены на срок от одного до трех лет: как правило, это были мелкие уголовники или люди, осужденные по «бытовым» статьям. Такие лица не подлежали заключению в лагеря ОГПУ. После суда они передавались в НКВД союзных республик для направления в колонии26. Последние представляли собой изолированные поселки, сходные по режиму с поселениями колонистов ОГПУ. Такие колонии наркоматы внутренних дел должны были организовать при сельскохозяйственных или промышленных предприятиях — чаще всего при совхозах и лесхозах.
Через год, в 1930 году, республиканские НКВД были ликвидированы, и все колонии со своими жителями перешли также в ведение ОГПУ. Именно это карательное, ведомство сосредоточивало в своих руках все большие контингенты граждан и СССР, и других стран, которых после приговора суда или внесудебного органа стало возможным использовать в качестве дешевой рабочей силы на стройках социализма.
В 1929 году, вскоре после принятия названного постановления Политбюро, ОГПУ организовало на европейском Севере страны лагерь в районе Олонца — Ухты. Вначале здесь было десять тысяч заключенных, но затем их число увеличили до 50 тысяч.
В том же 1929-м, чуть позже Ухтлага, был организован лагерь на Северном Урале. На берегу прозрачной, как слеза, речки Вишеры началось строительство целлюлозно-бумажного и химического заводов, составивших крупный по тем временам комбинат Вишхимз. Начальником стройки Вишхимза и Вишерского лагеря был назначен Эдуард Берзин, ставший потом директором Дальстроя.
К середине 1930 года ОГПУ стало хозяином широкой сети исправительно-трудовых лагерей, где принудительным трудом было занято значительное число заключенных. Кроме Ухтлага и Вишеры уже давали продукцию Северные лагеря под Архангельском и Усть-Сысольском — 41 тысяча человек, Дальневосточные (Дальлаг) — около 15 тысяч человек, Сибирские — 24 тысячи и другие27. По отчету на конец 1930 года во всех лагерях ОГПУ содержалось 212 тысяч заключенных, а через год — 263 тысяч28.
К моменту организации Дальстроя в ОГПУ уже накопился некоторый опыт организации новых лагерей в неосвоенных отдаленных местностях, постепенно вырабатывались правила режима и охраны заключенных, нормы труда и питания этих людей. Создавалась система все более широкого использования принудительного труда части населения страны, руководство которой поставило цель с помощью такого труда построить социализм.
Особый трест прибыл
Как мы говорили, подчинение Дальстроя Совету Труда и Обороны осталось только на бумаге. В действительности с первых своих шагов особый трест подчинялся лично Сталину. Его лагеря не входили в систему ГУЛАГа, а лишь принимали заключенных, направлявшихся ОГПУ на Колыму.
В дальнейшем мы увидим, как в деятельности Дальстроя, в расширявшейся сети его лагерей проявились многие наиболее характерные черты карательной системы страны социализма — СССР. В то же время хотелось бы подчеркнуть, что Дальстрой оказался совершенно оригинальным, небывалым, неповторимым чудовищным организмом. Другого подобного не существовало нигде в СССР, а значит, и в мире. Эти его особенности не были сформированы одномоментно, они складывались постепенно.
На момент организации Дальстроя из его особенностей необходимо отметить лишь одну: неопределенность и нечеткость задач, которые были поставлены перед трестом известными постановлениями Политбюро № 75 и СТО № 516. Не была определена точно даже территория, на которой предстояло развертывать работу Дальстрою: 50, 100 или 500 тысяч квадратных километров? А может быть, миллион? В постановлении Политбюро район определялся как «в верховьях Колымы». В документе СТО было сказано: «в районе Верхней Колымы». Но никаких административных границ подобное определение не имело да и иметь не могло.
Именно на территории, охватывавшей бассейн верхнего и среднею течения реки Колымы, в 1931–1932 годах существовала довольно сложная административная ситуация. Большая часть территории, где в этот период вели добычу золота старатели Верхне-Колымской приисковой конторы, а затем Верхне-Колымского приискового управления «Цветметзолота», относилась к Якутской автономной социалистической республике. В то же время, побережье Охотского моря от порта Аяна на юго-западе до реки Гижиги на востоке с прилегающей частью суши составило территорию образованного в 1930 году Охотско-Эвенского национального округа. Сюда же относилось самое верхнее течение реки Колымы и собственно ее истоки.
После утверждения его директором Дальстроя Э. П. Берзин начал формировать команду своих ближайших помощников — руководящих работников треста. Большую часть этой группы он отобрал из тех, с кем работал на строительстве Вишерского комбината: деловые качества этих людей он знал, они его удовлетворяли. Среди них были инженеры-строители, снабженцы, работники лагерной охраны.
Надо, однако, учесть, что ситуация неопределенности, о которой мы говорили выше, ставила Берзина в сложное положение: он плохо представлял содержание и важнейшие направления деятельности Дальстроя даже в самый ближайший период и не мог предусмотреть необходимость в завозе специалистов различного профиля. Да и опыт руководства строительством химкомбината на Урале оказался слишком узким для той широчайшей работы, которая открылась перед Берзиным на Колыме. Поэтому в первоначальном кадровом ядре дальстроевцев не оказалось специалистов-горняков по золотодобыче, отсутствовали геологи, автотранспортники, работники морского флота. Такие ошибки в подборе кадров было невозможно исправить в короткие сроки в условиях дефицита квалифицированных специалистов в стране. Они негативно сказывались в Дальстрое длительное время.
В конце декабря 1931 года группа руководящих работников Дальстроя во главе с Э. Берзиным приехала поездом из Москвы во Владивосток. Здесь нужно было добиться выделения парохода для того, чтобы отправиться морем в Нагаево, — другого пути туда не было. Получить пароход — дело очень грудное, так как навигация по Охотскому морю уже заканчивалась: в северной части моря появились льды. Однако Берзин смог решить этот вопрос достаточно быстро: перед выездом из Москвы ему был вручен мандат уполномоченного ОГПУ, а это ведомство было всесильно.
Здесь следует, по-видимому, поставить вопросы: откуда Даль-строй должен был черпать рабочую силу — заключенных для своих будущих лагерей? Где и как Берзин решал эти вопросы?
Официальный документ на этот счет ОГПУ приняло несколько позже (и мы с ним познакомимся). Пока же, на первоначальном этапе, вопрос был решен на основе поручения Ягоде: «Создать специальный аппарат для обслуживания треста», которое было записано в документе Политбюро.
Первую группу заключенных для работы в Дальстрое по указанию Ягоды выделили из тех, кто содержался в лагере, находившемся во Владивостоке. Этот лагерь, или точнее «отдельный лагерный пункт», являлся составной частью Дальневосточного управления лагерями — сокращенно «Дальлаг». Данное лагерное управление, как мы отмечали выше, было не из самых крупных в стране: в 1930 году оно объединяло несколько лагпунктов с общим количеством 15 тысяч заключенных.
