Была еще третья, отнюдь не малочисленная группа среди пришедших в партизанский отряд степенных, пожилых людей. Несмотря на солидный возраст, они хорошо держались в строю, четко рапортовали и лихо поворачивались «кругом». Они отлично владели винтовкой, многие умели обращаться с пулеметом, но были мало приспособлены для партизанских диверсионных рейдов. Свою речь они со вкусом пересыпали русскими словами, порою неожиданно провинциальными, и охотно рассказывали о Нижнем Новгороде, Пензе, Благовещенске или Верном, но не знали, что многие из этих городов уже называются иначе. Это были ветераны австро-венгерской армии, которые в годы первой мировой войны попали в русский плен и как пленные славяне работали с русскими рабочими в городах или с крестьянами в селах. И они хотели присоединиться к СССР, который называли — Россия.

Все, приходившие в отряд с Карпатских гор и закарпатских долин, единодушно мечтали о присоединении их страны к СССР.

— Дружбы народов, — вдруг сказал Пахол, — жаждут во всех странах, можете мне верить, товарищ Мария. Я побывал в Будапеште, Вене и Праге. Но позвольте вас спросить: может ли каждая страна после войны войти в СССР?

— Разве в этом дело? — ответила Мария. — Дело в том, что никто не может запретить любому народу добиваться такой же жизни, как у нас.

Пахол кивнул в знак согласия.

Они снова шли молча… Вскоре показался мост через Латорицу.

Мария думала о том, на какую высокую гору надо подняться этим людям — и темным батракам с Верховины, и пылким юношам из закарпатских городков, и ветеранам австро-венгерской армии, — чтобы, обретя свою некогда утраченную и теперь вновь отвоеванную отчизну, они сумели увидеть жизнь такой, как она действительно есть — и не только в их убогой хижине или в тесном ущелье, а во всем мире. Ведь их родной край — Закарпатье — в течение столетий был только «окраиной» Западной Европы, только захолустьем западной «цивилизации», проеденной ржавчиной эгоизма и собственничества и старавшейся предельно разъединить каждый народ. Ведь в буржуазной Европе и двадцатимиллионный народ — это только двадцать миллионов людей одной национальности. «Европа» учила людей видеть только свою собственную жизнь и не видеть общественной жизни, не понимать, что такое жизнь целого класса и всего народа.

Вот и мост. Если их встретят очередью из автомата, это произойдет сию минуту. Они уже видели: справа и слева перед мостом четырьмя рядами спускались в овраг проволочные заграждения. На противоположном берегу тоже и справа и слева виднелись два аккуратных холмика, поросших травой, — два блиндажа. Но охраны не было видно.

Лицо Пахола посерело, но не от дорожной пыли. Он привык к опасностям, но ведь сейчас угрожает гибель не где-нибудь на чужбине, а на пороге родного дома, где вот уж пять лет ждут его жена и дети.

— Спокойно! — не оборачиваясь, прошептала Мария.

И они шагнули на мост.

Теперь, с моста, стали видны бойницы в блиндажах. В каждом было по две амбразуры, и в них светлыми кружками вырисовывались дула пулеметов.

Они, не замедляя шага, перешли мост.

Пулеметы молчали. Патрули не показывались. Вокруг царила мертвая тишина.

Они облегченно вздохнули.

Итак, в город они вошли беспрепятственно. А из города? Удастся ли им так же успешно вернуться назад?

Молча шли они по шоссе.

С каждым шагом город приближался. Казалось, они делают один шаг, а город навстречу им — десять шагов. Что ждало их там, за теми первыми строениями? Неудача, разоблачение, арест? Провал из-за какой-нибудь непредвиденной мелочи? Неблагоприятная обстановка, которая помешает им выполнить задание?

Или — удача?

У Пахола еле заметно подергивались губы.

— Спокойнее, Ян, — еле слышно прошептала Мария. — Спокойнее, разве нам в первый раз?!

Справа и слева уже тянулись ограды пригородных усадеб, и за ними мог скрываться дозор.

Так прошли они молча еще несколько шагов. Глухо стучали по мостовой огромные башмаки Пахола с железными шипами на подошвах.

Они решили прежде всего отправиться на базар, а оттуда уже начать поиски базы горючего.

Вдруг Пахол еле слышно произнес:

— Прошу вас, товарищ Мария, посмотрите под ноги. Видите эти жирные пятна?

Мария пристально взглянула на полотно шоссе.

— Я ничего не вижу.

— Пятна и капли, — прошептал Пахол.

— Наверное, что-то везли и бочка была плохо закупорена.

— Нет, — снова прошептал Пахол, — это не бочка. Тут следы бензина и автола.

— Возможно, — сказала Мария. — Тут проезжает много машин.

— Это следы танков, которые только что прошли по дороге на Сваляву, — уверенно сказал Пахол. — Автол еще не покрылся пылью, да и пятна бензина видны.

— Возможно, — согласилась Мария и еще пристальней посмотрела на дорогу. — Но что из этого?

Пахол прошептал:

— Бензин и масло проливаются лишь в тех случаях, когда баки налиты до отказа. Это капли из только что заправленных машин. С вашего позволения, если мы двинемся по этим следам, то, можете поверить мне, старому шоферу, они приведут нас туда, где заправлялись машины.

— Ян!

Мария с трудом удержала крик, рвавшийся из ее груди.

— Тише! — теперь уже Пахол призывал к спокойствию Марию. — Товарищ Мария приказывает итти по этим следам?

— Пошли!

И они снова молча двинулись вперед.

Они шли уже по городским улицам. На тротуарах изредка встречались прохожие, большей частью женщины с корзинками в руках. Ставни домов были закрыты, и во дворах царила тишина.

Вдруг Мария тревожно шепнула:

— Ян!

— Вижу, — тотчас же откликнулся Пахол.

На перекрестке стоял патруль. Два солдата с автоматами на животах, широко расставив ноги, глядели по сторонам.

Этот первый патруль, конечно, был самый опасный. Если что-нибудь в маскировке или документах Пахола и Марии покажется подозрительным, они сразу же попадутся. Может быть, движение по этой дороге вообще запрещено? Может быть, для жителей горных селений есть специальный маршрут?

Они шли, не замедляя шага, прямо к патрульным. Те уже заметили их. С каждым шагом бегство становилось менее возможным.

Вероятно, патруль заинтересуется их личностями. Достаточно ли будет того, что Мария, девушка из горного села, идет в город на базар совсем без документов?

До патруля осталось шагов десять. Солдаты стояли все так же неподвижно, широко расставив ноги, и глядели на Пахола и Марию. Пахол сильнее обычного ковылял — он казался совсем калекой.

Наконец они поравнялись с патрулем. Один солдат был приземистым, с водянистыми глазами и пушистыми рыжими усами. Другой был стройным, черноволосым, с зелеными глазами. Мария смотрела прямо в глаза черноволосому, Пахол — рыжему.

Патрульные стояли неподвижно, как памятники, только глаза их вращались в орбитах, следуя за Пахолом и Марией. Взгляды их были испытующими, но казались ленивыми. Мария потупилась: ведь девушке зазорно глядеть в глаза мужчине! Пахол, наоборот, изо всех сил «пожирал глазами начальство».

Они прошли, и широкий рукав Марииной сорочки почти коснулся локтя зеленоглазого.

Не оглядываясь, прошли еще несколько шагов. Солдаты по-прежнему стояли неподвижно.

Только пройдя с полквартала, Мария оглянулась: ведь девушке, пройдя, можно оглянуться на стройного зеленоглазого солдата? Она увидела две спины в серых мундирах.

Мария искоса взглянула на Пахола. На его щеках пылал багровый румянец. Пахол почувствовал ее взгляд, но все так же пристально глядел себе под ноги.

Под ногами на сером полотне шоссе блестели капли — они становились все больше и встречались чаще. Машин прошло много, и заправлялись они где-то здесь, поблизости.

Солнце садилось. Его уже скрыли высокие деревья городских садов.

Пахол спросил:

— Когда следы нас приведут к цели, мы пройдем мимо, не останавливаясь, не правда ли, товарищ Мария?

— Да.

Неужели они так просто, совсем случайно, только благодаря проницательности Пахола, сразу напали на след?