Мария строго спросила:

— Итак?

— Итак, об этом человеке мы знаем следующее. Из твоего рассказа ему было известно твое безграничное доверие к Пахолу. Он порекомендовал тебе для работы человека, который впоследствии оказался агентом шпионки Берты-Леди. Потом он же сказал мне про твой арест, не имея никаких оснований на это. А что сам он с националистическим душком, у меня нет никаких сомнений.

— Итак, — строго заключила Мария, — ты считаешь, что все это должно нас насторожить?

— Да, я так думаю.

Они долго стояли молча и смотрели в окно. Они плохо видели, что было за окном, — каждый из них был занят своими мыслями. Но думали они об одном.

Стахурский, наконец, сказал смущенно:

— Ты прости, все это так тяжело и грустно…

— Я понимаю тебя…

— Мы встретились после долгой разлуки и сразу затеяли спор.

— Нет, нет! Какой же это спор?

Она коснулась рукой его плеча. Он уловил этот короткий, интимный жест и ласково закончил:

— Для того и становятся мужем и женой, чтобы во всем разбираться вместе. Правда?

Он улыбнулся ей, но Мария не ответила на его улыбку и продолжала стоять суровая и замкнутая.

Потом Мария сказала громко, без запинки:

— Я не буду твоей женой, Микола.

— Что?

Он отшатнулся.

— Мария!

Она снова на миг коснулась его плеча. Она произнесла страшные слова, но она была сурова к себе в своем горе.

— Не говори ничего. — Потом она тихо добавила: — Я не могу. Я не достойна этого… Нет, я не то хотела сказать, — я не готова к этому.

Он повернулся всем телом, она тоже повернулась к нему и смотрела ему в глаза с тоской, но и с вызовом:

— И я не хочу этого!

Она не хотела. Обида душила ее. Ей нужна была его твердая рука, чтобы опереться на нее, а он был не ровня ей. Она была женщиной, но она была и солдатом, они вместе были в бою, и она не могла так.

— Я умела сама справляться на войне. Я должна суметь и теперь. И я сумею.

Они стояли друг перед другом, в предельном напряжении.

Потом Стахурский взял Марию за плечи.

— Нет, Мария, я не принимаю твоего отказа!

Она вскинула на него испуганные глаза.

— Ты будешь моей женой. — Он улыбнулся. — Мы были вместе в бою, мы будем вместе и дальше.

Она пошевельнулась, и лицо ее просветлело так, что на нем вот-вот могла появиться улыбка. Но она не улыбнулась. Она должна быть твердой. Она — сама.

Тогда Стахурский сказал еще, чтобы уже больше к этому не возвращаться:

— Ты сама понимаешь: не может быть обиды там, где речь идет о важном общественном деле. Дело не в этой Берте-Леди и подобных ей. И на нашем пути еще будут и трудности и враги. Но посмотри на людей: они закалились в войне, в мирном труде у них солдатская хватка — они отважны, и бдительность у них в натуре. Они приучились опираться на друга и отчетливо видят недруга. Такими должны быть и мы.

Мария опустила голову. Но он взял ее голову обеими руками, повернул к себе и закончил:

— Посмотри: не только мы, советские люди, так же твердо стал на ноги и Пахол. Мы открыли ему дорогу в широкий мир и сделали его солдатом. Он воевал, теперь строит. И в строительстве он тоже солдат. И таких миллионы. Что же говорить про нас с тобой?

Мария виновато посмотрела на него.

— Ты любишь меня, а говоришь как судья.

— Ты считаешь, что я говорил как судья? Но это лишь потому, что я люблю тебя, Мария.

— Но ты так строг, — прошептала Мария.

— Это плохо?

— Нет… это хорошо.

— И ты ведь строга к себе.

Мария глубоко вздохнула, словно сбросила с себя тяжелую ношу.

Стахурский сказал ей:

— Ты же знаешь, что жизнь не будет нежной для нашего поколения. Нам не умирать в мягких постелях. Мы с тобой еще столько сделаем… Помнишь?

Он улыбнулся. И она тоже наконец улыбнулась.

И тогда он закончил так же, как и начал:

— Пойдем же в эту жизнь вместе, как вместе были в бою.

Они стояли взволнованные, и тревога наполнила их сердца.

Но это была не та тревога, с которой они прожили сегодня и вчера, — только беспокойство, только поиски выхода из беды. Это было ощущение еще большей тревоги, но не тягостной, а зовущей. И они хорошо знали эту тревогу — тогда, там, в бою, чтобы выиграть бой и выйти победителями.

Это было хорошее ощущение тревоги — как предчувствие великих свершений. Это было радостное предчувствие прекрасной жизни, которая будет впереди.