Мистер Питерсон чертыхнулся.

— Это еще зачем? Мне же это почти не мешает!

— Подобные симптомы, — ответила терапевт, — наблюдаются при некоторых неврологических заболеваниях. Довольно редких, но, чтобы их исключить, необходимо обследоваться.

Я сказал мистеру Питерсону, что с удовольствием съезжу с ним в Бристольскую больницу, в отделение неврологии. Я неплохо там ориентируюсь и смогу быть полезен.

— Пустая трата времени, — проворчал мистер Питерсон. — Просто глаза немного устают. Они скажут то же самое, только по-научному. Это вообще не болезнь.

— Давайте услышим это от врачей, — предложил я.

Мистер Питерсон снова что-то проворчал, но больше не упрямился, и на следующей неделе мы отправились к неврологу доктору Брэдшоу. Он, конечно, знал доктора Эндерби. Я представился и сообщил, что последние пять лет наблюдаюсь у него по поводу височной эпилепсии, и оказалось, что доктор Брэдшоу слышал обо мне. Я имею в виду предысторию моей болезни. Про нее вся больница слышала. Доктор Брэдшоу подробно расспросил мистера Питерсона про аварию, а потом поинтересовался, что у него с ногой. Пришлось мистеру Питерсону рассказать про шрапнель от вьетконговской мины и про то, как у него началась гангрена, вызвавшая необратимое повреждение нервных окончаний, что и привело к хромоте.

Доктор Брэдшоу секунд пять молча переваривал эту информацию, а затем спросил:

— Как вы себя чувствуете в последнее время? Хромота не усилилась?

— Да я вроде ничего такого не замечал, — ответил мистер Питерсон.

— А как с чувством равновесия?

— Хоть сейчас в гимнасты.

— Не спотыкаетесь?

— Не больше, чем всегда.

— А по лестнице ходить не тяжело?

— Тяжело. Но это у меня давно, привык уже.

— У вас бывают перепады настроения? Приступы ворчливости?..

— Какие же это приступы… — усмехнулся мистер Питерсон.

— Он по характеру ворчун, — подтвердил я.

Но доктор Брэдшоу даже не улыбнулся. Затем мистера Питерсона подвергли серии испытаний. Он следил взглядом за светом фонарика и, сидя перед экраном, жал на кнопку, когда на нем то тут то там вспыхивали яркие точки. Затем доктор проверял его способность фокусировать взгляд, измерял, как расширяются его зрачки и фиксировал непроизвольные движения его глаз. Под конец его отправили на МРТ. Позже доктор Брэдшоу признался, что для постановки диагноза последнее обследование уже не требовалось — и так все было ясно. Зато оно позволило уточнить стадию заболевания и спрогнозировать ход нейродегенеративного процесса в ближайшие месяцы или — если повезет — годы.

Ни я, ни мистер Питерсон о «прогрессирующем супрануклеарном параличе» раньше даже не слышали. Доктор Брэдшоу сказал, что это редкая болезнь, поражающая часть ствола головного мозга, что вызывает угнетение ряда сенсорных и моторных функций.

— Простите, — вмешался я, — но тут явная ошибка. Подвижность у мистера Питерсона ограничена совсем не из-за ствола, это очевидно! А окулист говорил, что ему трудно следить только за теми предметами, которые двигаются сверху вниз…

Внимательно выслушав меня, доктор Брэдшоу сказал:

— Я понимаю, что вы оба огорчены, но изменить диагноз не в моих силах. Вероятно, симптомы заболевания в течение какого-то времени маскировала хромота. По отдельности они мало заметны, но вот в комплексе… Сегодняшнее обследование практически исключает сомнения.

— Практически?

— Плюс томограмма. На ней видно, что в области среднего мозга имеется небольшой атрофированный участок. Именно он отвечает за движения глаз.

— Да знаю я про средний мозг! — выкрикнул я и повернулся к мистеру Питерсону, который все это время молчал. — Давайте еще к кому-нибудь обратимся!

— Алекс, успокойся и помолчи, — произнес мистер Питерсон. — Ни к кому мы обращаться не будем. Мне это ни к чему. Мне нужна правда. Доктор, болезнь будет, как у вас выражаются, прогрессировать?

— Боюсь, что да, — ответил доктор.

— Она лечится?

— Мы назначим вам паллиативную терапию, чтобы смягчить симптомы. Сеансы физиотерапии помогут немного улучшить моторику. Я выпишу вам леводопу.

— А что это такое?

— Противопаркинсонический препарат, предшественник дофамина, — выпалил я и с вызовом посмотрел на доктора. — Но ведь у него нет болезни Паркинсона!

Мистер Питерсон посмотрел на меня, но промолчал.

— Все верно, Алекс, — кивнул доктор Брэдшоу. — Леводопу назначают при болезни Паркинсона, но она бывает эффективна и при некоторых формах ПСП. Болезнь Паркинсона поражает примерно те же зоны мозга, и симптомы иногда выглядят похоже, хотя на ранней стадии ПСП угнетение моторной функции не так очевидно.

— То есть настоящих лекарств против этой штуки нет? — заключил мистер Паркинсон. — Она не лечится, я правильно понял?

— Не лечится. Увы.

— Сколько мне осталось?

— Это зависит от целого ряда факторов… Не стоит настраиваться на мрачный лад…

— Доктор, не надо. Я хочу знать, что меня ждет и сколько я протяну. Я не нуждаюсь в утешении. И, если можно, объясните мне все на человеческом языке.

Доктор Брэдшоу кивнул.

— От момента появления первых симптомов больные ПСП живут в среднем пять-семь лет. Но, как я уже говорил, есть основания полагать, что в вашем случае ранние симптомы остались незамеченными. Внешние признаки болезни проявляются на более поздних стадиях. Но поскольку мы не знаем, когда появились первые симптомы, предсказать, как болезнь будет развиваться дальше, довольно сложно.

— Сколько живут после появления внешних признаков?

— В среднем три года.

Мистер Питерсон секунду подумал и спросил:

— И что со мной будет в эти три года? Как будет протекать болезнь? Говорите все как есть.

— Зрение продолжит ухудшаться. Вам будет все труднее двигать глазами, постепенно будет нарастать нарушение остальных моторных навыков. В определенный момент вы утратите способность самостоятельно передвигаться. Начнутся проблемы с речью, с глотанием. В перспективе вам понадобится круглосуточный уход. Мне очень жаль.

— Понятно.

— Существует множество приспособлений, облегчающих жизнь больному, — продолжил доктор. — Хотя пока о них говорить рано. Приходите ко мне на прием, скажем, через недельку…

— Я думаю, нам надо обратиться к доктору Эндерби, — перебил я его. — Он наверняка направит нас к специалисту, который…

Мистер Питерсон взмахом руки остановил меня.

— Слышь, парень. Ты расстроился, ясное дело, но мне ты этим не поможешь. Я сам разберусь, что надо делать.

— Но…

— Никакой другой доктор мне не нужен. Мне нужно подумать. И тебе тоже не помешает.

Я промолчал.

— Понимаю, что это трудно, но прошу тебя пока никому ничего не рассказывать. Не нужны мне чужие жалостливые взгляды, когда выйду купить молока. Мне надо хоть пару месяцев спокойно все обдумать, а какой там покой, если вся чертова деревня будет обо мне судачить? В общем, так. Если совсем невмоготу — расскажи матери, только предупреди, чтобы она — никому ни слова. Еще раз говорю: знаю, что это трудно, но считай, что я тебя прошу. Сумеешь?

— Конечно, — сказал я.

Уже тогда я знал, что мне будет совсем не трудно держать рот на замке. Потому что, если честно, рассказывать-то особо было нечего. Дома я сообщил маме, что в больнице нам ничего конкретного не сказали. Так, предположения. Если у мистера Питерсона и есть проблемы со здоровьем, то не слишком серьезные.

Люси опять ждала котят. Чтобы в этом убедиться, нам даже не пришлось обращаться к ветеринару — ее повадка говорила сама за себя. Я уж и забыл, в который раз она должна была окотиться — то ли в шестой, то ли в седьмой. Страсть плодиться и размножаться пылала в ней неугасимо.

Мама выдвинула гипотезу, согласно которой зачатие у Люси всегда происходит в полнолуние, и в тот вечер, прикинув примерный срок кошкиной беременности, снова защищала свою теорию. Мне пришлось выслушивать ее смехотворные аргументы дважды — сначала дома, а потом в салоне, потому что, когда я туда заглянул, мама как раз излагала их Элли.