Литмир - Электронная Библиотека

— Герцог Сфорца, славный воин, еще и поэт, — заметил Амброджо. — Он на равных участвовал в поэтических турнирах, которые устраивал при своем дворе.

— И устраивает, надеюсь, теперь, — добавил Тудор.

— Помню, — сказал Антонио, — мы затеяли однажды состязание — кто сочинит мгновенно лучшее стихотворение, не более и не менее как в восемь строк. Герцог назвал их октаэдрами, словно каждая строчка — грань отколовшегося от души алмаза. Мы слагали эти октаэдры, аккомпанируя себе на лютнях, собственно — напевали их, как древние на своих пирах.

— Вам, наверно, запомнились те восьмигранники, — сказал мессер Пьетро. — Не споете ли вы их для нас?

Мессер Антонио с улыбкой взял из рук Марии инструмент и под его звон негромко запел;

Течет вдоль дороги шумной

Прозрачных маков река.

Стою над ними в раздумье,

Сорвать не смею цветка,

Ты, чье повторяю имя

В безвестном пути моем!

Прими их вот так — живыми,

С небом и теплым дождем.

— Это спел в тот вечер сам герцог, — пояснил Мастер. — Наш товарищ, Аццо ди Сестри Поненте, ответил:

В час ожиданья,

В день без свиданья

Дарю тебе розу,

Алую розу.

Возле купальни

В вечер прощальный

Роза на ветке —

Как птица в клетке.

— Что же спели в тот вечер вы сами, мессере? — спросила Мария.

— Тоже о разлуке, — улыбнулся Мастер, снова трогая струны;

За темной гранью ожиданья

Я буду помнить наизусть

Приметы нашего прощанья —

 Очарование и грусть.

Простясь с тобою, в отдаленьи

Я испытаю вновь едва ль

Такое светлое волненье,

Очарованье и печаль.

— Нравится, но очень уж грустно, — —  отозвалась девушка.

— Герцог тоже это заметил тогда, — кивнул Антонио. — И запел, чтобы вернуть в наш кружок доброе настроение; ;

Я люблю. Это главное.

В этом жизнь и надежда.

Улыбнись же мне, славная.

Улыбнись мне, как прежде!

Поворчит и уляжется Боли чудище лютой.

И разлука покажется Пролетевшей минутой.

— А Сестри Поненте, — сказал напоследок Мастер, — закончил состоязавие шуткой. — И Антонио спел:

Снова гадаю: сколько до встречи

Будущей нашей пройдет?

Может — неделя, может быть — вечер,

Может случиться — и год.

Миг или вечность?

Час или сутки?

Разницы, в сущности, нет,

Если в разлуке даже минутка

Долга, как тысяча лет.

Господские посиделки на вершине донжона постепенно превратились в литературный вечер. Мазо спел приятным голосом мелодичную славянскую песню, услышанную от работника Василя. Мессер Пьетро рассказал смешную историю о морских разбойниках, взятых в плен женщинами калабрийского прибрежного городка. Амброджо поведал подробности из личной жизни Людовика Французского, вызнанные его вездесущими собратьями — генуэзскими ростовщиками. Только брат Конрад, в силу своих монашеских обетов, хранил молчание, с одобрением, однако, слушая прочих господ.

— А что расскажет нам синьор? — обратился вдруг Мастер к Тудору. — Ведь вы, наверно, тоже бывали на словесных турнирах у герцога, в его дворце?

Тудор улыбнулся.

— Конечно, ваша милость. Но я не горазд в стихосложении и музыке и редко скрещивал эти шпаги с моими искусными товарищами — соратниками славного властителя.

Сотник обвел взглядом присутствующих, смотревших на него по — прежнему с ожиданием.

— Однажды герцог Лодовико, — продолжал Тудор, — спросил, откуда пошло имя моей земли, Молдовы, так странно звучащее для слуха многих людей в Италии. В разные времена об этом ходили различные толки, и некоторые успели до его светлости дойти.

— Я слышал, — вставил Пьетро, — только одну. Что имя это пошло, по воле основателя княжества воеводы Драгоша, от собаки Молды, утонувшей во время охоты в реке.

— Такое предание есть, — кивнул Тудор. — Но я, ваши милости, рождением — сын земли, селянин. Наши деды, вольные пахари Молдовы, иное думали об имени родной земли, не веря, что родилось оно от песьей клички. Ваши милости, конечно, видели высокие курганы, которыми усеяно Великое Поле. Такими же уставлена и наша Земля Молдавская.

— Разумеется, — кивнул Пьетро. — Если верить старым книгам, эти холмы насыпаны человеческими руками, чтобы надежно прикрыть могилы великих степных царей. До сих пор, — старший брат выразительно взглянул на младшего, — до сих пор находятся святотатцы, дерзающие раскапывать царские усыпальницы Поля, ища укрытые в них сокровища.

— Мои деды — прадеды, видимо, не читывали тех мудрых книг, — усмехнулся Тудор. — Ибо веруют по сию пору в народе нашем, что не мертвые кости, а живая сила спит на холмах под такими курганами, дожидаясь урочного часа, когда время велит ей восстать.

И Тудор Боур, глотнув хиосского из кубка, поведал леричским господам старинную легенду, долго жившую до него на Молдове, да забытую в последующие несчастливые и бурные века.

Давным — давно, верили люди, в наших краях жили добрые и сильные великаны, которые звались Молдами. Кто смерит в горах самую высокую сосну, тот узнает стать самого маленького из этого племени. Несчитанные стада овец пасли Молды в степях и на холмах под Карпатами, Душа у исполинов была подобна росту, много добра делали они людям, и не могла при них несправедливость поднять змеиную голову от земли. Едва только вылезет из преисподней посланец дьявола — многоглавое Зло, а Молды уж тут как тут, и давай загонять его бичами обратно в ад. Бичи великанов, надо сказать, были сплетены из кожи горных драконов, да предлинные, не короче самого Днестра. Зло досмерти боялось этих страшных кнутов, а люди, под защитою Молдов, жили в мире и правде.

Однажды сам главный черт, пан Скараоцкий, улучил часок, когда пастухи — исполины спали, вылез из тартара, проскользнул в чертоги всевышнего и стал слезно жаловаться. Непорядок — де в мире, господи боже, не дают твои Молды вельможному пану Злу, моему полномочному визирю, выходить в подлунные пределы. Даже мне, владетельному князю тьмы, бывало, от их мужицких бичей крепко доставалось. Не гоже, господи, моей княжеской шкуре от простых овечьих кнутов страдать, да и визирь мой положенной ему службы нести из — за них не может.

Господь, по тому преданию, сильно тогда разгневался. Велел разбудить Молдов, призвал к себе стариков, окутался для страху молниями и громом. «По какому такому праву, — закричал бог на Молдов, — по какому праву вы, хлопы, высокородному и вельможному пану Скараоцкому с его слугами добрых христиан искушать не даете, как мною ему предписано и определено, крепость веры божьей в сердцах человеческих испытывать мешаете! Ужо я вас за это на господний правеж свой поставлю — не обрадуетесь!» А великаны ему в ответ: «Мы, господи, с паном князем преисподней и его холопами иначе поступать не можем. Они у нас, ворюги, всех овец перетаскают, пусти мы их только на землю. Суди же, всемилостивый, сам: можем ли мы отступиться от своего добра, отдать им то, чем кормимся сами?» Промеж себя же потихоньку пересмеиваются: «У нас утащишь, как же!»

«Ну, глядите мне, — будто бы сказал им тогда бог, — больше чтобы такого не было. Каждый обязан исправно службу нести, какая кому мной указана, и никто ему быть помехой не должен сметь. Вельможный пан Скараоцкий и дьявольский сонм его милости тоже нужное дело в мире делают, не всем же ангелами быть. Так что помните, за непокорство в деле сем буду карать страшною карой».

Вернулись тогда Молды — старики к своим, собрали вече, долго вместе думали. Решили поначалу осторожнее быть. Только долго выдержать не сумели, вскоре опять за старое взялись. Не могли мерзкого лика Зла на земле добрые великаны зреть, да и только. Всезнающий и вездесущий господь про то проведал, первое время даже старался не замечать в душе бог все — таки уважал честных Молдов за смелость. Только долго так продолжаться, конечно, не могло.

18
{"b":"543780","o":1}