Дальше меня ждала длинная, полная экспрессии и злого мата лекция на тему: «что иммиграция смогла и не смогла». Если изложить ее кратко, выходило примерно следующее: в окончательную потерю России эмигранты тупо не верили, а посему и платить за возвращение не собирались. Вот так просто и наотрез. Даже спустя целое десятилетие большинство общалось исключительно в среде соотечественников и надеялось вернуться домой «вот-вот, не в этом году, так наверняка следующей весной».[228] Более того, сохранились и приумножились партии старой госдумы; все эти лево-право-крестьянские кадеты, эсэры, энэсы и прочие меньшевики сбивались в стаи и свирепо собачились промеж собой, навешивая друг на друга грехи разложения, бездействия и прожигания последних крох из спонсорских бюджетов, без того куцых, как заячий хвост. Как вишенка на торте сюрреализма — каждый считал, что за ним стоят реальные избиратели из России! Русскоязычная пресса усердно поддерживали сонм лубочных заблуждений, хотя, надо отдать должное, скорее, не корысти ради, а патриотизма для.

Собственно, странности эмигрантского газетно-журнального контента успели удивить меня чуть раньше, теперь из объяснений Ларионова я сумел постичь логику происходящего. Ведь, в сущности, кто такие большевики на первый взгляд? Да всего лишь установившие военную диктатуру мятежники, оседлавшие выгодную «пролетарскую» идеологию! Понятно, злее и страшнее врагов для закоренелых корниловцев типа Виктора не сыскать на всем белом свете, но чем же они отличаются, если смотреть из-за маленького кафешантанного столика на Terrasse du Bord de l”Eau? Пусть в новой России резкие декреты и расстрелы, пусть новое правительство. На высоких постах неизвестные люди. Но что потом? Военный коммунизм отменен, на улицы вернулись городовые и дворники, за ними пришел порядок. Управляют страной суть старые царские чиновники. В армии — прежние офицеры, хоть из младших, зато обидно быстро выросшие в званиях. Кто-то вообще, назло однокашникам, ловко скользнул из есаулов в командармы. Разве что в Коминтерне кучка «жидов» истерит на предмет мировой революции, но мало ли идиотов в нынешнее безумное время?

Не лучше ли посмотреть на историю? Вот хотя бы близкую по духу, то есть французскую? Там революционеры резвились с экспроприациями и гильотинами ровно десять лет! Но что потом? Тихий, едва заметный переворот, и всего через пять лет Наполеон назначил себя в императоры,[229] а его соратники, включая самого непримиримого, меченого татуировкой «смерть королям»,[230] получили титулы, дворцы, а то и короны. Репрессии утихли, без всякой войны вернулись в свои дома и усадьбы инженеры, писатели, помещики и опальные политики. В то же время крестьяне и рабочие как работали при Людовиках, так и работают до сих пор, при третьей республике. Никому не мешает жить совершенно официальный, но насквозь лживый довесок в виде знаменитого «Liberte, egalite, fraternite».

Почему в России будет по-другому? Десять лет прошло, самое время прикидывать, какую именно из оставшихся великих княжон принуждать замуж за нового тирана, ведь династии коммунистов нужен респектабельный вид!

И никто не хочет задуматься, что через четверть века после взятия Бастилии у Бонапарта случилось Ватерлоо…

Разумеется, поза «все само собой образуется» нравится далеко не каждому. Есть исключения, например господа поинтеллигентнее и победнее, из тех, у кого не оказалось под Ниццей бабушкиной виллы, дядюшкиного заводика в Мюнхене или на худой конец фамильной усадьбы под Вильно. Они давно задумываются, не пришло ли светлое будущее «уже». То есть, не пора ли вытаскивать из-под матраса отложенные на черный день франки, кроны и марки, отряхивать пыль с саквояжа, упихивать в него теплые подштанники да покупать билет в первый класс до Петербурга — привыкать жить под коммунистами. Ведь по слухам в России «все, как было, только хуже», то есть «они» уже не кусаются, а если и шалят и воруют, то в меру, не шибче аристократов старой школы.

С подобной позицией крайне тяжело спорить без послезнания. Ведь сам товарищ Троцкий с высокой трибуны прямо провозгласил: «Сменовеховцы подошли не к коммунизму, а к советской власти через ворота патриотизма». Как там говорится у классика? Ах, обмануть меня не сложно, я сам обманываться рад! Искренне желаю поверившему «Смене вех» Михаилу Федоровичу с Кемской пересылки выжить, и так же искренне — не дожить до «тридцать седьмого». Не думаю, что хоть кто-то из возвращенцев сумел перевалить через эту роковую годину иначе как чудом.

Обидно, что для очернения виновных лишь в доверчивости людей Ларионов не пожалел грязи, но спорить с ним я не стал. Уж слишком забавными оказались метания придерживающегося агрессивной позиции «не забудем, не простим» капитана между успевшим набить мне оскомину принципом непредрешения[231] и фактическим содержанием, существующих преимущественно на деньги монархистов многочисленных съездов,[232] союзов и обществ. Хотя практическая разница не велика — и те, и другие, по словам Виктора, тщательно готовятся сражаться «за Россию, до свободы, до конца».

На этом фоне всплыли и другие интересные факты. Оказывается, в изгнании не только существует Император Всероссийский, некий Кирилл I[233], но и его маленькая персональная армия в пятнадцать тысяч человек. Но этого мало, горячо разрекламированный Виктором РОВС, то есть Российский Общевоинский союз, имеет до сотни тысяч зарегистрированных членов, обязавшихся «как только так сразу» встать под знамена и выступить в поход на большевиков. К этому надо добавить десятки восстановленных за границей военных училищ и кадетских корпусов,[234] сотнями и тысячами выпускающими каждый год, соответственно, юнкеров и кадетов, отчаянных парней, готовых без лишних сантиментов убивать и умирать «за веру, царя и отечество».

— Но где, черт возьми, все эти люди? — наконец, не выдержал я. — С таким бюджетом и кадровым резервом можно не только на Кемперпункт идти, а купить в какой-нибудь Бразилии списанный эсминец и на Соловки замахнуться! А то и на Мурманск, там, говорят, у советских пограничников на плаву ничего, кроме мотоботов, не осталось[235]. Так можно не сотню, а пару тысяч людей от смерти избавить!

— Мне на предыдущую операцию из «Фонда спасения России»[236] выделили только пять тысяч франков, — после небольшой заминки признался Ларионов.

— Триста долларов?! — пересчитал я в более понятную валюту. — А документы? Оружие? Боеприпасы и снаряжение?

— Это на все.

— Да они что, издеваются? — я не сдержал презрительной гримасы. — Вас же трое было? Задача с учетом полевых тренировок минимум месяца на два. При этом нужно не только хорошо питаться, но и подготовить специальную экипировку, испытать гранаты, мины, освежить стрелковую подготовку…

— Для выполнения святого долга не требуются деньги! — резко вспылил в ответ капитан.

— Прошу простить, — сдал я на всякий случай назад. — Невольно примерил ситуацию на себя, один в чужой стране, без друзей и знакомств, револьвер и тот могу добыть лишь через труп местного полицейского.

— Уверен, первый же вечер в клубе все изменит, — не стал обострять разговор Ларионов.

Но я отчетливо видел: обида и недоумение не покинули собеседника. Хотя на самом деле расстраиваться стоило бы мне — организация, с помощью которой я, было, понадеялся вернуть смартфон, а затем спасти Россию от череды репрессий и ужасов войны, повела себя как минимум непрофессионально. Мелькнула догадка: «должно быть у капитана своих денег куры не клюют, вот и не потребовал больше!». Как-то бы его расспросить поаккуратнее, не выказывая себя шпионом?