Сколько она там будет стираться? Минимум пяток минут? Хватит времени заскочить, придавить подушкой лицо и подождать, пока затихнут конвульсии! Непроизвольно я сделал шаг к дверям, друго… и… резко взяв себя в руки, пошел в свое купе.

Какой смысл выдергивать волоски, когда надо отсекать голову? Зачем делать из прохвоста героя, погибшего от руки недобитой контры? Ведь я-то точно знаю, недолго виться сволочной карьере, скоро шлепнут свои же, и сильно надеюсь, справятся куда раньше кровавого «тридцать седьмого».[40]

Однако поворочаться перед сном в этот вечер мне пришлось изрядно…

— Следующий! Вещи к осмотру!

Послушно, с неторопливой покорностью бывалого лагерника я поставил на низкую лавку предусмотрительно развязанную скрипуху[41] с барахлом. Что делать, нравы у кемской шпаны простые, можно сказать душевные, поэтому вещички заключенные таскают с собой, всегда, хоть на работы, хоть в центрокухню. А если дневальным назначен обколоченный старик, и нет надежного соседа — на дальняк[42] «совещаться» с чемоданом шастают, нормальная практика недоразвитого социализма.

Но едва ли подобные сложности волновали красноармейца-охранника, который небрежно шурудил мозолистой крестьянской ладонью в «как бы моих» скудных пожитках, выискивая что-нибудь запрещенное между парой успевших в камень зачерстветь кусков серого хлеба, оставшихся от выданного на пять дней пайка, кальсонами, портянками и прочими необходимыми для выживания мелочами. Не обнаружив криминала, он глянул на чуть мешковатое, но почти новое пальто, роскошный заячий треух, и потерял ко мне всякий интерес.

— Стройся, не задерживай, — равнодушно поторопил сзади нарядник, бывший комсомолец-передовик.

Еще недавно с досмотром, а при малейшем подозрении обыском выходящих на хозработы никто не заморачивался. Многие обходились без конвоя вообще, все равно не находилось идиотов, готовых бежать в зимнюю стужу. Однако с приходом весны условия резко ужесточились. Краткий промежуток между таянием снега в лесах и открытием навигации на Соловки администрация концлагеря не без оснований считает «последним шансом на побег». Поэтому внушающих подозрение каэров и уголовников во избежание соблазна за периметр не выпускают вообще. Работать на волю идут лишь имеющие заложников, то есть женатые, с детьми, те, кто готов вытерпеть любые лишения, но не подставить под удар родных и близких. Ну и, разумеется, правила не писаны для пристроившихся на теплые места блатных типа меня.

Наряд у нас небольшой, всего пять человек. Ждать недолго.

— Конвоиров! — выкрикнул начальник конвоя.

От строя красноармейцев отделилось два парня. Один небольшой, сухопарый, с острой крысьей мордочкой. Другой — здоровый, краснощекий, явно немалой силы.

Двинулись споро по брехаловке[43], чуть не в ногу миновали затянутый в колючку створ ворот, по дамбе и мосту вышли на материк. В такт шагам под досками настила гати захлюпала вездесущая грязная жижа. Примерно через километр свернули направо, с единственного местного большака на набитую с зимы вдоль ручья тропинку-дорожку, едва проехать возку. Как миновали ведущую из Кеми на лесозавод узкоколейку, мужики расслабились, задобрили конвоиров махрой, да пошли кучкой с разговорами, попыхивая поганым дымком, так километра через два не спеша добрались до березняка. Урок на день — два воза веток, обычно такой дают на двоих. Но что делать, если желающих размяться, да набрать свежих травок для настоев оказалось заметно больше, и каждый готов заплатить бригадиру за такую возможность два-три рубля?

Перед началом, как водится, свалили баулы в кучку — так и ветки ломать сподручнее, и конвоирам спокойнее, когда пожитки и еда под их присмотром. Уселись в кружочек, закурили еще по одной, кроме меня, разумеется. Перекусили кто чем, заодно я похвастался об удаче, дескать, оставляют меня в Кеми на лето, а то и на весь срок, для закрепления эффекта поделился дефицитом — топленым маслом. Немыслимо щедро по местным понятиям, но с моим «керосиновым местечком» можно позволить себе и не такие закидоны. Далеко ходить не надо, мой сменщик уж второй год сушит сухари, пересыпает толченым сахаром, да раз в месяц отправляет мешок с оказией в Ленинград, жене и трем малым детям.

Наконец наряд разбрелся по заросшей мелколесьем опушке, конвоиры, лениво отмахиваясь от немногочисленных весенних комаров, наблюдали за процессом. В мою сторону практически не смотрели — в их понимании я пристроился куда лучше не только местных вольняшек, но и заводских рабочих Ленинграда. Таких буржуев гнать с лагеря будешь — жаловаться начальнику пойдут, чтоб срок набросили.

И зря!

Поработав для приличия часик, я отошел чуть дальше обычного, быстро накинул пальто на подходящий куст, сверху пристроил шапку, и под таким сомнительным прикрытием рванулся вдоль все того же ручья в сторону больших деревьев. Ждал немедленного окрика, но добрых полминуты конвой ничего не замечал! Впрочем, крика не было и после — сразу выстрелы. Но достать из винтовки мелькающего среди стволов сосен человека на без малого полутора сотнях метров? Да это фантастика!

Хотя подстраховаться не мешало:

— А-а-а-а! Су…и! — закричал на весь лес. — Уби-и-и-ли!

Сам же пригнулся еще ниже и метнулся в сторону, за бугорок. Пусть погоняются лишнюю четверть часа в расчете на премию за бегунка, а не сразу возвращаются в лагерь с докладом. Ведь время в моем положении не деньги, время — жизнь.

Расчет тут простой. Если посмотреть на карту, то побережье Белого моря идет почти «вертикально», то есть с юга на север. Главная и, по сути, единственная местная транспортная артерия — железная дорога до Мурманска неторопливо извивается между болот, скал и рек параллельно морю, заходит в город Кемь, от которого по «деревянной», то есть вымощенной стволами деревьев дороге до Кемперпункта на Поповом острове[44] двенадцать километров «направо-вверх», то есть на северо-восток.

Леса около лагеря уже основательно повывели, так что за вениками мы ушли подальше как от моря, так и от большака на Кемь, то есть километра на четыре «налево-вверх» или на северо-запад. Таким образом, до магистральной железки, на которой меня будут ловить в первую очередь, напрямую остается не более четырех-пяти километров, но уже не дороги или тропы, а настоящей карельской тайги, в которой одолеть за час более трех километров нереально даже бегом. Хорошо хоть серьезных болот и озер не ожидается — побережье неплохо подсушили ручьи.

С другой стороны, мои конвоиры каторжников бросить не могут, а бежать с ними со всех сил побоятся. Далее им нужно поднять тревогу (на выстрелы внимания никто не обращает, вокруг лагеря и без того палят день и ночь), командиру собрать отряд, погрузиться на оставшуюся в наследство от американского экспедиционного корпуса полуторку White TBC и поехать в Кемь, так как телефонной линии, по счастью, до туда проложить не успели. Скорость на дороге местные шумахеры держат чуть быстрее пешехода, иначе поездка по скользким доскам закончится в ближайшем кювете. Так что ранее чем за пару часов они до станции нипочем не доберутся.

Оттуда до места моего предполагаемого выхода из леса останется километров восемь-десять по насыпи железной дороги. Верховые лошади по шпалам скакать не умеют, значит, потопают бойцы «рабоче-крестьянской, непобедимой и героической» пешком и с песней. Все про все выходит четыре часа, вероятнее, пять, а то и шесть, торопиться тут не любят, а одиночный побег за серьезную проблему не считают. Таким образом, я должен успеть с хорошим, аж двукратным запасом.