— Пойдем по бабам! — немедленно влез из-за плеча знакомый голос. — Я знаю верное место!
Это уже наш брат-эмигрант старается, бывший интеллигентный человек, да еще вроде как из офицеров. За десяток лет мог бы пристроиться куда лучше, если бы каждую неделю с тоски по «родным березкам» не напивался контрабандной[197] водкой до пушистых слоников и розовых белочек.
— Tomorrow most likely, — автоматически отшутился я и, повернувшись, продолжил «не для всех»: — Прости приятель, но, честное слово, мне с тобой хватило и одного раза!
— …will never happen because tomorrow will in all probability be very much like today, — подтрунила «представитель заказчика».
Кажется, она и русский неплохо понимает, но, увы, я не готов к тяжелому, переходящему в супружеские отношения флирту, легкие же формы девушка, к моему глубочайшему сожалению, не признает. Кроме того, даже женитьба на гражданке Суоми не даст аналогичного статуса мне… и нашим гипотетическим детям.
— Всем спасибо, всем пока, — салютнул я обоими руками вверх. — Take care, my comrades, bye!
— Arbeit macht frei![198] — разобрал уже в спину.
Ох, как бесят меня после Кемперпункта «умные» лозунги типа «труд делает свободным!». Но развернуться и влепить по мозгам нельзя — камрады не поймут. Нынче в моде подобные незатейливые фразы для рабочих, нет в них ни злобы, ни особого подтекста, поэтому не в чем мне упрекнуть Ганса-счастливчика. Смешливого, умного, ну или, по крайней мере, неплохо образованного, но неожиданно оказавшегося без работы бухгалтера, левого социалиста по убеждениям, а также отца очаровательных близняшек. Да что там, в иной ситуации мы с ним могли бы стать хорошими друзьями!
Увы, здесь и сейчас я чужой.
Жизнь коллег-грузчиков выходит слишком простой и неинтересной. Классическое приключение — провести вечер в грязной полуподпольной пивнушке, закадрить по-фински коротконогую любительницу с северной эспланады или снять профессионалку. Как интеллектуальный максимум — кино или бейсбол,[199] покуда не иссякнет отложенная за неделю сотня марок. Затем опять в порт, подставлять спину под мешки. Быть правильным аборигеном еще скучнее: семья, рыбалка, турпоходы, здорово напоминающие пикники на природе, зимой лыжи или коньки. Скатываться в сытое болото я не хочу, как не пытаюсь особенно учить финский. Получается кое-как объясняться в Вавилоне Гельсингфорса, и ладно.
Не особенно хорошо вышло с взаимопониманием и на другом конце социальной лестницы.
Хотя начало казалось более чем оптимистическим. Герман Федорович Цейдлер, председатель «Особого комитета» по делам «той, что уж нет» России в Финляндии, охотно взял меня под свое любезное покровительство. Чопорный и строгий на вид старикан-чиновник на деле оказался замечательным человеком и знаменитым русским хирургом. Революцию он не принял, но как настоящий врач попытался лечить — то есть сделал главным делом своей жизни помощь «впавшему во временное помешательство населению России». Причем, не делая исключения даже для вчерашних врагов, скорее, наоборот, самую большую помощь он оказал умирающим от холода и голода матросам и солдатам — беглецам из мятежного Кронштадта.
Мой случай оказался несоизмеримо проще. Всего несколько дней энергичных хлопот господина Цейдлера, и я смог покинуть комфортабельную, но изрядно опостылевшую камеру местного СИЗО. Но этим мой новый покровитель отнюдь не ограничился. Во-первых, он где-то отыскал приличную одежду взамен разодранных в карельских лесах и болотах штанов и куртки. Во-вторых, несколько раз покормил в ресторане, сверх того, из личных денег выдал целых сто марок подъемных. В-третьих, сильно помог с бесплатным видом на жительство… сроком на один год и без права на работу. Тут никакой иронии, бравые финские чиновники на полном серьезе пытались содрать за эту глупую бумажку полсотни марок гербового сбора. В-четвертых, и это главное, он более-менее посвятил меня в «современное» мироустройство.
Оказывается, слова «русский» и «беженец» в текущем историческом периоде суть синонимы. То есть буквально все европейское законодательство о беженцах начиналось с подданных Российской Империи, в одночасье лишившихся собственной страны. Не то чтоб подобного ранее не происходило совсем, вопрос в масштабе. К началу 20-ых годов на территории десятков стран Европы и мира оказались миллионы россиян,[200] причем многие в бедственном положении, без денег, документов, работы, и главное — не испытывающие ни малейшего желания возвращаться на родину.
Раздавать направо и налево свое гражданство не захотел никто, но и оставить бедовать такую кучу людей, из которых чуть не половина прошла через горнило двух тяжелейших войн, просвещенным европейцам показалось страшновато. Поэтому Лига Наций напряглась и к 1922 году в тяжелых муках, но все же «родила» устраивающую всех форму, получившую тут же вполне официальное название «Нансеновский паспорт» — в честь активно лоббирующего данную идею знаменитого полярника, нобелевского лауреата, а также комиссара по делам беженцев. Еще года через три документ начали признавать и выдавать в большинстве стран мира.[201] С небольшим, но важным нюансом: каждое правительство изобретало правила и пошлины, хоть и по рекомендациям, но в меру своей испорченности.[202]
В Суоми чиновники подошли к процессу необыкновенно творчески. Беженцы, прибывшие в Финляндию нелегальным путем, в течение пяти лет считаются гражданами СССР, и лишь выдержав такой безумный ценз (еще и без права работы), могут получить нансеновский паспорт. Хорошо хоть господин Цейдлер заранее подсказал лазейку в законе: при желании навсегда уехать из страны, я вполне могу назваться не советским, а «русским по происхождению, не принявшим другой национальности», после чего получить пресловутый «папир» практически сразу.
То есть финны совершенно недвусмысленно намекают — вали транзитом к огням Монмартра. Понять ситуацию, в общем-то, несложно, тяжело крохотной нации растворить в себе остатки шведской аристократии, российских имперских клерков и купцов, петербургских дачников, волей случая оказавшихся в чужой стране вместе со своими домами в Териоки,[203] а потом еще несколько волн советских беженцев, только последняя из которых состояла из доброго десятка тысяч участников разгромленного Кронштадского мятежа.[204] Подобной армии впору не убежище искать в трехмиллионной стране, а устанавливать собственную власть.
Впрочем, их право. Для меня дело встало за малым — правильно оформить бумаги о своем прошлом, да найти государство, готовое принять блудного сына России. Можно обойтись вовсе без денег, вербовщики в распрекрасный парагвайский Асунсьон или алжирский Бешар охотно берут все расходы на себя. Легко и недорого принимают во Францию и Чехословакию. Вот только мне по странной прихоти хочется хоть на пару дней попасть в германский Франкфурт-на-Майне. Что ж, желание клиента для юристов закон, но… пожалуйте всего-то триста баксов бандитам в дорогих костюмах! Это за самый дешевый вариант, предусматривающий «запертую» трехмесячную визу с упоминанием определенного курорта.
Свобода, не поспоришь. Но почему-то в лесах Карелии она ощущалась куда более полно.
Не могу сказать, что я испытывал огромное желание знакомиться с русским комьюнити накоротке, строго наоборот, множество неизбежных и неприятных вопросов меня откровенно пугали. Но, черт возьми, где еще может найти нормальную, но при этом нелегальную работу вчерашний беглец, чужак, не знающий ни шведского, ни финского языка? Не милостыню же у церковного крыльца просить, в самом деле!
