— Почему? Ты не веришь в бога, мне религия безразлична — в чем же дело?

— Я не говорил, что не верю в бога, я говорил, что я против него. И что он умер. Но он воспрял к жизни в ту ночь, когда я окончательно завладел тобой.

Джил закрыла рукой глаза. Своим обволакивающим размеренным голосом он говорил вещи, в которые истово уверовал, а ей все это казалось дурным сном.

— Ты помнишь ту ночь? Совершенно неожиданно для себя я обратил к богу слова горячей признательности и сделал это с полным сознанием или, если угодно, неосознанно, поскольку действовал безотчетно. Это было совсем не то, что домашняя молитва в Глейке, потому что существо, к которому я обращался, которое тогда было в одной комнате с нами, — оно больше не питало ко мне ненависти. Оно ободряло меня. После этого я не мог не задаться вопросом, только ли своим собственным упорством — причем за какие-то несколько недель — я добился всего, о чем только мечтал, — есть работа, любовь, известность, деньги, влияние и домашний очаг. Ответ ясен: нет и нет! По натуре я не столь возвышен и неукротим, каким стал, обладая тобою.

— Это верно, — сказала Джил.

— Это так, — сказал Келвин, застегивая перед зеркалом жилетку и с удовольствием в нем отражаясь. — Тут действовала верховная сила. С самого начала, даже в малой степени не сознавая этого, я был перчаткой на деснице Того, Кто овеял инеем небеса и из лона исторгнул лед. Это было смиряющее откровение.

— Ради бога, прекрати, Келвин! — взмолилась Джил.

— Некоторые твои высказывания, — обронил он, — словно разводят нас на миллионы миль.

Он взял в руки «дипломат», зонтик и направился к двери.

— Читай мои статьи в газетах, — сказал он. — Смотри меня по телевизору. Изучай письма моих почитателей. Людям близки мои богоданные убеждения, они хотят жить в законопослушном мире и иметь надежную крышу над головой. Сегодня я впервые буду отстаивать свою новообретенную веру перед поистине огромной аудиторией. Ты мне нужна там, Джил, я должен ощущать тебя рядом. В тебе моя удача. Ты вернула меня богу. В этом и было твое предназначение. Ты должна прийти сегодня.

— Только в том случае, — взорвалась Джил, — если Джек тоже пойдет!

Он взглянул и сказал:

— Хорошо, если хочешь — приводи его. Но ты странная, очень странная.

И он отправился на работу.

На его столе лежал конверт с надписью «Изменения в рабочем графике». Он прочел бумагу и позвонил Гектору Маккеллару. Он сказал:

— Гектор, я по поводу нового графика. Что вы затеяли?

— По-моему, все понятно. Ладно, если вы обязательно хотите побеседовать, подходите в половине четвертого.

— Пораньше нельзя?

— Нет.

— Хорошо. В половине четвертого.

Келвин задумался. Согласно новому графику, в ближайшие три недели у него не предполагались беседы с видными политическими и общественными деятелями. Он сделал несколько телефонных звонков и отправился в буфетную. Когда он вошел, все разговоры разом смолкли, потом возобновились — вблизи от него потише и громче по углам. Общаясь с людьми, он уже убедился в том, что отношение к нему переменилось. Какое-то другое любопытство, иные соображения чудились ему за их настороженным вниманием. Чуть заметно улыбаясь и чувствуя возбуждение уверенного в себе человека перед славной драчкой, он выпил чашку черного кофе с сахаром. Потом вернулся к себе и сделал еще несколько звонков.

В половине четвертого Гектор Маккеллар напрямую объявил ему:

— Мы за вами не поспеваем, Келвин.

— Кто это «мы», Гектор?

— Если конкретно, то Общее Мнение, а в широком смысле — британская публика.

— Нет, вперед британской публики я не забегаю. В подавляющем числе она меня поддерживает. Вы видели цифру моей зрительской аудитории, Гектор?

— Но вы забыли, для чего мы вас брали, Келвин. Я с самого начала отвел вам совершенно особую роль. Портить репутацию всяким шишкам — да, но делать это как бы ненароком, без программы…

— Такая порча репутации ничего не изменит, Гектор…

— Вот именно! Поэтому мы ее всячески поддерживаем. А вы в прошлой беседе с теневым министром по регулированию рождаемости злонамеренно выволокли на свет ее первое замужество.

— Я не согласен, Гектор. Ведь это позор, если за контролем рождаемости в Британии будет надзирать особа, нарушившая брачный обет.

— А эта ваша кампания по удалению человеческого тела из рекламы?!

— По удалению из рекламы образа божия.

— Я такой же шотландец, как вы, Келвин, — сказал, закипая, Маккеллар. — Я отлично знаю, что мужчина — да в какой-то мере и женщина — сотворен по образу божию.

— Как же тогда вас не оскорбляет, Гектор, что это вот тело, — Келвин ударил себя в грудь, — это вместилище истинного разума и любви служит приманкой в руках торгашей? Здесь меня поддержат все британские женщины — и яростные феминистки, и домохозяйки, выступающие за сохранение приличий.

— Зато британская промышленность будет против.

— Не надо молиться на промышленность, Гектор. Ее дело — шить нам одежду, расфасовывать хрустящий картофель и производить холодильники и автомобили. Если она не может с этим справиться, не оскорбляя наши заветные чувства, я обязан объявить ей бой. Что я и делаю.

По тону, каким Маккеллар заговорил в следующую минуту, можно было подумать, что он переключился на совсем другие дела. Он безразлично сказал:

— Я уполномочен предложить вам повышение оклада до шести тысяч в год — при условии, что вы прекратите писать в газеты и полгодика поработаете с вокспоп. Время от времени, разумеется, будут интервью и позубастее.

— И разумеется, — сказал Келвин, — вы проследите за тем, чтобы против меня не села шишка с диаметрально противоположными взглядами. Извините, Гектор, но я занимаюсь этим не ради денег.

Маккеллар фыркнул и сказал:

— Молодчина. Я им говорил, что вы не продаетесь.

Он закурил и откинулся в кресле — похоже, разговор был кончен. У Келвина осталось чувство недосказанности. Он заметил:

— Если Би-би-си не устраивают мои услуги, я ведь могу поискать другие каналы.

— Конечно! — сказал Маккеллар. — Конечно, можете. Видимо, завтра мы об этом и поговорим. А сегодня вам дается целый час лучшего зрительского времени, чтобы выговориться до конца. После этого вас будет не удержать, верно? Кстати, мы заменили ведущего.

— Кто это будет?

— Я.

— Вы?

— Да. Я уже несколько лет не появлялся на экране, но сегодня особый случай. Не забывайте, что мы оба из Глейка. В здешних широтах я лучше кого бы то ни было знаю, как работает ваша голова.

Келвин вышел от него небывало озабоченный.

Между тем у него дома происходило сдержанное примирение. Джил открыла дверь, и на пороге возникла впечатляющая и такая знакомая личность в форме лондонского транспортника. В руках у него был огромный букет роскошных темно-красных роз, и она так обрадовалась его приходу, что у нее язык прилип к гортани. Он беспечно сказал:

— Свадебный букет.

Она сказала:

— Келвину сегодня надо быть в Би-би-си. Давай выпьем.

Она налила большой фужер виски, прошла к кожаному креслу, в котором он расположился, взяла и понюхала цветы.

— Прелесть. Спасибо.

— Работаю. Могу себе позволить.

— Противно?

— Работать, что ли? Нет, мне нравится. Первую пару недель мне любая работа нравится. Вот когда привыкну — тогда другое дело.

Он опустил глаза и сказал:

— Джил… надеюсь, ты будешь с ним очень счастлива.

Она вспыхнула. Затаив дыхание, она сказала:

— Ты серьезно, Джек?

Он кивнул.

— Значит, ты меня еще любишь?

— Поздно об этом говорить.

Она отвернулась, скрывая радость, и с деланным безразличием сказала:

— Я не выйду за него, Джек.

Тот не поверил ушам.

— Почему?

— Я его боюсь.

— Как это?

— Ты не задумывался над тем, что я была первой девушкой, с которой он заговорил в Лондоне, а эта квартира — его первым пристанищем? Я допускаю, что на моем месте могла быть любая другая, и в квартиру он бы въехал — тоже в первую попавшуюся.