То есть, театр так и остался бы бродячим, если бы не я. Не в моих правилах хвалиться, но только благодаря моим нововведениям и стараниям, нам светило оказаться в тепле и с крышей над головой. Свое усердие заслугой я вовсе не считал. Не ради друзей, а чтобы отвлечься от мрачных мыслей я вкладывал душу в каждое свое выступление, переделывал уже известные нудные пьесы, пытаясь внести в них немного озорства или мистицизма. Я был и автором, и ведущим актером и не требовал за свои труды ни гроша, естественно, такое необычное явление в театральном мире не могло не вызвать толков и пересудов. Я строго-настрого запретил Паскалю рассказывать, кому бы то ни было из наших поклонников или нанимателей о том, что я аристократ, но, очевидно, слишком велико было искушение похвастаться. И вот обо мне поползли различные слухи. Для кого-то я стал кумиром, для кого-то подозрительной личностью, а для большинства просто неплохой возможностью посплетничать.

Сплетничали и обо мне самом, и о хорошенькой, всегда любезной со мной Лючии и даже о Жервезе, который почитал своим долгом всюду следовать за мной, как тень и наблюдать. Только я один знал, что он шпионит за мной, у остальных же появлялись всевозможные подозрения на его счет. Однажды, когда Жервез так же неотступно шел за мной на виду у публики и настороженно озирался по сторонам, кто-то даже заметил, что он слишком ревнивый поклонник.

В пустом зрительном зале я чувствовал себя так одиноко, будто, кроме меня, не осталось никого во всей вселенной, только, возможно, где-то за дальней шторой притаился загадочный страшный господин из старого поместья, и его костлявая рука манит меня за собой во тьму кулис. Внутренне я содрогнулся, вспоминая его опасные советы, его горящие злым огнем глаза, его завораживающий глубокий голос.

— Неужели тебе, правда, так страшно? — спросил вдруг кто-то у меня за спиной. В нежном музыкальном голосе не было ни угрозы, ни упрека, только недоумение, и все же по спине у меня пробежал холодок. Та, что стояла сзади, совсем не хотела меня напугать, и все равно так страшно, как в этот миг мне еще никогда не было. Не потому, что я в буквальном смысле столкнулся с чем-то уродливым или ужасающим. Голос, впервые заговоривший со мной на кладбище, был создан, казалось, для райских напевов, и, тем не менее, в нем таилось зло. Это был голос сирены, голос царицы, пришедшей из лесного склепа, вокруг которого бродили волки. Она без всякого сожаления утянула бы меня на дно, даже не задумываясь о том, что поступает плохо. Стремление погубить кого-то, встретившегося на ее пути, было для нее не капризом, а инстинктом. И это меня пугало.

— Я заглянула в твое сознание и увидела там столько тягостных мыслей, что они испугали меня саму, — произнесла девушка. Ее изящные тонкие руки легли мне на плечи и сдавили только слегка, но хватка оказалась крепче, чем у клещей.

Я вынужденно обернулся, и один только вид Розы восхитил меня настолько, что я не мог уже ни о чем думать или говорить. В пустой ложе, как призрак, возникла моя сказочная королева, перед которой блек свет всего мира.

Я снова видел ее, ощущал ее холодное прикосновение, тонул в нестерпимо - ярком сиянии зеленоватых глаз, и не имело значения то, что красавица, которой я так восхищен, пришла в этот мир с темной стороны. Не имело значения даже то, что где-то в черном проеме аванложи, за портьерой, как будто промелькнуло юркое серое тело лесного волка.

— Зачем ты хотел видеть меня, Батист? — Роза сделала шажок назад, в темноту, чтобы ее было не видно со стороны партера. Какая предусмотрительность! Теперь даже если кто-то войдет в зрительный зал, он не сможет сразу заметить, что в ложе кто-то есть, кроме меня. Роза исчезнет прежде, чем появится хоть один свидетель моей беседы с призраком.

Я смотрел на нее во все глаза и не сразу понял, что она ждет ответа. Сказать я толком ничего не смог, только пожал плечами. Я, как будто, подпал под воздействие чар. Внешне Роза была самим совершенством, и я силился запомнить каждую ее черту так, словно видел девушку в последний раз. Пышный подол ее белого платья тихо шуршал при каждом движении. Вышитый тонкими кружевами корсет туго охватывал талию. Один темный локон кокетливо спадал на обнаженное плечо. Кожа, как будто мерцала изнутри. Жемчужная нитка обвилась вокруг тонкой шеи, а на голове сиял все тот же неизменный золотой венец.

На миг мне почудилось, что Роза состоит из двух цветов, белого и темного, но многоцветье драгоценных камней в короне вмиг развеяло эту иллюзию.

Я, наконец, понял, почему иногда мне страшно просто смотреть на такую красоту. Роза напоминала богиню, мраморную статую, которая вдруг сошла с пьедестала и заговорила. Если б не крошечная царапинка, протянувшая на шее под жемчужным ожерельем, то Роза и сейчас показалась бы мне статуей, а не девушкой из плоти и крови.

Как завороженный, я смотрел на тонкую красную полосу на идеально белой коже. Разве призрачное создание можно ранить?

— Еще как можно, — насмешливо протянула Роза и тихо добавила. — Но не всем.

Она едва коснулась царапины кончиками пальцев и с укором посмотрела на меня, будто пытаясь сказать, что будь я истинным джентльменом, я бы сделал вид, что не замечаю такого пустякового изъяна.

— Волки иногда становятся злы, — нехотя пояснила Роза. — Видишь ли, Батист, у них, как, впрочем, и у других моих подчиненных, когда-то был другой хозяин, и временами они тоскуют по нему. Однако, ты новичок в нашей среде, тебе будет трудно все это понять. В нашей расе в чести легкомыслие. Вчерашних кумиров ждет вечное забвение. Бывших правителей свергают без всякого сожаления и потом даже не вспоминают о них. К сожалению, один наш властитель был настолько грешен и обаятелен, что не так-то легко заставить народ позабыть его. В каждом столетии нам нужен новый король или королева. Мы называем их избранниками темных сил, мы свергаем их так же легко, как избираем. Нельзя испытывать ни к кому из них привязанность или тосковать по ним, таков наш закон, но иногда даже этот устав нарушается.

Она изящно пожала плечами, словно хотела сказать, жаль, что даже наш мир несовершенен.

— А этот правитель, каким он был? — невольно вырвалось у меня.

— О-о, — Роза, явно, припомнила что-то забавное и улыбнулась. — Это был очаровательный, взбалмошный и очень красивый грешник, который все время пытался объявить себя невиновным, доказать, что он стал творить зло по принуждению ближних и против собственной воли. Он всего лишь обаятельный мошенник, но народ таких уважает.

В ее речах мне почудился намек на собственный обман, и щеки начала заливать краска стыда. Я ведь тоже обманывал публику, притворяясь тем, кем на самом деле не являюсь, бедным неунывающим весельчаком, который, отчаявшись искать успеха во всех профессиях, решил податься на сцену.

— Играть это, значит, притворяться, — с усмешкой шепнула Роза. — Посмотри, на той сцене тебя ждет успех, никто из публики, вошедшей в этот зал, ни за что не догадается, что в твоем сердце живет страх. Ты боишься того, кого хочешь убить, но люди будут видеть в тебе всего лишь привлекательного молоденького лицедея, а не графа и уж тем более не убийцу.

— Зачем ты меня так называешь? — мне не понравилось, что Роза равняет меня с преступником.

— А как прикажешь тебя еще называть? — обиделась она. — Зачем у тебя тесак спрятан за поясом, если не для того, чтобы обезглавить того, кем втайне ты восхищен.

— Неправда, — я закрыл глаза и облокотился о бортик ложи. Голова у меня начала кружиться от ощущения высоты. Стоило Розе только подтолкнуть меня, и я бы, наверняка, разбился, но она стояла неподвижно, и позади не виднелось больше ни волков, ни двух ее сообщников.

— Я им вовсе не восхищен, — слабо попытался протестовать я.

— Не обманывай, Батист, — она укоризненно покачала головой, и мягкие длинные локоны нежно зашелестели. — Я видела, как пристально ты наблюдал за ним вечером у театрального балагана. Тогда ты не решился нанести удар, потому что заранее оплакиваешь того, кого должен убить, и немного его побаиваешься. Не лучше ли ради общего блага оставить всю эту шутовскую охоту.