На темном небе, расстилавшемся за окном, плясали блики от уличных фонарей. Освещенный фасад дворца на противоположной стороне площади поражал изысканностью архитектуры. Взгляд приковывали к себе не только кованые балконы и лепнина, но и статуи горгулий, ифритов и других мифических созданий. Кому может принадлежать такое необычное и роскошное жилье. Ряд крылатых геральдических скульптур, протянувшийся по периметру крыши, навел на неприятные мысли. Я не мог отделаться от ощущения, что сегодня в толпе попытался преследовать нечеловеческое создание. Что если та девушка была самой Венерой? Что если сейчас с крыши соседнего здания за мной следит подобный ожившей статуе и разгневанный Купидон?

Я пытался заснуть, но не мог. Каждый раз, когда я закрывал глаза, мне вспоминалась крошечная детская фигурка, быстрее молнии пронесшаяся под копытами моего коня. Конь тогда вздыбился, а я был изумлен тем, что какой-то малыш, в алом плащике с капюшоном, смело разгуливает в грозу по чаще леса. Хотелось подвезти его до дома и вернуть родителям, но неуклюжий пухленький карапуз убегал по дорожке так резво, что нагнать его не представлялась возможным. Я окликнул его, и, когда он обернулся, из-под капюшона на меня посмотрело злобное, совсем не детское, с посеревшей землистой кожей лицо, а рот искривился в хищном оскале. Малыш в красном скрылся где-то в чаще, но его страшная гримаса преследовала меня весь путь до Рошена и сейчас не давала уснуть.

Я взбил подушку, перевернулся на другой бок и, очевидно, нечаянно задел стул, на котором лежала еще не распакованная поклажа. Дорожная сумка с грохотом упала на пол. Кто-то тихо и гадко хихикнул в темноте. Я приподнялся на локтях и заметил, что книга в черном переплете лежит на полу, что она раскрылась, и ветер, ворвавшийся в окно, шелестит страницами.

— Нет, не бывает колдовства, — упорно твердил я про себя. — Все это глупости. Почему я должен бояться каких-то книг и темноты?

Однако, четкая страшная картинка, как вспышка молнии то и дело представала передо мной. Мне казалось, что там, в поместье, обезглавленный труп в алом платье сидит в кресле, безвольные кисти мертвых рук лежат на подлокотниках, а чьи-то лилейные ухоженные пальцы ловко приставляют голову к обрубку шеи. А где-то во мгле копошатся острые золотые когти опасного, нечеловеческого существа. Неужели каждого, у кого родственники погибли насильственной смертью, навязчиво преследуют подобные галлюцинации?

Не вытерпев, я зажег свечу. С недавних пор темнота стала нагонять на меня страх. Нельзя быть таким малодушным, но я ничего не мог с собой поделать. Должно быть, большинство студентов, перезагруженных учебой, становятся такими нервными и пугливыми. Еще не пробила полночь, а я уже с нетерпением ждал наступление утра, прихода света и солнечного тепла, которые прогонят подальше от моей комнаты хоровод пугающих теней.

Ветер все еще перелистывал страницы, а мне казалось, что их листает чья-то невидимая рука. Как я могу внушать себе такие глупости? Ведь я же уверен, что призраков не бывает. Нет, я ни в чем не уверен. Я откинулся на подушки и стал следить за калейдоскопом черно-красных символов, мелькающих перед глазами на неприятно шуршащих страницах. Черный кошелечек тоже валялся на полу, и все монеты из него высыпались, некоторые даже закатились под кровать и комод. Если бы я верил в волшебство, то, наверное, подумал бы, что кто-то незримый нарочно проказит в моей комнате и разбрасывает мои вещи. Пора кончать с этим наваждением. Я неохотно встал, чтобы положить книгу обратно в сумку, но сначала решил собрать с пола монеты, поднял кошелек и заметил, что его завязки сами собой опять соединились в узелке. Кошель показался мне слишком тяжелым, словно вовсе не был пустым. Ругаясь, я развязал узелок, потянул за бархат и чуть не ослеп от блеска золотых монет, еще более крупных и новеньких, чем те, что раскатились по полу. Как странно, я чуть было не растерял все свое богатство, оно теперь устилало поблескивающими кружочками пол, а в кошельке золота не убавилось, а, напротив, стало заметно больше. Что за чертовщина? Я хотел спрятать кошелек в ящик комода, мне казалось, что черный бархат неприятно колет и щекочет пальцы, но я почему-то не мог выпустить его из руки. Если бы была жива Даниэлла, она бы мне все объяснила, но она лежала в могиле, а над ней окрашивались в кровавый цвет чайные и белые розы. Почему только тогда, перед своим отъездом, я не захотел выслушать сестру, не попытался поверить ей? Она боялась насмешек и поэтому не стала посвящать меня в страшную тайну нашей семьи. А может, ее пугали не только ожидаемые издевки со стороны слушателя, может, она боялась пуститься в откровения по какой-то другой причине. Кто-то угрожал ей? Но кто? Ее тайный поклонник? Вряд ли какой-то деревенский парень посмел бы отрубить голову аристократке. Допустим, в деревне и был какой-то обезумивший от ревности влюбленный, все равно, рубить головы это метод палача, причем хорошо натренированного, голова была отделена от туловища очень ровно и, явно, с первого удара. Какой-нибудь крестьянин совершил бы убийство охотнее с помощью серпа, кухонного ножа или удавки, а это уже совсем другой случай. Я вспомнил, как аккуратно и таинственно все было проделано в случае с Даниэллой, под каким углом лежал ее труп, так чтобы лунный свет, льющийся из окна, касался кожи, и подумал, а что если это ритуальное убийство, как те, о которых я читал. Я постарался напрячься и припомнить обо всех тех женщинах, которые много лет назад были убиты в Виньене, в Рошене и во множестве других городов. Кажется, всех их убил один так и не пойманный преступник с обезображенной когтистой рукой. Но ведь он должен был давно уже умереть, и все равно утром я отправлюсь в библиотеку, чтобы поподробнее перечитать ту главу. Завтра, Даниэлла, мысленно пообещал я, завтра я пущусь на поиски того, кто оборвал твою жизнь, и поверь мне я смогу найти и покарать убийцу.

В ответ на мои мысли откуда-то донесся тихий смех или вздох, но на этот раз он исходил не со страниц колдовской книги. Кто-то стремительно пронесся мимо моего окна, какая-то огромная невообразимая птица. Мерные взмахи чьих-то громадных шелестящих крыльев прозвучали мимо гостиницы, мимо крыши роскошного дворца и устремились ввысь к звездному небу? Меня уже не волновало, подсмотрело ли за мной то существо, что пролетело мимо окна. Я заснул, тревожимый одной детской наивной догадкой о том, свидетелем чего я стал миг назад, полета хищника или полета ангела?

Легкий переносной мольберт выпал из рук, старые кисти раскатились по полу. Крутые деревянные ступеньки, ведущие на чердак, на этот раз показались Марселю нескончаемыми. А ведь еще вчера он без труда преодолевал путь снизу наверх по несколько раз в день и совсем не чувствовал себя уставшим.

Небольшой чердачное помещение с дощатым полом и низким потолком, гордо именуемое мансардой, давно уже превратилось в мастерскую художника. Картин, бумаги с набросками и эскизами здесь было гораздо больше, чем предметов первой необходимости, больше, чем даже мебели. Точнее, мебели почти не было, кроме низкой кровати, едва возвышавшейся над уровнем пола, табуретки, стула, грубо сколоченного столика с зеркалом и старого шкафа, который оставили здесь за ненадобностью.

Створки одного окошка были распахнуты настежь, и ветерок шелестел бумагами, звездный свет освещал недавно начатые этюды. Нигде звездный свет ни сияет так ярко, как на чердаке. Странно, Марсель не помнил, чтобы перед уходом раскрывал окно. Наоборот, он обычно запирал на щеколду не только дверь, но и задвигал засовы на ставнях, ведь это же чердак, любая птица, свившая гнездо на крыше, может легко залететь сюда и испортить какую-нибудь из картин в отсутствии хозяина. Марсель с усмешкой вспомнил, как однажды летним вечером нашел у себя под подоконником на карнизе гнездышко с голубиными яйцами. Была бы у него кошка, и птицы бы не посмели обнаглеть до такой степени, но пока, что Марсель не мог позволить себе завести кота. Возможно, когда-нибудь потом, когда он вырастет, и его работы начнут оплачивать по достоинству, а не скупать по дешевке, как карикатуры уличного художника.