Мне не понравилось, что Анри пусть даже вскользь упомянул о художниках. Это значит, что он уже прознал о Марселе и теперь измышляет козни.

— Да, кто ты такой, чтобы я согласился работать у тебя сватом? — я разозлился на Анри, но он остался невозмутимым.

— Не нужно выпрашивать ни у кого соглашения, — возразил он. — Мне не нужен ни сват, ни кум. Где это видано делать предложение мертвой? Ты же не хочешь отдать мне одну из своих фей?

— Ни одна из них никогда на это не согласится, — я быстро высвободил рукав, в который вцепились хваткие тонкие пальцы Анри. — Против меня самого могут поднять восстание, если я начну продавать своих подданных, как крепостных.

— Ну, ладно извини, — Анри стоило усилий выдавить из себя последние слова. — Ты же знаешь, что я вовсе не имел в виду твоих блистательных дам. Мне нужна одна из твоих жертв, маркиза, которую ты когда-то оставил гнить на дне колодца.

— Маркиза? — я помнил многих женщин с таким титулом, а некоторых даже успел забыть. — Ты хочешь, чтобы я воскресил для тебя какую-то маркизу?

— Пожалуйста, Эдвин! — попросил Анри. — Сделай это для меня!

— За то, что ты отсек мне руку?

— Но ведь шрама нет, — Анри опасливо отстранился во тьму от моего вспыхнувшего, как светлячок во мраке запястья.

Шрама, действительно, не было, но я все еще помнил боль от удара меча. Помнил, как лезвие рассекло плоть, и как моя собственная отрубленная конечность дергалась в последних судорогах в луже крови. Теперь кисть снова была на месте и ничуть не ослабла, напротив, пальцы стали куда более сильными, чем раньше, от их железного пожатия сломались бы не только хрупкие косточки Анри, но и стальные прутья.

Мне удалось пристыдить просителя, но не прогнать его. Он готов был умолять меня хоть всю ночь или даже всю вечность. Дневной свет причинил бы ему боль, но, несмотря на нее, Анри и утром продолжал бы ходить за мной, чтобы добиться своего. Он умел быть настойчивым, и я понимал, что рано или поздно соглашусь, не потому, что не могу урезонить его, а потому, что мне стало его жалко. Я ведь знал, что такое одиночество.

— Я прошу тебя, — повторил Анри. — Я ведь так одинок, а у тебя есть твоя муза.

У меня давно уже ее нет, хотел крикнуть я, но удержался. Анри не за чем знать о моих переживаниях. Любые сведение, которые он от меня получит, он потом попытается использовать против меня же. Он уже забыл о том, что когда-то я пощадил его вместо того, чтобы уничтожить, как он того заслуживал.

— Хорошо, — кивнул я. — Никто не сможет заставить живую девушку полюбить тебя, но я выберу мертвую, как я уже сказал.

— Сабрину? — его глаза радостно вспыхнули. Так вот, кого он умел в виду. Я вспомнил облако голубого платья, выразительные глаза, в которых так быстро потух свет жизни и шрам на горле, уже кишевший червями к тому моменту, как ее достали из колодца.

— Нет, только не Сабрину, — возразил я.

— Почему? — почти выкрикнул Анри. Он явно возмутился. Его так обрадовало неожиданно быстрое согласие, а теперь он почувствовал скрытый подвох и снова был растерян и зол.

— Почему не ее? — уже шепотом повторил он. — Она ведь была так прекрасна.

— Вот именно, была, — повторил я. — Что было, того уже не вернуть. Ее тело давно сгнило. Видел бы ты ее неделю спустя после смерти. Запах разложения, раны, черви. Я не стану всего описывать, только повторю, что Сабрину оживить невозможно. От ее трупа уже почти ничего не осталось. Сосчитай сам, сколько лет прошло. Я выберу для тебя кого-то другого, того, кто умер недавно. Материя не должна быть подпорчена, — я вспомнил тело маркизы, гниющее на дне колодца. Отвратительное зрелище преследовало меня много лет и не отставало сейчас.

— Какой же ты разборчивый, — пробормотал Анри с такой интонацией, что слова можно было принять, как за похвалу, так и за оскорбление.

— Попытайся быть повежливее, а то ведь я могу и передумать.

— Но ведь мы уже заключили сделку, можно сказать, ударили по рукам, — Анри едва заметно оскалился. Он корчился то ли в оскале, то ли в улыбке каждый раз, когда замышлял что-то недоброе.

— Я не братаюсь с падшими, — возразил я.

— А сам ты разве лучше меня? — возмутился Анри. — Разве ты никогда не поступал еще хуже, чем я?

— Ты, кажется, действительно, хочешь, чтобы я передумал? — спросил я серьезным тоном.

— Ты не передумаешь, — Анри тут же заволновался.

— Почему ты так уверен?

— Потому что я прошу тебя. Ты ведь никогда не отказываешь в просьбах, — убедительного в его речах было мало, сколько просьб о милосердии я пропустил мимо ушей, и Анри знал о том, каким беспощадным я могу становиться.

Он продолжал юлить и лгать, хотя понимал, что уже за одно его прошение я мог бы спалить его на месте, если бы он застал меня в дурном расположении духа. Возможно, он давно уже выжидал выгодный момент, чтобы пристать ко мне. Разговаривать с ним дальше было бессмысленно. Я уже успел дать ему опрометчивое обещание. Не стоило спутываться с Анри и нарушать свои же уставы, но я не смог удержаться. Мне хотелось спасти от отчаяния и одиночества хоть кого-то, но себе самому я вернуть радость уже не мог.

Я отвернулся от Анри и уже зашагал прочь, но внезапно он окликнул меня, очевидно, решив, что я, действительно, передумал, раз так быстро ухожу. Кажется, он просил меня не изменять своего решения. Мне не хотелось больше слушать его обольстительный, коварный голос, но я все же обернулся.

— Сделай это для меня, — повторил свою просьбу Анри и неожиданно добавил. — Только ради любви! Ты ведь знаешь цену любви, Эдвин.

Я едва кивнул в знак согласия и повторил:

— Ради любви!

Эхо слов растворилось в шелесте моего плаща. Я уже не шел, а почти летел, несся прочь. На какой-то миг Анри удалось обмануть бесчувственного повелителя эльфов, перехитрить даже дремлющего дракона и достучаться до того юного, еще незлобного Эдвина, который к каждому горю испытывал сострадание.

Мне хотелось улететь из города, пронестись над лесом и торфяными болотами, взглянуть свысока на горные кряжи, подлететь к холодному побережью океана и бродить там до зари, но вместо этого я преодолел все наиболее благополучные районы Рошена и направился в те убогие кварталы, куда по доброй воле не зашел бы ни один вельможа.

Здесь редко встречались фонари. Тусклые пятна света ложились то в ту, то в другую часть квартала, но большая часть дороги утопала во мгле. Покров темноты хоть немного смягчал приметы нищеты и запустения. Где-то на фасадах еще сохранились элементы лепнины, искусной резьбы или кованых оконных переплетов. То были жалкие остатки былой роскоши. В основном, бывшие богатые дома выглядели необитаемыми и разоренными. Когда-то эти кварталы процветали, а болезнь и бедность ютились только на самых окраинах города, но пришла чума, скосила большую часть населения, выжгла жизнь из роскошных особняков, и на некогда фешенебельных улицах теперь отваживалась селиться только чернь, которой больше было некуда податься. Более состоятельные граждане предпочитали новостройки и обновленные центральные районы, никто, из имевших в жизни выбор, не решался зайти на те улицы, где, по слухам, еще недавно плясала смерть. Говорили, что по этим дорогам прошелся дьявол, принявший восхитительный облик юного аристократа. Он появлялся то здесь, то там, как златокудрый эльф и одним своим видом обольщал смертных, а за ним тянулся отвратительный шлейф моровых язв, чумы и холеры. Некоторые думали, что и сейчас, если прийти на эти улицы ночью и заглянуть хотя бы в осколок стекла, то оттуда тебе улыбнется отражение красивого демона, а, увидев его однажды, человек обречен заболеть или сойти с ума. Вот почему на этих улицах не держали зеркал, а все осколки были тщательно выметены. Мятежный дух не должен ни на кого глядеть через стекло. Глупое поверье. На самом деле не было никакого демона, а вот пляска смерти была. Зловещие духи, прилетевшие в город, чтобы охранять спрятанные здесь магические свитки принесли за собой чуму. Они целым хороводом носились над городом, не щадя никого, а я бегал за ними и тщетно пытался убедить их в том, что такое плохое поведение предосудительно. Прежде, чем мне удалось выдворить их из Рошена, меня заметили и сочинили целый ряд небылиц.