Подходя к гробу, молчаливая толпа, как по команде, взрывалась криком: «Да здравствует Индира!», «Да здравствует Индия!», «Индира будет вечно!», «Мы отомстим за тебя!», «Смерть убийцам!», «Смерть сикхам!». Гортанный незнакомый язык резал слух.

Женщина в белом сари, скорее всего христианка и явно не совсем нормальная, стояла на коленях посредине толпы с поднятой вверх правой рукой. Охранники уводили ее за ворота, но она появлялась вновь на том же месте, опять вставала на колени и молча призывала к чему-то. Часто толпа валила ее, она падала, отползала в сторону и снова становилась на колени.

Люди шли группами и поодиночке, целыми семьями, с грудными детьми, приходили вереницы слепцов, классами шли школьники, отрядами — военные, толпами — монашки. Многие, увидев серое лицо Индиры, падали в обморок. Два здоровых охранника быстро оттаскивали их в сторону — упавших могли легко затоптать. Почти все несли цветы — или лепестки роз, или оранжевые бархотки, или венки. К цветам тоже были приставлены двое — как только цветов накапливалось слишком много, их собирали в мешок и выносили на задний дворик.

Людей становилось все больше и больше, через ворота уже проходили не поодиночке, а толпами.

— Ася, нам пора уходить, — сказал Никита. — Посмотри, какая толкучка.

Кто-то перелезал уже через высокий металлический забор, а на огромном дереве посреди лужайки гроздьями висели люди. «Мы найдем их!», «Мы отомстим за тебя!».

Нам едва удалось пройти за ворота, как мы услышали за собой скрежет железных запоров. А вечером по телевидению объявят, что как только были закрыты ворота в Тин Мурти, толпа прорвалась с площади внутрь, сломав литые ворота. В саду возникла давка. А люди все ломились, не слушая ни полиции, ни армейских офицеров. Отступили лишь тогда, когда полиция применила гранаты со слезоточивым газом. Итог: 11 затоптанных насмерть, в основном дети, сотни раненых.

На обратном пути Никита заехал в посольство. Его предупредили, что начались беспорядки и нужно по возможности быть дома, а в город выезжать в случае крайней необходимости.

Весь вечер просидели у телевизора. Показывали только прямой репортаж из Тин Мурти, прерываемый через равные промежутки времени пятиминутными молитвами, которые читали представители разных религий — индусы, мусульмане, христиане и сикхи. Иногда вместо молитв звучала классическая индийская музыка — нередко монотонная и тяжело воспринимаемая на слух. Такую музыку обычно поют, подыгрывая на индийском национальном инструменте — ситаре, поют, завывая и произнося несуществующие слова и необычные звуки, помогая себе при этом руками, вытягивая звук с губ и выпуская его куда-то вверх. Слушать ее было трудно, но она, как никакая другая, очень точно передавала настроение.

В шесть часов вечера по национальному телевидению впервые выступил новый премьер-министр Раджив Ганди. На стене, прямо над ним, висел портрет, с которого улыбалась его мать. Раджив, печальный и подавленный, тихим голосом произнес на двух языках свою первую речь. Пора прекратить беспорядки и убийства, сказал он, полиция, действовавшая до сих пор не в полную силу, будет с настоящего момента подкреплена армейскими подразделениями и станет пресекать любые попытки нарушить стабильность, спокойствие и мирную жизнь нации. Потом добавил еще тише: «Если бы жива была моя мать, она бы не допустила братоубийственного кровопролития».

В восьмичасовых новостях, на хинди, диктор что-то долго говорит, а потом показывают номера каких-то телефонов. Через час в английских новостях идут отснятые сегодня в Дели кадры о беспорядках и поджогах. Только в Дели за день убили более ста человек. По городу, однако, ходят слухи, что цифра резко занижена. В Дели стало опасно, особенно сикхам. При полицейских участках им организуют лагеря беженцев, но сикхи, в основном богатые, предпочитают уехать из столицы. Говорят, что из Дели в Чандигарх, столицу Пенджаба, пришел поезд, в котором не осталось ни одного живого человека. Но это опять же слухи. Далее диктор перечислил наиболее опасные в Дели районы и назвал номера телефонов полиции, по которым надо срочно звонить в случае поджога, нападения или хулиганства. Я быстро сбегала за ручкой и записала телефон местной полиции, поскольку наш район стоял на третьем по беспорядкам месте. А в конце новостей несколько раз сообщили, что в Дели вводится комендантский час. Все, кого задержат в комендантский час на улице без пропуска, будут доставлены в полицейские участки для выяснения личности и причин нарушения приказа.

Район был действительно беспокойным. Через пять-шесть домов от нашего жилья сикхи устроили штаб- квартиру, куда набилось несметное количество людей, все с семьями, чтобы при нападении обороняться кто чем может. Около этой маленькой крепости и днем и ночью ходили вооруженные палками и железными прутами люди, которые в случае опасности поднимали на ноги весь дом.

Создавались и комитеты сопротивления. В них входили люди всех религий, в том числе обязательно сикхи. Они и созданы были из-за сикхов. Такой комитет обычно охватывал всю улицу, а участвовали в нем и мужчины, и женщины, и дети. Женщины дежурили на балконах и предупреждали мужчин о приближении автобуса, машины или группы людей. Мужчины быстро оценивали ситуацию и решали, хватит ли у них своих сил, чтобы защитить людей, или же надо звонить в полицию. И чем больше росли беспорядки, тем многочисленнее и организованнее становились комитеты сопротивления.

...Настал день похорон, — я быстро перепечатывала Никитину статью. — В восемь часов утра доступ к телу Индиры Ганди закрыли. Люди шли круглосуточно пешком из отдаленных штатов, и опоздавшие, усталые и измученные долгой дорогой, толпились на площади.

К половине десятого к Тин Мурти подъехал торжественный эскорт, а к десяти гроб с телом бывшего премьер-министра был возложен на лафет. За орудием, украшенным цветами, тянулась длинная колонна белых «амбассадоров». О маршруте, по которому повезут гроб, было известно заранее, об этом сообщили по радио и телевидению, а план напечатали все газеты.

Вот колонна прошла мимо президентского дворца и вступила на Радж Патх. Несмотря на то, что это самый широкий проспект во всей Азии, нигде нет свободного пространства, везде стоят люди. Путь до места кремации долог, четыре часа. Но именно там, на пути к Красному Форту, хоронят великих индийцев — Махатму Ганди, Джавахарлала Неру. Здесь похоронят и Индиру...»

Посреди огромного поля — я сама видела это перед глазами — установили каменную платформу с возвышением, где произойдет торжественная церемония. Индийцы странно относятся к смерти. Смерть для них так же торжественна и возвышенна, как и рождение. Ведь нередко, умирая, человек освобождается от многих мук и забот. И кто знает, кем или чем станет он в следующем рождении. Зачем горевать заранее?

Вокруг платформы расположены гостевые места. Под солнцем в самое жаркое время дня сидят премьер-министры, короли, королевы, президенты, принцессы и принцы крови, председатели и заместители. Приезжие черным пятном выделяются на огромном белом траурном поле. Как схлестываются два цвета траура! Как противоположны они друг другу — белый, для нас радостный и счастливый, для индийцев — печальный цвет прощания, и черный, мрачный цвет мглы, исстари единственно траурный, а для них — обыкновенный, ничем не примечательный, черный и черный.

Сильные мира сего нетерпеливо обмахиваются веерами и шляпами — великая покойница заставляет себя ждать, чего никогда не делала при жизни, будучи неукоснительно четкой и аккуратной. А гости сидят, как зрители перед помостом, в ожидании страшного, непривычного и совсем не театрального представления. И вот процессия въезжает на поле, и гроб переносят на высокую площадку, на которой уже сложены для костра бревна. Без лишних раздумий служители приступают к делу. Церемонию начинает самый старый гуру с длинными, до пояса, волосами и в одной набедренной повязке. Он бормочет что-то, спешно кланяясь на все стороны света. Кроме него, на платформе много народу, каждый занят делом, и кажется, что готовится грандиозный пир, а не похороны. Один проверяет содержимое глиняных мисочек, другой переливает масло из сосуда в сосуд, третий смотрит, достаточно ли сух сандаловый порошок. И вот главный гуру заканчивает свою затянувшуюся молитву и дает знак. Тотчас гроб обкладывают толстыми розовыми сандаловыми бревнами — сандаловое дерево горит «чище» любого другого. В руки сыну — костер должен зажечь ближайший родственник — гуру передает сандаловую щепку и горшочек масла. Сын встает у изголовья матери, льет масло на бревна и поджигает... Хорошо промасленное дерево быстро воспламеняется. Торжественный костер зажжен. Белая часть траурного поля всколыхнулась и зашептала... Черная — притихла и сжалась...