Екатерина Варнава — москвичка. Окончила МГИМО. Работала редактором в Гостелерадио. Ее очерки печатались в газетах «Советская культура», «Неделя», в журнале «Природа и человек». В 1983 году уехала с мужем в Индию, где начала эти записки, которые — в сокращенном виде — мы предлагаем вниманию читателей.

Рисунки В Скрылева

Я уезжала в Индию, впервые так надолго отрывалась от дома, друзей и Москвы. Я уезжала в сказку, в жару, бессонные ночи, муссонные дожди и тропические болезни. Я уезжала в сгусток печальных событий и не предполагала, что увижу Индию в белом цвете траура — убита Индира Ганди, вскоре гибнут тысячи бхопальцев.

Что я узнала и что поняла за это время? Не узнала почти ничего. И чем больше жила и видела, тем меньше, казалось, понимала. Но все больше и больше влюблялась. А потом поняла: сказка — это когда со стороны. Когда сидишь в зрительном зале и смотришь на сцену. А на сцене все экзотично, красочно, в блестках. Сменяются декорации, актеры, суфлеры. Жанры... А вдруг все это время я проспала и то, что видела наяву, пришло ко мне как бы во сне? Но все это трудно придумать...

Я уезжала в Индию.

Самолет, как одинокий лыжник, скользил, почти касаясь снежного бугристого поля облаков. Они лежали плотно-плотно, будто снежный покров здесь никогда не исчезал и не таял, и казались твердыми, тверже, чем сама земля. Иногда вдруг снежное поле резко обрывалось, но и тогда не было ощущения, что под тобой — бездна, как самые глубокие впадины Мирового океана. Думалось, что это — озерцо, только- только схваченное морозцем, прозрачное, не запорошенное еще снегом, просвечивающее насквозь, до самого дна. А наверху, над ним, — небо, черное, в которое проваливаешься взглядом, страшное, далекое и одновременно давящее, с холодными, мелкими зимними звездами. Погода в этой вечной снежной долине никогда не менялась.

Свет в салоне притушен. Почти все спят. Через иллюминатор, покрытый земными морозными узорами, видна далекая полоска облачно-снежного горизонта. Он слегка подсвечен, и непонятно, откуда идет этот свет — то ли сверху, то ли снизу, то ли горизонт светится сам собой... И все вокруг застывшее, недвижимое, скованное морозом, но не мертвое. Ведь это встает солнце — медленно, лениво, будто нехотя. Фиолетовое небо перестает давить, поднимается выше, уносит с собой поблекшие звезды. А горизонт светлеет быстрей и быстрей, надвигается, высвечивает уже полнеба. И смотреть на небо, четко разделенное пополам — на одной половине утро, на другой ночь, — так же необычно и удивительно, как увидеть в заброшенном зимнем саду только что распустившийся куст шиповника с новенькими колючками и нежными цветами, выросший на оазисе оттаявшей и прогретой земли. И сначала не понять, что тут необычного. Или просто не поверить глазам. Ведь не каждый день можно увидеть то, чего не бывает на свете. А уж если увидал, то впитать в себя, запомнить, осознать, раствориться в чуде.

Когда смотришь с земли, смена дня и ночи — вовсе не чудо. Оно спокойное, привычное, закономерное и постепенное, это явление. А с высоты выглядит совсем по-иному — будто кто-то провел сверху по небу линию, которая отделяет день от ночи, и даже нет сумерек: или день, или ночь.

Солнце выпирает снизу, приподнимая облака, как забродившее тесто поднимает крышку и рвется наружу. Уже начинают выплескиваться первые раскаленные капли, а это вспучивающееся облако, вероятно, самое главное на небе, удерживает солнце из последних сил. Облака вокруг, так и не растаяв и не потеряв своих очертаний, горят ярко-рыжим огнем, и от них пышет жаром адского пламени.

Огонь разгорается все сильнее и сильнее, и кажется, что варится роскошное, божественное блюдо. И будет готово вот-вот. Из главного облака поднимается пар, и жалко, что ничего не слышишь, — вокруг, наверное, все шипит, пенится и лопается, а божественные капли, падая на раскаленные адские угли, источают необычайный аромат. Через мгновение облако-кастрюля взрывается, вероятно, с грохотом, хотя этого не слышно, и огненное месиво разливается, не приобретя еще определенной формы, по дымящимся облакам. А еще через мгновение молодой рыжий шар, несущий жизнь всему живому, легко оторвется от родивших его облаков и уйдет вверх, чтобы внизу, на земле, начался новый день. Так рождается новый день, так рождается ежедневное чудо.

«...Наш самолет совершил посадку в столице Индии городе Дели. Температура воздуха плюс пятьдесят один градус. Командир корабля и экипаж прощаются с вами. Всего доброго. Лейдиз энд джентльмен...» — продолжал репродуктор.

— Пятьдесят один! — Я в растерянности взглянула на Никиту. — Говорили ведь, что не больше сорока!

— Ась, перестань капризничать. Тем более что сделать ничего нельзя, — вяло возразил Никита.

Толпа в проходе зашевелилась, загудела и двинулась наружу.

Вышли. Вернее, сделали первый шаг по трапу. Пятьдесят один градус.

Воздух не «раскаленный» и не как «в финской бане». Его просто нет. Вместо него в легкие вливается кипящая тягучая жидкость.

— Ничего себе, как тут подтапливают, — присвистнул Никита.

На высоком потолке аэровокзала еле-еле крутились фены, перемалывая душный, насыщенный воздух и обдавая взмокших людей горячими, как из сопла реактивного самолета, потоками.

— Нас кто-нибудь встречает?

— Должны, — растерянно ответил Никита. — В крайнем случае, я знаю адрес.

Большая очередь пассажиров тянулась к хилой стоечке с надписью «неиндийцы». После тщательной проверки паспортов красивый усатый офицер в чалме цвета хаки шлепнул печатью с трехглавым львом и вернул паспорта обратно.

— Никита, мне плакать хочется...

— Здесь неудобно. Придешь домой, поплачешь, — разрешил Никита.

Затарахтели резиновые конвейеры, поехал, чуть покачиваясь, запыленный и помятый багаж, усталый, как и сами пассажиры.

— Борисовы! — донеслось до нас.

Мы испуганно обернулись и увидели спешащего к нам молодого краснолицего человека в очках.

— Вы Борисовы? — спросил он.

— Да.

— Здравствуйте. Я из консульского отдела. Меня зовут Андрей Стругалин, — представился он.

— А нет ли у вас с собой документов? — недоверчиво спросил Никита.

— Да, конечно. Вообще-то вы правы, — улыбнулся Стругалин и вынул из нагрудного кармана рубашки удостоверение.

Работа была интересной. Местные старожилы — журналисты из трех ведущих газет — приняли Никиту довольно сдержанно. Как же, молодой слишком, тридцать один год всего... Они в эти годы, помнится... Но в советах не отказывали.

Никита был доволен. Газета требовала материалы два раза в неделю, и Никита всегда был точен. Кроме того, он, как обычно, много фотографировал.

И теперь привезенные с собой фотографии друзей и даже любимых московских улиц закрывали довольно большое пространство на синей стенке нашего нового жилья.

— Никит, помнишь, мы тут кипятильники покупали? — Я показала на фотографию Каретного ряда, на которой еле угадывался наш «придворный хозяйственный».

— Аська, это же было перед самым отъездом, всего неделю назад, — засмеялся Никита.

— Неужели неделю? Мне кажется, уже год прошел...

«Дорогая бабуля!

Сначала о делах. Почитай, если не видела еще, газету за 10 июля. Там первая Никиткина статья. И написано: «Наш собственный корреспондент в Дели Никита Борисов приступил к работе. Предлагаем читателям его первый репортаж». Здорово, а? Мне это понравилось ничуть не меньше, чем сама статья. А про свадьбу на слонах хорошо написал. И про Дели, каким он его увидел с самолета. Я-то уверена была, что он спит, а он, оказывается, работал... Молодец, правда? Я так рада, больше него, наверное. Первая, она всегда самая главная. Точно знаю, что ты читала, но на всякий случай повторяю еще раз — 10 июля, ищи в единственной газете, которую ты выписываешь. Третья полоса (страница), в самом низу.