Я метнулся в свою квартиру, вырвал из блокнота клочок бумаги и навис над ним, не зная, что написать, чтобы не привлекать постороннего внимания либо подозрений со стороны Надежды, если она обнаружит записку первой.
"Даша, приходи ко мне скорее, я жду" тут явно не катит.
"Почему не приходишь?"
"Как жизнь? Куда запропастилась?"
Я чертыхнулся и нацарапал: "ты где", мелкими кривыми буквами и без знаков препинания, и пришлепнул бумажку к двери скотчем.
Уснуть мне в ту ночь никак не удавалось. Я вот только что стал свидетелем, какой бессовестной и необоснованной тирании подвергается беззащитный ребенок, и скрывается она - тирания эта - от чужих глаз за тонкой перегородкой, а поделать едино ничего нельзя...
IV
Мне так и не удавалось увидеться с Дашей. Я следил, когда Надя уходила из дому, и принимался колотить в их дверь вновь. Но Даша не открывала, хотя, я был уверен, пряталась по ту сторону двери и великолепно понимала, кто это ее разыскивает.
Пришлось ждать чуда. Наступило оно лишь третьего января, когда, видимо, после усиленных возлияний, подогретых поводом, Надя буквально вытолкнула дщерь в подъезд, дабы она сгоняла за "живой водой" в ближайший ларек.
Я как ошпаренный распахнул дверь и позвал девочку, которая уже спустилась на один пролет, громким шепотом.
Она оглянулась, как испуганный зверек.
- Здрасти, - поздоровалась она невнятно и почему-то "по старинке".
- Ты почему не заходишь?
Она опустила глаза.
- Мать не пускает?
Она покачала головой.
- А что тогда?
Я снова увидел знакомую картину, как ее голова опускается едва ли не ниже плеч. А ведь она только-только начала несмело осматриваться вокруг себя, на окружающий мир...
- Заходи в гости, - осторожно пригласил я.
Даша поковыряла носком демисезонного ботинка бетонную ступеньку и кивнула.
Я закрыл дверь, а она побежала выполнять материно поручение. А после и впрямь пришла ко мне.
Пройдя в комнату, я посмотрел на нее внимательнее и поник, увидев, как она осунулась, а лицо, напротив, чуть припухло, кожа на щеках слегка шелушилась. Видно было, что она много плакала в эти дни.
Вытягивать правду из нее пришлось долго и изощренно, как никогда. Но, слушая ее, я едва за голову не хватался. На меня ворохом посыпались обиженные фразы, и Даша горько расплакалась и не могла остановить ни слез, ни слов. Им нужен был выход.
Проблемам нужен выход, иначе разорвут...
Даша прибыла в школу в прекрасном настроении, переоделась с остальными девочками в платьице и припрыгивала за кулисами, наконец-то оказавшись частью коллектива.
В нескольких метрах от "снежинок" стояла Анна Васильевна, руководившая "артистами", и смотрела на Дашу одобрительно. Даше было очень приятно, но свой взгляд она невольно отводила в сторону. Ей до сих пор было стыдно. Вся детвора сдавала деньги на утренник - на подарки самим себе и сладкий стол. Все, кроме Даши. Даша никогда не сдавал: ни на утренник, ни в фонд класса, ни в фонд школы, ни на специальные учебные пособия, ни на что... Всякий раз, когда анна Васильевна объявляла: "Ребята, завтра приносим энную сумму", Даша сползала как можно ниже за своей партой, будто бы от этого о ней могли забыть и не взимать "налог".
Однако, когда всем учителям, директрисе и одноклассникам стало известно материальное, а также моральное, положение Дашиной семьи, Анна Васильевна стала обходить девочку стороной, стараясь не обращать внимания других учеников на этот факт.
Да и само выступление у большой нарядной елки прошло без сучка, без задоринки. Кувырком все пошло тогда, когда "снежинки", исполнив танец, рядком сделали реверанс. Тут-то Даша и заметила в первом ряду в зрительном зале Надежду, малость приодевшуюся ради такого случая - дочерний дебют на сцене, еще бы! Надя, вместо того, чтобы сидеть на месте и аплодировать, как все остальные родители, то и дело вскакивала и, размахивая руками, выкрикивала, что там, на сцене, ее дочь. Надю ничуть не смущали неприязненные взгляды в ее адрес, а близ стоящие к ней зрители иногда и шарахались в сторону, поскольку вела она себя разнузданно, шумно, чересчур активно и совершенно неуместно.
Даша на сцене пристыженно опустила голову. Ей это вовсе не льстило, и меньше всего хотелось афишировать их родство.
Когда же пришло время рассказывать стишок, а мать, которую распирало от гордости, окончательно разошлась, Даша расплакалась прямо на глазах у всех младших школьников и их родителей. Анна Васильевна кинулась к ней и увела со сцены, где ее одноклассники, хоть и растерянные, остались спасать номер. Но на этом позор не прекратился. Взволнованная Надежда вбежала за кулисы и принялась увещевать девочку... искренне веруя в то, что причиной слез было всего лишь волнение перед аудиторией.
Даша, которая при появлении рядом с ней матери, стала аж заходиться рыданиями и бессознательно вжалась лбом в бедро Анны Васильевны, пряча лицо от Нади. Тут уж учительница не удержалась и стала стыдить и корить непутевую мамашу. Но Надя не привыкла давать себя в обиду. Она мигом "выставила" иглы, ощерилась, да, к тому же, не умела ограничивать себя в выражениях. Разразился жуткий скандал. Затем подоспела Марина Львовна, и скандал раздался в масштабах еще больше...
В конце концов, Надя, с полной уверенностью в своей правоте и ощущением себя вполне достойной матерью в душе, больно схватила Дашу за плечо и поволокла к выходу.
Дома девочка, получив нагоняй, почти что забаррикадировалась в своей комнате. Впрочем, выпустив пар, Надя оставила ее в покое, периодически вызывая ее к себе и отдавая какие-нибудь распоряжения. В свободное же от поручений время Даша лежала на своей кровати, накрыв голову подушкой, словно страус. В голове стучала только одна мысль: никогда больше она не пойдет в школу. Теперь ее там попросту сгноят. Нет сил больше бороться за эту возможность учиться. В получении образования она видела единственно возможный способ вырваться из этой помойной ямы. Но теперь уже не осталось ни сил, ни веры.
- Так что в школу я больше не пойду... - глухо подвела итог Даша, которая сидела на краю дивана, поджав колени к подбородку.
- Нет, нет, Даш, брось! Сама же сказала, что это твой единственный шанс! - я метнулся к ней и присел подле дивана на корточки. - Выброси эти глупости из головы, пожалуйста!
- Позор на всю школу... Меня и так там не любят, а теперь и вовсе дерьмом обольют...
- Подожди, сейчас каникулы, - начал я, решив пока опустить замечания по ее выражениям. - За две недели ребята все забудут, вот увидишь!.. Да и не повернется ни у кого язык пенять тебе такими вещами... Даже дети это понимают.
- Нет, - покачала она головой. - Игорь Савоськин именно из-за этого меня и задирает. Из-за матери и и-за бедности...
- Это одноклассник, что ли?
Даша кивнула.
Я нервно взъерошил волосы и растер ладонями лицо.
- Да... дети подчас бывают очень жестоки, - выдохнул я. - Что же мне с тобой делать, а? Без школы никуда!
Даша тягостно молчала и не смотрела на меня.
- Слушай, давай не будем делать поспешных выводов, - наконец решил я. - Дождемся окончания каникул, подумаешь, пообвыкнешь, остынешь, там видно будет... Я не хочу на тебя давить, но ты должна понять, что школа - твой билет из этой жизни с вечно пьяной матерью. Работать так и так придется. Но выбрать тебе придется как можно скорее: будешь ты в тепле в магазине работать или в любую погоду дворы мести и мусор подбирать.
Даша, наконец, взглянула на меня.
- И знаешь что? - улыбнулся вдруг я. - Если все же ты решишь остаться в школе, а этот... Игорь Самойлов...
- Савоськин.
- Тем более! Начнет дразниться - придет твой дядя Сережа и поставит наглеца на место! Понятно? Так ему и скажешь. Пусть только вякнет!
