– Вы видели моего мужа?

– К сожалению давно, два месяца назад.

– Как он?

– Я вынужден сказать вам правду – он погиб.

– Его расстреляли? Это так ужасно! Нам сообщили, что он осужден трибуналом. Не могу поверить в его вину.

– Успокойтесь. Он погиб как герой, на моих глазах. Наш эшелон разбомбили, потом немцы выбросили десант на парашютах. Полковник Павлов организовал отпор. Оружие взяли у убитых конвоиров. Он проявил себя как настоящий, мужественный командир, как патриот.

Женщина заплакала.

– Простите. Так тяжело жить, когда все знакомые отвернулись. А я никогда в его вину не верила. Коленька не такой!

Женщина не пригласила его на кухню – хотя бы попить чаю. Иван понял, что есть в семье нечего, пайки и продовольственные карточки семьям осужденных не выдавались. Да и выглядела женщина не то чтобы изможденной, но нездоровой.

Иван скинул с плеча «сидор» и выложил на столик свой сухой паек – банку тушенки, два брикета гороховой каши, брикет сухого киселя, пакет сухарей и две банки частика в томате.

– Вот, все, что могу.

– Что вы, что вы! Вам нужнее!

– Берите. А лучше всего уезжайте из Москвы, в какую-нибудь деревню – там с питанием проще. Да и пальцем показывать на вас не будут. Окончится вой-на – разберутся, реабилитируют. Только вам дожить надо.

– Он… убит? – Ее глаза смотрели на Ивана с надеждой.

– Честно скажу, сам лично тела не видел. Ранен был, в госпитале лежал. Но в той мясорубке шансов уцелеть мало у кого было. Нас было немного, и патронов на всех не хватало.

– Где это произошло?

– Быстро все случилось – налет, бомбежка… Полустанок маленький, надписи нет, какой-то километр – я толком и не видел. А увезли оттуда без памяти. Но при желании, после войны, думаю – найти можно. Должны же люди помнить, железнодорожники хотя бы. Братская могила быть должна.

– Думаете, мы победим?

– Не сомневаюсь. Пока есть такие командиры, как ваш муж, Россию не победить, не согнуть.

– Спасибо за весть. Вы так убежденно говорите, как будто наперед знаете.

– Не знаю, но верю, – поосторожничал Иван. – Русь тысячелетия стоит, и кто только по наши души не приходил – от татар до поляков. И что? Где они все? Устоим!

– Слышал бы вас сейчас сынок наш, Андрей!

– А где он?

– На толкучку пошел – мои сережки на съестное менять. Может быть, вы останетесь?

– Я проездом. Сами понимаете, военный человек подневольный. В полк надо вовремя прибыть.

– Да-да, я понимаю. Спасибо вам за весточку. Хоть она и горькая, но теперь я знаю и сыну скажу, что его отец в бою погиб.

– Пусть голову не склоняет. Его отец настоящий человек, герой. Прощайте.

– Заходите, если в Москве еще будете.

– Это вряд ли.

Иван вышел. Тяжелую весть он принес в этот дом – весть о гибели мужа и отца. Но и достоинство вернул: не изменник Павлов. Пусть жена и сын гордятся.

Иван прошел двор и вывернул на улицу. А через двести метров к нему кинулась девушка. Обняла. От неожиданности он отпрянул.

Стоявшая рядом ее подруга изумилась:

– Оля, ты чего?

– А помнишь, я тебе рассказывала, как меня сержант на штурмовике спас, вывез? Вот это он и есть.

Тут и Иван вспомнил. Только он ее летом видел, в комбинезоне и шлеме. А теперь она была в шапке и шинели.

Девчонка отступила на шаг.

– Вы же Николай Кравчук?

– Да.

– Только изменились вы.

– Госпиталь не санаторий, не красит.

– Так вы из госпиталя?

– Да, в запасной авиаполк направлен по выздоровлении.

Ольга переглянулась с подругой:

– А идемте к нам. Мы с девчонками на квартире живем, не в казарме. Это недалеко от аэро-дрома.

Вечер мог быть многообещающим, но Иван сразу сообразил: если будет проверка документов, ему полный… абзац, потому как по документам он никакой не Кравчук, а Скворцов. И тогда все снова: конт-рразведка, лагерь. А второй раз ему может не повезти, снаряд в одно и то же место дважды не попадает.

– Не могу, – твердо отказался он. – У меня предписание, и я уже опаздываю.

– Жаль. – Ольга выглядела разочарованной. Наверное, Иван в ее глазах выглядел героем. Приземлился, спас от немцев, потом был сбит, госпиталь… Настоящий летчик-фронтовик, не тыловая крыса.

– Может, свидимся еще. До свиданья.

Ольга с подругой еще несколько раз оглядывались, пока Иван уходил. Надо же, какая неожиданная встреча! Но сам Иван испытывал смешанные чувства. Он был рад, что девушка жива. Но наряду с радостью ощущал и некую досаду – ведь он чувствовал себя обманщиком. Чужие документы, чужая жизнь. Вздохнув, он поехал на вокзал.

Здесь снова была проверка документов. Досматривали тщательно. Только потом он узнал, что документы разглядывали только с одной точки зрения – все ли секретные знаки на месте? В его предписании не была пропечатана точка. И это была не ошибка типографии, а знак для проверяющих. И скрепки на документах были ржавые, а не поддельные, изготовленные немцами из нержавейки для своих агентов и разведчиков. Так вычисляли настоящих диверсантов.

Поезда он ждал долго, но сел.

ЗАП был недалеко, в ближнем Подмосковье.

Запасные авиаполки имели постоянный и переменный состав. Постоянный – это штаб, летчики-инструкторы, технический состав. Переменный – это летчики, прибывающие после госпиталей из расформированных частей и авиаучилищ. Контингент был разный – и по налету, и по боевому опыту. Летчиков обучали полетам на новых типах самолетов, формировали из них эскадрильи и полки, укомплектовывали техническим и прочим персоналом и отправляли в действующую армию.

Авиазаводы осваивали и начали массово выпускать новые типы самолетов: Як-1, МиГ-1, Пе-2 вместо устаревших И-15, И-16, СБ. Кроме того, стали поступать самолеты по ленд-лизу – их тоже было необходимо осваивать. Дело усугублялось тем, что все надписи на приборах, тумблерах, ручках были на английском языке. Надписи переводились, тиражировались, и в авиашколах и ЗАПах их заучивали наизусть.

ЗАП, куда попал Иван, обучался на штурмовиках Ил-2. Конечно, по записям в документах старшина Скворцов прежде летал на СБ, и для него Ил-2 был машиной новой. Видимо, в кадрах рассудили именно так.

Иван же, увидев на аэродроме знакомые силуэты «горбатых», чуть зубами не заскрипел от злости и досады. Опять одноместная кабина без заднего стрелка!

Он представился в штабе, был зачислен в переменный состав и поселился, как и все пилоты, в казарме.

Обучение шло по ускоренному курсу: устройство самолета, вооружения и вкратце – тактика штурмовок.

Буквально через неделю начались полеты, и Иван сразу выделился техникой пилотирования. Еще бы, ведь у него был опыт полетов на этих машинах! А после стрельбы на полигоне его вызвал к себе комэск:

– Скворцов, ты отлично летаешь и стреляешь, прямо дар у тебя! Летал, что ли, на «Илах»?

– Никак нет, товарищ капитан. В документах написано – СБ.

– Смотрел я их, – махнул рукой комэск. – Предлагаю тебе перейти в постоянный состав.

– Это как? – Иван не понял.

– Экий ты непонятливый! Летчиком-инструктором, пилотов переменного состава натаскивать.

– Кабина же одноместная, товарищ капитан! «Спарки» нет. И как я учить буду? На пальцах? Нет, не согласен, на фронт хочу.

Капитан вышел из-за стола, открыл дверь, посмотрел в коридор – не подслушивает ли кто случайно, и понизил голос:

– На штурмовиках редко кто больше десятка вылетов делает. Сам видишь, защиты со стороны хвоста никакой. А тут, в тылу, пересидишь, еще мне спасибо скажешь!

– На фронт пойду, – заупрямился Иван.

– Ну, как знаешь, – помрачнел лицом комэск. – Насильно мил не будешь. Свободен.

– Есть «свободен»!

Оставаться в ЗАПе Иван не хотел по двум причинам: во-первых, если он чудом, случаем попал сюда, то не для того, чтобы в тылу отсиживаться. Может, это судьба испытывает его на прочность. Стоит ли он чего-нибудь или слабак? И во-вторых, кормили в тылу скверно, по тыловым нормам, все время хотелось есть. В обед – перловый суп, перловая каша, чай и два куска хлеба. После госпиталя с его усиленным пайком это казалось Ивану скудно. Можно потерпеть месяц, два – всем вокруг тяжело. Но и долго существовать таким образом сложно.