- Да, группа замечательная! - подхватил Миша, обрадованный возможностью, наконец, поделиться недавними впечатлениями - Один Максим чего стоит!

- Максим?.. - протянула Таня задумчиво - Он напомнил мне Джека Николсона из "Полёта над гнездом кукушки". Как личность, Максим оригинален и сложен, только... - добавила девушка, по привычке рассуждая вслух - мне кажется, что в глубине души он очень грустный человек.

- Максим - не может быть?!?! - не веря своим ушам, возразил Миша и почему-то вдруг почувствовал, что "может".

- Впрочем, конечно же, нет! Мало ли, что в голову залезет... -поспешно согласилась Таня, меняя тему разговора. - Кстати, ты так и не сказал, почему сюда поступил? Небось, мечтаешь стать великим художником?

- Я? "да"... То есть, "нет"... - замялся Миша в нерешительности - вопрос застал его врасплох, поскольку оказался для него слишком личным. - В общем, мне тоже всегда нравилось рисовать, и... я поступил туда, где нравится.

Миша хотел закончить фразу по-другому. Но, врать он не умел, а сразу признаваться в любви этой умной, волевой, красивой девушке ему стало неловко.

Таня, шедшая немного впереди, бросила на юношу короткий, пристальный взгляд и, будто не заметив его заминки, спокойно сказала:

- Что ж, это хорошо. Желаю тебе удачи на творческом пути.

Приостановившись в вестибюле, она ещё раз внимательно посмотрела в синие глаза своего случайного спутника, и, вдруг, как будто разглядев там что-то, с прежней доброжелательной улыбкой ободряюще подмигнув, тепло добавила:

- Удачи, и умения ею воспользоваться!

"... и умения ею воспользоваться?..." - повторил про себя Крошка Енот, не совсем понимая значения этих слов. Стараясь быть галантным, он подался было к дверям, чтобы отворить их девушке. Но Таня так легко прошла вперёд и открыла их сама, что Мише оставалось только выйти за ней следом.

* * *

На небольшом, огороженном крыльце Мишу сразу ослепил густой солнечный свет, сочившийся сквозь пегие стада сонливых тучек, с обеда успевших разбрестись уже до половины небосвода. После электрического освещения учебных комнат этот свет давил на глаза, не позволяя сразу сфокусировать зрение, и чувствуя, что без визуальной опоры он теряет равновесие, Миша поспешил ухватиться за перила.

Он хотел сказать Тане ещё так много, но когда картинка прояснилась, увидел лишь, как девушка на бегу махнула ему рукой; как села в машину, за рулём которой ухмылялся взрослый мужчина; как, мимоходом, они поцеловались, оживлённо о чём-то беседуя; и как после машина уехала, оставив за собой едва заметное облачко дыма.

Пока машина не скрылась за поворотом, Крошка ещё держался. Но, только облачко растаяло, у него спёрло дыхание, и подкосились ноги. Эту встречу Миша представлял себе совсем не так. Точно отверженный, вдруг, в один миг он почувствовал внутри такую бездонную, зияющую пустоту, какой не испытывал прежде. С новой силой нахлынуло на Мишу ставшее теперь яснее, а потому ещё абсурднее своей несообразностью, чувство необъяснимой и безмерной утраты - утраты того, чего у Миши никогда не было.

Сердце его исполнилось горечью и тоской, глаза увлажнились; но слёзы не шли - они застряли где-то в горле, и не чем было унять эту невыносимую муку. Он вспомнил о доме, откуда уехал только позавчера, о маме с бабушкой, машущих ему с перрона с выражением робкой, слепой надежды и как будто ещё не выплаканной скорби, и Мише показалось, что с момента их прощания прошла уже целая вечность. Здесь, на расстоянии, ему стало бесконечно жаль двух этих одиноких, глубоко любимых им, и ещё больше любящих его женщин, и вдруг до смерти захотелось обратно, в эту тихую, безветренную заводь, где его, конечно, поймут, конечно, простят; и всё будет по-прежнему.

Тут на крыльцо, прямо в его разыгравшуюся ностальгическую меланхолию, бурно что-то обсуждая, высыпала покурить крикливая ватага студентов. И, вслушиваясь из какого-то иного измерения в толщу искажённых непрожитых слов, через душевные страдания как будто прозревая заново, Крошка Енот, вдруг невероятно остро ощутил, какие, в сущности, чудовищные расстояния отделяют людей друг от друга - мглистые, заснеженные пустыни отчуждения, под мраморным сводом которых с леденящим воем проносятся шершавые ветра печали и тоски, и каждый другой человек выглядит лишь жалкой, одинокой точкой на тусклом, беспросветном горизонте. Из этих пасмурных, седых степей разговор студентов казался Мише таким поверхностным, пустым и хрупким по отношению к действительной изнанке бытия, что внутренне он медленно немел от ужаса, всё отчётливее различая ту размытую, внезапно раскраившуюся брешь, за гранью которой начиналось сумасшествие.

Побросав окурки, молодые люди удалились, а Крошка Енот, сойдя с крыльца, совершенно потерянным поплёлся вдоль лавочек, с каждым шагом всё сильнее ощущая сминающую его тяжесть. Перед ним стоял образ Тани и мгновения сегодняшнего веселья, когда Миша впервые за столько лет был по-настоящему счастлив и смел надеяться. И где-то в самой глубине своего ясно видящего сердца он знал, что такого светлого, родного праздника в его жизни никогда уже больше не повториться.

Миша почувствовал себя абсолютно ненужным и беспомощным здесь, в этом стеклобетонном ристалище ветров и снова вспомнил о доме, как о единственном месте, где можно было спрятаться и залечить раны; как о последнем прочном островке тепла и ласки в этом зыбком, напрочь бесприютном мире. Ему захотелось бросить всё и уехать. Но Крошка не знал: был ли тот человек в машине Таниным родственником или нет, и поэтому не мог вернуться. И эта неопределённость была для Миши хуже всего. Она изнуряла, выматывала, крошила на части; а воспоминания о доме только усиливали эту пытку, ещё нестерпимее делая обступившее его одиночество.

Всего за несколько минут Миша буквально "выгорел" изнутри в своих чувствах; и только силы иссякли, его небывалая сверхчувствительность сменилась фазой эмоционального ступора и полнейшего безразличия. Окружающее подёрнулось сонным туманом, заволакивающим сознание тёплой, ленивой пеленой; и остальное делалось уже не важным - оно уменьшалось с фантастической быстротой, пропадая где-то в матовой, густой пучине.

Вконец разбитый, Крошка опустился на ближайшую скамейку и только тогда понял, что опьянел. Он ещё пытался держаться. Но веки его тяжелели, а мир вокруг всё больше сходил с ума: скакал, гудел, шатался из стороны в сторону; и, чтобы не упасть, Мише приходилось крепко сжимать находившиеся под ним перекладины.

И тут его осенило:

"Если лечь - держаться не обязательно!" - придумал он и, подобрав под себя ноги, с облегчением отметил, что так гораздо удобнее.

"А удобнее всего дома!!! - продолжал взбираться наш герой по логике неписаных законов - Значит, нужно ехать домой!.. Хотя, зачем ехать... Зачем ехать, если дома можно просто проснуться!" - вновь озарило его.

"И как мы любим всё усложнять!" - улыбнулся напоследок гениальной простоте искомого решения "скользящий" и, отпустив оставшиеся сомнения, стал медленно растворяться в волнах пульсирующего, виртуального пространства.

И, действительно, стоило только Мише принять это решение, всё сразу встало на свои места; и хаос всего мира вращался теперь вокруг одной неподвижной точки где-то внизу его живота. Миша знал, что находится в сознании, поскольку различал отдельные голоса и фразы в бушующем вокруг океане звуков. Но, значения этих фраз его больше не волновали.

Порой, отдельные слова, мелькающие на периферии, ещё цепляли его внимание, и на секунду-другую Миша рефлекторно размыкал глаза, но оттуда, из глубины, видел лишь смутные, ускользающие силуэты. Силуэты проходили мимо, смеялись, шептались о чём-то; снова проходили мимо, снова смеялись и трепали его за плечо...

Но Крошке было всё равно. Он находился уже далеко и погружался всё дальше с абсолютной уверенностью, что скоро окажется дома.