Дальнейшее проплыло в пьяном угаре. Не буду вдаваться в подробности, сколько раз я с хрустящей купюрой бегал в магазин, сколько выслушал за их несчастливую, полную изломанных судеб жизнь, скажу одно - чтобы пить с двумя недолюбленными, взрослыми бабами нужно иметь железные нервы, стальную печень и титановые яйца. Я вышел под вечер, когда обе уснули, и, оказалось, вовремя - вскоре приехал муж майорши.
Уходя, я дал себе слово - никогда больше не изменять Маришке. Я решил её разыскать. Но, все телефоны, что Колян узнавал на Арбате, оказывались левыми. Тогда я решил ехать к ней в O., найти её там через местных неформалов. Собрался практически. Те несколько дней я забил на всё, в том числе и на учёбу. И тут звонок в дверь. Я к глазку - девушка. А у нас, ты ж знаешь, в предбаннике темновато, лица не разобрать. Ну, думаю, приехала, как обещала! Открываю - стоит Юля, та первокурсница, с которой я переспал. "Куда пропал? Почему не появляешься? Не звонишь?" - что мне ей было ответить. Сказал, что между нами не может быть серьёзных отношений. Та - в слёзы. Конечно, я ведь ей наговорил в прошлый раз всякого. Стоял и чувствовал себя настоящим козлом - да, я и есть козёл в той ситуации.
В О. я тогда не поехал. Как-то не спокойно было на душе после Юлиного визита. Решил отложить. На учёбе показываться тоже не хотелось. Попросил Миху передать на факультете, что заболел, а сам чувствовал себя как в западне. В капкане. И не зря!
Где-то через неделю Миха сообщил, что меня отчисляют. Думаю - Как так! Люди, вон, месяцами не появляются... Прихожу в деканат разбираться, а мне вручают повестку - срочно явиться в прокуратуру. Причина - совращение несовершеннолетней. Кто знал, что ей шестнадцать, и что мама, души в доче не чаявшая, не последний человек в администрации?!!
Завели дело. Дошло до родителей. Маман меня ещё прикрывала, но с батей отношения испортились. Коян меня всё прикалывал, мол, обратись к своим "новым-старым знакомым" в прокуратуре, но мне даже думать об этом было противно. И тут пришло решение - осенний призыв. Просился подальше от родных мест, чтоб в случае чего не достали, и с первым эшелоном отбыл на запад.
В армии у меня было много времени подумать, что произошло. Нет, Юлька не стерва, и не стала бы портить мне жизнь. Да и мать её, в глазах которой я выглядел последней сволочью, понять можно: увидела слёзы дочери, всё из неё вытянула, подёргала за ниточки и... получи - распишись.
Нет, самое обидное другое - всё это время я думал о Марине, и о том, что если бы подождал ещё всего один день...
Чтоб окончательно не свихнуться, я начал с ней разговаривать в попавшей под руку тетради, и это меня спасло. Я видел её меньше суток. Практически, почти не знал; но разговаривал, как с живой, и слышал, как она мне отвечала!..
- Так ты её больше не видел? - говорю, чувствуя, что надо сейчас что-то сказать.
- Нет... - Максим смотрит на меня полупустыми, тусклыми глазами - Но получил от неё письмо и фотографию. - Оказывается, через год Марина приезжала и искала меня. Коян встретил её на Арбате. Она оставила ему свой адрес и телефон, и Коля переслал их мне. К тому времени мне оставалось служить двадцать восемь недель; письма шли примерно три, и я, не долго думая, вырвал из дневника все листы, где с ней разговаривал, и сразу же отослал.
А с телефоном тоже история - мы ведь связистами были. И был у нас в части один такой, малость, не от мира сего, паренёк, в электронике разбирался. Он чё-то нахимичил с коммутатором, установил под пультом наблюдения два незаметных тумблера, и, переведя их в нужное положение, телефон становился междугородним. Тогда все, кто в наряд заступал, домой звонили. Конечно, эта тема долго не жила - своих шестёрок везде хватает - но, разок удалось поговорить и мне. Я разговаривал с Мариной целый час, и вот, хоть убей, сейчас совершенно не помню о чем. Помню только ощущение, как мы обнимаем друг друга...
В общем, ждал её ответа. Ответа не было. А, после новогодних праздников, приходит письмо - Максим начинает дышать учащённо, с усилием - Два письма: от Коли и мамы ... Миха погиб...
Макс закрывает лицо руками, отворачивается, и я слышу сквозь его ладони сдавленные всхлипы. Ему стыдно плакать при мне. Поднимаюсь с лавочки, чтобы подойти к Максиму.
- Это хорошо, Макс - слёзы освобождают душу. Не держи их в себе и не стесняйся меня. Мы ведь друзья!
Макс тоже встаёт: утонувший взгляд, вздрагивающий подбородок, губы чуть поджаты кверху; смотрит на меня секунды три и обнимает так, что почти перехватывает дыханье. Чувствую на щеке, скуле и на ухе его мокрую, колючую щетину...
- ... А, ты знаешь, действительно, полегчало. Ты уж, прости за эти сопли. Сам не ожидал, что прорвёт. Уже забыл, когда плакал. - слегка удивлённо произносит Макс, и утираясь рукавом, распухшими глазами присматривается к нашей провизии - Так чё, у нас водки не осталось... А, вот ты где, родная!..
Я тоже сажусь на своё место - туда, где в воздухе остались гулко висеть слова: "погиб Миха"
- Произошло это в середине декабря - голос Макса доносится, как из переговорной трубы - Они с парнями из церкви решили покататься на машине по льду и провалились. Все четверо захлебнулись. Рыбаки видели, где те ушли под лёд. Машину потом достали... Такие дела.
Миха, как я в армейку сбежал, познакомился с одной девчонкой. Она его на путь истинный и наставила. Привела в церковь, баптистскую, кажется. Тот бросил курить, с алкоголем завязал, одним словом - переродился. Писал мне - я не верил. Говорил, дембельнусь, только попробуй со мной не выпить!..
Дембельнулся. К весне. Стоял с бутылкой над размякшей, оттаявшей кучей сырой, будто свежей земли, смотрел на фотку в рамочке на кресте, где он смеётся - сам же и фотал - а в кармане сжимал опоздавшее письмо Марины, которое получил перед самым дембелем. Оказывается, она мне сразу отписалась, и, получается, это я ей не ответил...
Максим медленно достаёт из внутреннего отделения, куда убрал мою тетрадку, паспорт в потёртой обложке, вынимает из-под бортика фото и сложенный вчетверо пожелтевший листок и протягивает мне.
С фотографии мне улыбается сидящая на корточках девушка - в ней действительно проглядывает что-то кошачье, особенно в этой позе, готовой для игривого прыжка. Внимательнее вглядываюсь в лицо - не может быть! - очень похожа на нашу Таню. Но, ещё больше похожа на девушку из моего сна!!! (об этом я Максиму не сказал). На обратной стороне знакомым, размашисто-чётким почерком надпись: "От Кошки (Марины) на память моему Мишутке", и восклицательный знак в форме сердечка. Что это - наваждение? Подношу ближе к глазам... Не Мишутке - Максимке...
Разворачиваю письмо:
Максимочка! Всё очень странно!
Я не хочу лёгких путей! Я сама
в себе хочу разобраться. Разобраться в том,
кого люблю, чего вообще хочу от жизни!
Мне надо во многом разобраться!
У меня есть парень - пойми! Но мне тебя
больше не хватает, чем его - В общем, надо
разобраться. Всё это очень странно. Понимаешь,
я раньше была Кошкой, гуляющей сама по себе,
а сейчас я просто Кошка, которой нужно
что-то большее, чем просто увлечение, или
просто секс => Мне нужна нормальная жизнь =>
Муж, дети (семья)! Я к этому (к семье)
готова, а ты????? Мне это надо! =>
мне нужна нормальная жизнь!
- Заметил, что они похожи?!! - продолжает Максим, пока я перечитываю муравьино-нежные строчки знакомого почерка - Прикинь, как я офигел, когда летом, придя восстанавливаться, в кафешке увидел Таню - даже первая мысль была - неужели, Кошка! Так что, я тоже, можно сказать, случайно поступил в художку.
- Я ведь ездил к Марине тогда, сразу как вернулся и пропился. Дверь открыла маленькая девочка - сказала: "Здесь такая не живёт". Прежние жильцы съехали ещё в январе. Всё продали и исчезли; вроде бы, в Израиль. Искал ещё на площади тамошних неформалов, встретил пару калек, но в марте там не особо людно. Вечером, замёрзший, как собака, на последней электричке уехал домой. Всю дорогу глаз не мог сомкнуть - на душе такая тоска, такая гарь была ... Не знаю сам, как вытерпел...
