На этот раз она смеялась по-настоящему, без грусти. Я был доволен, я делаю счастливой еще одну женщину. Говорят, что в СССР есть школы клоунов, где вас учат жить.

Я продолжал в том же духе:

— Любовь — в каменностроительных работах — особая маслянистость, которую гипс оставляет на пальцах…

Она так смеялась, что я счел себя общественно полезным.

— Не может быть… Вы меня разыгрываете. Я показал ей словарь Литтрэ.

— Читайте сами.

— Любовь — …особая маслянистость, которую гипс оставляет на пальцах… Она смеялась до слез. А я из кожи вон лез.

— Любовь в клетке: ботанический термин. Термин соколиной охоты: «летать из любви» говорится о птицах, которые летают в свободном полете, чтобы поддержать собак…

— Не может быть! Я показал пальцем.

— Вот, сами посмотрите… Чтобы поддержать собак. И вот еще: любовь в женском роде имеет единственное число только в поэзии.

Несколькими строками ниже стояло: Нету красивой печали и уродливой любви, но эту фразу я сохранил для себя, я не прочел ее вслух: это было бы неделикатно по отношению к мадемуазель Коре.

— Что вам больше нравится? Особая маслянистость, которую гипс оставляет на пальцах или некий пушок, который делает полотно крайне восприимчивым к клею?

— Это правда очень смешно, — сказала она, но, судя по ее виду, она в этом все больше сомневалась.

— Да, в моей профессии необходимы хохмы.

— Чем вы занимаетесь?

— Учусь в школе клоунов.

— Интересно. Я и не знала, что такая существует.

— Конечно существует. Я учусь там уже двадцать первый год. А вы? В ее взгляде появилось много симпатии.

— Двадцать шестой, — сказала она.

— У меня есть подруга, она учится этому шестьдесят пять лет, а мой друг, месье Соломон, брючный король, восемьдесят четыре.

Я сказал не сразу, чтобы не показаться чересчур уверенным:

— Может, нам вдвоем удалось бы сделать клоунский номер… Скажем, завтра вечером.

— Приходите ко мне в следующую среду. Будут друзья. И спагетти.

— А раньше нельзя?

— Нет, нельзя.

Я не стал настаивать. Спагетти я не очень люблю.

Она написала мне адрес на листочке бумаги, и я ушел. Вы заметили, что «уходить» мое любимое слово?

Когда я вышел на улицу, меня снова охватила тоска, и на этот раз с полным основанием. Я нашел себя в словаре. Я не сказал этого Алине, я вовсе не был заинтересован в том, чтобы она меня поняла, я боялся, что разочарую ее. Но я сразу нашел себя в словаре и выучил это определение наизусть, чтобы не ломать голову в следующий раз. Любовь — предрасположенность желать благополучия не себе, а другому и быть ему всецело преданным. Я словно дерьма нажрался, словно стал своим собственным врагом и врагом общества номер один. У меня было еще и дополнение. На том, что имеешь предрасположенность желать благополучия не себе, а другому и быть ему всецело преданным, в моем случае дело не кончается, хотя и этого хватает, но совсем невыносимо, когда думаешь о каком-то ките, которого и в глаза-то не видел, о бенгальских тиграх, о чайках в Бретани или о мадемуазель Коре, не говоря уже о месье Соломоне, — все они находятся во взвешенном состоянии, в ожидании… К тому же там стояло еще определение, которое на меня набросилось, как ястреб на птичку: Любовь — глубокая и бескорыстная привязанность к какой-то ценности. Эти сволочи даже не говорят, к какой именно. Выходит, с тем же успехом я могу вернуться к своему отцу, сесть справа от него и созерцать с любовью его прекрасный, надежный и честный деревенский хлеб. Глубокая и бескорыстная привязанность к какой-то ценности. Я тут же снова примчался в книжную лавку, потому что ценность не может ждать годы. Мне было необходимо найти ее немедленно. Я был уверен, что если буду искать как следует, то между «а» и «я» на двух тысячах страниц что-нибудь да найду.

— Я забыл маленький Робер.

— Вы его берете?

— Да. Я должен продолжить свои поиски. Мне надо бы взять самый большой, в двенадцати томах, там уж наверняка все найдешь, надо только не лениться. Но я тороплюсь, меня подгоняют разные страхи, так что я возьму пока маленький в ожидании лучшего.

— Да, — сказала она. — Я понимаю. Есть столько вещей, которые постепенно теряешь из виду, и тогда словарь может быть очень полезен, он напоминает, что эти вещи существуют.

Она проводила меня до кассы. Ее походка радовала глаз. Жаль, что у нее так коротко подстрижены волосы. Чем больше женщины, тем лучше, нечего волосы так коротко стричь, но зато чем их меньше, тем больше шеи, которая мне у нее тоже нравилась, — увы, всего одновременно не получишь.

— В среду, полдевятого, не забудьте.

— В половине девятого, на спагетти, но если вы захотели бы отменить друзей, то из-за меня не стесняйтесь.

И мы снова рассмеялись, чтобы подчеркнуть, что это не всерьез.

Я вскочил на свой «солекс» и помчался прямо к царю Соломону, чтобы убедиться, что он все еще жив. Когда он утром просыпается, он каждый день должен быть приятно поражен. Не знаю, в каком возрасте начинаешь взаправду считать. Под мышкой у меня был Робер, и я выписывал на своем стареньком велосипеде арабески в форме спагетти, думая о среде вечером.

Мне не повезло, месье Тапю пылесосил лестницу, и я сразу заметил, что он был в своей лучшей форме. В последний раз я видел его таким, когда левые выигрывали выборы — «этим и должно было кончиться, я всегда это говорил, мы все пропали, так нам и надо». Сперва он мне ничего не сказал, он торжествовал молча, чтобы я мог вообразить худшее. Утром в такси я слышал, что в очередном конфликте между палестинцами и евреями погибло несколько сот человек, и, судя по роже месье Тапю, он был в восторге от случившегося. Но это были лишь мои предположения. Инстинктивно я подготовился к защите и втянул голову в плечи, потому что никогда не знаешь, какой удар вам нанесет этакий мудак.

— Поглядите-ка на мою находку…

Он вытащил из кармана тщательно сложенную страницу газеты и протянул ее мне.

— Он это обронил в лифте.

Он сказал это так, будто во всем доме есть лишь один жилец.

— Кто?

— Король евреев, черт побери, только он может себе такое позволить!

Я развернул страницу. Там были четыре объявления. На обеих сторонах. Молодая блондинка с золотистыми волосами ищет партнера для длительной дружбы… Ищу мужчину правдивого, великодушного, образованного, который мечтает обо мне, не будучи со мной знаком. Сорок, сорок пять лет… Некоторые из этих объявлений были очерчены красным карандашом. Красивая молодая женщина мечтает о твердой руке, которая сжимала бы ее руку… Молодая женщина, любящая чтение, музыку, путешествия… Мне тридцать пять лет, и меня считают красивой, люблю умиротворяющие пейзажи и пастельные цвета и хотела бы познакомиться с человеком с ясной душой, чтобы плавать в тихих водах.

Я не поддался.

— Ну и что?

Тапю так разинул пасть, что стала видна ее глубинная чернота.

— Вы соображаете? Вашему царю Соломону восемьдесят четыре года! И он еще ищет родную душу. Он хотел бы… ха-ха-ха! Нет, это уж слишком! Человек с ясной душой, чтобы плавать в тихих водах… Ну нет! Больше не могу…

— Ну и он не может.

— Нет, вы не понимаете! Он ищет родную душу!

— Что вы об этом знаете? Это можно читать и из…

Я чуть было не сказал «из любви», но он не понял бы, впрочем, я тоже не понимал. Может, месье Соломон читал это если не для того, чтобы бросить вызов, то чтобы наплевать на невозможное и чтобы успокоиться, — сознание, что не только ты один одинок, успокаивает. Эти объявления давали и те — их было немало, — кто на пятьдесят лет его моложе, они так страдают от одиночества, что видят в этих объявлениях якорь спасения — в маленьких объявлениях, которые гудят, как рог в тумане. Какая молодая ласковая женщина, умеющая считать лишь до двух, готова разделить жизнь одинокого человека, никогда не имевшего склонности к одиночеству?.. Может ли жизнь мне еще улыбнуться глазами молодой женщины, настроенной на будущее?.. Брюнетка с вьющимися волосами, изящная, хрупкая, челнок, уставший от волн, ищет надежное пристанище.