Задним числом легко смеяться над многими допущениями и прогнозами Бевериджа. Но он стремился избежать от тех проблем, которые более поздние правительства старались игнорировать и которые теперь вернулись в виде негативных последствий зависимости от социального обеспечения и утраты частной инициативы. В риторике доклада Бевериджа звучали нотки, позднее названные «тэтчеровскими»: «…Государство должно обеспечивать гарантированное рабочее место и взносы. Государство, обеспечивая социальную безопасность, не должно подавлять стимул, возможность, ответственность; учреждая государственный минимум, оно должно оставлять место и осуществлять поддержку добровольной деятельности каждого индивидуума с целью обеспечить более, чем этот минимум, для себя и своей семьи (Параграф 9).
…Застрахованные лица не должны полагать, что пособие по безработице, вне зависимости от ее причины, исходит из бездонного кошелька (Параграф 22)».
Значительная часть нашей работы в министерстве заключалась в том, чтобы находить средства преодоления тех трудностей, что вытекали из зазора между концепцией Бевериджа и тем, как система, и ее общественные ожидания, работала на деле. Так, например, до того как началась инфляция и размеры пособий стали ежегодно увеличиваться в соответствии с ней, было встречено резким неодобрением то, что пенсии государственного социального страхования были увеличены, тогда как пособия государственного вспомоществования, имевшие фиксированный размер, остались без изменений. Люди постепенно уверились, что пенсия должна быть выше, чем прожиточный минимум, но изменение размера взносов, которые смогли бы это обеспечить, казалось недопустимым.
Эта идея лежала в основе системы «дифференцированных пенсий» Джона Бойда-Карпентера, где в соответствии с выплатой более высоких взносов гарантировалась более высокая пенсия и обеспечивалась возможность личных производственных (негосударственных) пенсионных схем. Еще одним постоянным источником трудностей, на которые мы не нашли окончательного ответа, было «правило заработка», в соответствии с которым работающие пенсионеры при определенном уровне дохода теряли частично или полностью свои пенсионные выплаты. Влияние этого факта на жизнь вдов пенсионеров стоило мне многих переживаний.
Кроме работы с докладом Бевериджа и другими документами, шла работа над делами, то есть расследование проблем конкретных людей, поднятых ими в письмах, и именно это дало мне самое полное представление о системе социальных пособий. Я не могла подписать ответ, если не была уверена, что правильно поняла суть дела. В результате вереницы чиновников входили и выходили из моего офиса, чтобы поделиться со мной своими непомерными знаниями по каждому вопросу. Мне было недостаточно знать ответ или готовое решение. Я хотела знать почему.
Занимая пост парламентского секретаря под началом трех разных министров в одном и том же департаменте, я обнаружила, что предложения, поступавшие министру от государственных чиновников, разнились, даже если тема была одной и той же. Так что я выразила недовольство, когда Ниэл Макферсон и Ричард Вуд получили доклады, предлагавшие подходы, которые, я знаю, не были предложены их предшественнику Джону Бойду-Карпентеру. Я помню, что сказала им: «Это не то, что вы советовали предыдущему министру». Они ответили, что знали, что он никогда бы этого не одобрил. Именно тогда я решила, что, если буду главой департамента, я буду настаивать на абсолютно откровенной оценке всех возможностей, поступающей от всех государственных служащих, с кем мне придется работать.
Усвоила я еще один урок. Существовало мнение, настаивавшее на отмене правила заработка по отношению к овдовевшим матерям. Это был один из тех вопросов, по которому я выступила публично. Я полагала, что если женщина, потеряв мужа и оставшись с детьми, которых нужно содержать, решает работать, чтобы иметь чуть больше денег, она не должна при этом терять пенсию. Возможно, как женщина, я лучше понимала, с какими проблемами сталкиваются вдовы. Возможно, я навсегда запомнила трагический облик недавно овдовевшей матери, покупавшей помятые фрукты в магазине моего отца. Но оказалось фактически невозможным отстоять линию правительства против атаки оппозиции. Я подняла вопрос вместе с чиновниками и моим министром. Однажды я даже поставила его перед А. Дугласом-Хьюмом, тогдашним премьер-министром. Он выказал сочувствие, но это ни к чему не привело.
Аргументом со стороны чиновников департамента всегда было то, что отмена правила заработка даже для этой самой нуждающейся группы вызовет нарекания во всех других. И конечно, они были логически правы. Но как я возненавидела это слово «нарекания»!
Меня не удивило, что одним из первых действий, которые предприняло лейбористское правительство, придя к власти в 1964 г., было изменение, за которое я боролась, а честь которого была приписана им. Мораль была мне ясна: бюрократическая логика не заменяет министерского решения. Забудь об этом как политик, и политические «нарекания» посыпятся в твой адрес.
Проведя два года на скамье парламентария, я по-прежнему любила Палату общин. Среди лейбористов мы не сталкивались с низкопробными оппонентами. Дик Кроссман обладал утонченным политическим умом и при этом потрясающей непредсказуемостью, а Дуглас Хоутон был превосходным мастером лаконической речи. Они оба мне нравились, но я все равно решительно хотела победить в каждом споре. Я наслаждалась битвой фактов и цифр, хотя иногда мне следовало ступать более осторожно. Однажды на «курьерский ящик» мне положили записку госслужбы с новой статистикой по тому вопросу, что обсуждался на прениях. «Вот, – с триумфом сказала я, – у меня свежие данные, с пылу с жару»{ Игра слов, можно перевести примерно как «Теперь я красная как рак».}. Парламент потонул в хохоте, и мне потребовалась минутка, чтобы осознать произнесенную мной двусмысленность.
Министерству по делам пенсий нужно было отчитаться в понедельник сразу после печально знаменитой перестановки в кабинете министров в июле 1962 г., ставшей известной как «Ночь длинных ножей»{ Ночь длинных ножей» расправа Гитлера над штурмовиками СА, произошедшая 30 июня 1934 г. Поводом для нее послужила нелояльность штурмовиков во главе с Эрнстом Ремом и подозрения в подготовке путча. (Прим. ред.)}. Дж. Бойд-Карпентер перешел на пост Главного секретаря Министерства финансов, а Н. Макферсон еще не занял его место в Министерстве по делам пенсий. Поскольку все вопросы, стоявшие на повестке дня, касались деятельности департамента, именно я почти час отвечала на вопросы вместо министра. Этому, конечно, предшествовал полный стресса уик-энд для меня и чиновников, которых я донимала. Лейбористы были настроены решительно, но я справилась, ответив на вопрос о планах, что я сообщу об этом моему министру, «когда он у меня будет».
Но справится ли правительство? Как мне предстояло узнать из собственного опыта много лет спустя, каждая перестановка в кабинете министров имеет подводные камни. Но никакие трудности, с которыми я когда-либо сталкивалась, даже в 1989 г., не сравнятся с тем ущербом, который нанесла правительству «Ночь длинных ножей», когда треть кабинета, включая лорда-канцлера и канцлера казначейства, была отставлена, а новое поколение в лице Реджи Модлинга, Кита Джозефа и Эдварда Бойла оказалось на передовой политического фронта. Урок, который я вынесла из этого события, заключался в том, что нужно стараться вводить молодых людей в правительство при каждой перестановке, чтобы избежать тупиковых ситуаций. Макмиллан плохо справился с переменами, его репутация никогда полностью не была восстановлена.
В стране заметно нарастало чувство, что консерваторы находятся у власти слишком долго и что они потеряли дорогу. Самое опасное время для правительства наступает, когда люди чувствуют, хотя, возможно, еще не совсем отчетливо, что «пора что-то менять». Позднее, осенью 1962 г., правительство столкнулось с трудностями такого рода, как дело шпиона Вассала, прилет Филби в Советский Союз, подтвердивший подозрения, что он был двойным агентом КГБ с 1930-х годов, а летом 1963 г. еще и дело Профьюмо, – все вело к тому, что росло убеждение в аморальности и некомпетентности правительства. Такие вещи можно игнорировать, когда правительство здорово. Но влияние всех этих событий было более сильным из-за общей болезни.
