Путь из Москвы до Хлюпинских лагерей был не близким - километров двести. Посетители прибывали: кто на машине, по единственной ведущей из Хлюпинска к лагерю просёлочной дороге; а кто - по речке Хрюне на "Ракете" на подводных крыльях, предварительно добравшись из Москвы до Хлюпинска на электричке. Несмотря на все трудности дальней дороги, в субботу в лагерь наезжало всегда много народу.

Обычно, посетители проводили целый день, до позднего вечера, со своими курсантами в лесных окрестностях лагеря: устраивали пикники, а к ночи уезжали в Хлюпинск, где пересыпали в весьма комфортабельной гостинице "Аленький цветочек", чтобы утром следующего дня отправиться обратно в Москву.

Самым удачливым курсантам удавалось даже иногда получить увольниловку и поехать самим дня на три в Москву. Так однажды подвезло Юному сперматозоиду, который отлично попадал по движущимся мишеням из автомата Калашникова на стрельбище, за что и был отмечен майором Мусом. В результате, Юрик первый провёл три "деликатесных" дня в Москве со своей подругой студенткой Хопс. Да-да, - той самой, из ЦПХ..., по-видимому, она крепко охомутала мягкотелого Муленко.

Вашего покорного слугу в увольниловку не отпускали. Однако и ко мне несколько раз приезжали родители. Их привозил на своей бежевой Волге мой дядя - Лёва, - врач, заработавший на свою шикарную тачку двухлетним упорным трудом в дружественной африканской стране Зимбабве. Волга с огромными усилиями пробиралась по лесной дороге, цепляясь низко посаженным брюхом за бугры и впадины. И дядя Лёва каждый раз зарекался больше не ездить ко мне в лагеря..., однако всегда появлялся снова. А вот моя сексапильная подруга - Люська Курицына - не приезжала ни разу и не писала, - вот сука!

Сегодня утром, как это обычно случается в субботу, лагерь был оживлён. Все готовились к приезду визитёров, и в жарком летнем воздухе зависло ожидание... Кто - тщательно брился, кто - подшивал к своей гимнастёрке новый белоснежный воротничок, кто - надраивал до блеска кирзовые сапоги. Короче, - все приводили себя в порядок. Мы же с Юным сперматозоидом решили подстричься... Тем более что накануне своего исчезновения, прапорщик Полено проверил причёски у нашей роты, прикладывая два сложенных вместе пальца (указательный и безымянный), сзади, к шеям выстроенных в шеренгу курсантов. Согласно Уставу, два пальца должны были точно входить между воротником гимнастёрки и началом волос на затылке. Так оказалось, что нам с Юриком первым и ещё нескольким ребятам следовало укоротить растительность на головах.

Сначала стриг меня Юный сперматозоид, а потом ножницы и расчёску предстояло взять в руки мне. Нужно сказать, что он выказал прямо-таки удивительный талант парикмахера: подстриг меня коротко, ровно и быстро. Мне же с его шевелюрой пришлось повозиться. Упрямые русые кудри курсанта Муленко оказались на удивление неподатливыми, - тем более, если учесть, что я выступал в роли парикмахера в первый (и, надеюсь, последний) раз в жизни. Закончив укорачивать волосы на левой половине Юриковой тыквообразной башки, я переходил к правой половине, - и там, почему-то, делал стрижку ещё короче, чем на левой. В результате я снова вынужден был возвращаться на левую половину, где срезал опять слишком коротко... И так далее, и тому подобное... В результате, по окончании стрижки, Юный сперматозоид увидел себя в зеркале почти лысым, с мелкими, неравномерными вкраплениями волос, картинно разбросанными по всей голове, как кочки на болоте. Юрик сначала позеленел, потом побагровел, но, очевидно, поняв всю безнадёжность своего положения, нашёл силы даже поблагодарить меня "за весьма оригинальную причёску..."

Помню, как примерно через месяц после возвращения из лагерей, я случайно встретил Юного сперматозоида и девицу Хопс в метро; и мы долго смялись, вспоминая мой первый парикмахерский опыт. Тем более что следы моей творческой работы ещё были довольно отчётливо заметны на Юриковой голове.

Подстриженные, гладко выбритые, в отутюженных гимнастёрках и надраенных сапогах, мы с Юриком первым решили спуститься к речной пристани - встречать единственную "Ракету", приплывающую ровно в полдень. Муленко надеялся на приезд студентки Хопс, а я никого не ждал и пошёл с ним за компанию. Мои родители и дядя Лёва навещали меня в прошлую субботу, - так что их появление сегодня было бы очень маловероятным, а Люську я уже и не думал увидеть, - загуляла, небось, с кем-то, - зараза!

Было жарко, пепельное солнце, подкрадывающееся к зениту, палило во всю силу. Мы уселись на высоком, отлогом берегу, в спасительной тени раскидистого дуба, на прохладной травке, прямо над пристанью. Отсюда, с высоты, река казалась извилистой лентой синего бархата, брошенной на зелёное покрывало. И вот по этой ленте, медленно поползла белая букашка, - приближалась "Ракета".

Студентка Хопс не приехала, и Юный сперматозоид загрустил, опустил свою стриженую голову... "А в прочем, - так оно и к лучшему, - не увидела она, мою новую причёску!", - филосовски заметил он после некоторого раздумья. И, обращаясь ко мне, сказал: "Пошли, Андрюха, в лагерь, - что толку здесь торчать?!"

....................................................................................

Жаркий субботний день уходил. На горячую землю спускались прохладные, живительные сумерки. Мы с Юриком первым сидели на самодельной скамеечке около нашей пустой палатки.

Сегодня, как на удивление, ко всем нашим соседям прибыли гости: к - Баю начальник-папа (как раз оказавшийся по долгу службы в Москве), к Бугаю - его продавщица, ко всем кто-то приехал... Так что все наши товарищи разбрелись по лесу и вернутся теперь только поздно вечером (в субботу отбоя в лагере не давали). А для кого-то, может быть, родители и выпросили увольниловку.

Мы с Муленко только что вернулись из офицерской столовой, - и хорошая пища несколько подняла наше кисловатое настроение. Вдобавок у Юного сперматозоида оказались сигареты "Кэмел", - правда, финского производства, какие продавались в Москве в то время. Но ничего, что финские, всё равно лучше наших "Беломора" или "Явы". Вдобавок, кто-то сказал нам, что "Кэмел" курят в американской армии, что тогда ещё больше придавало цену этим сигаретам. Мы затянулись сладко-крепким, голубым табачным дымом, и на душе совсем полегчало.

Мы молчали, - каждый думал о своём; не знаю - о чём Юрик первый, - но я, почему-то, о Чепе. Раненому Чепиздку теперь, наверное, совсем тоскливо в лазарете..., а мы здесь хоть на природе сидим, покуриваем себе...

Задумавшись, я не заметил, как Юный сперматозоид принёс из палатки свою гитару, - он неплохо играл и пел... Юрик бережно взял инструмент за талию, как девушку, нежно тронул необычно тонкими для его комплекции пальцами отблескивающие в полумраке струны, сделал несколько пробных аккордов..., а потом извлёк удивительную по красоте и трогательной печали мелодию и проникновенным голосом запел романс собственного сочинения:

С кем ты гуляешь,

Сладкая блядь?!

Юный сперматозоид пел как никогда вдохновенно, адресуя, по-видимому, свой опус легкомысленной студентке Хопс. И я слушал его, полузакрыв глаза, и туповатая истома обволакивала мои голову и тело, погружая в мягкую дрёму..., и какой-то нежно-звонкий, очень знакомый, но неузнаваемый женский голос, - может быть, Люськин, - легонько, но настойчиво и без умолку нашёптывал мне в ухо всё одно и то же: "Солдат спит - служба идёт, солдат спит - служба идёт..."

Париж, 1997 г.