Офицерская столовая представляла собой большой дровяной сарай, расположенный внизу, под лагерем, на живописном берегу Хрюни. Над входом в заведение красовалась фанерная табличка с выжженным на ней нежным, поэтическим названием "Окопчик".

Заведовала "Окопчиком" необъятных габаритов повариха, в чине прапорщика - Марья Ивановна Кульбаба, - добродушная и весёлая, деревенская женщина, лет сорока. Незамужняя Кульбаба пользовалась большой популярностью среди офицеров, - завсегдатаев столовой. Почти каждый из них норовил похлопать её по необъятному, покрытому широченной, гофрированной юбкой, заду. Эти знаки мужского внимания, по-видимому, льстили весёлой поварихе. Однако, если кто-то из офицеров шёл дальше, начиная запускать свои ручищи к ней под юбку, то она вёртко ускользала и с притворным смущением кокетливо заявляла, указывая на стоящую в углу гигантскую бочку с солёными огурцами: "Ах, оставьте, товарищ офицер, - во мне и так уже хуёв, что в этой бочке - огурцов, - перебывало!"

Прапорщица Кульбаба и её команда, состоявшая из двух солдат-бугов - Митяя и Ваняя, - кормила офицеров сытно и добротно, - не было никакого сравнения с солдатской кухней. Например, в тот вечер, о котором идёт речь, меню ужина состояло из столичного салата с солёными огурцами; первого, на выбор, - борща либо куриной лапши; и второго, на выбор, - либо киевских котлет с жареной молодой картошкой, либо пражских сарделек с рисом. Чай в столовой давали вполне приличный, а сахару и хлеба можно было брать вдоволь. Правда, ужин был не бесплатный, как у солдат, хотя и стоил немного, - если не ошибаюсь, - рубля два. Так что в "Окопчик" ходили только те курсанты, у которых водились карманные деньги.

Как было сладостно, после тяжкого дня, проведённого на пыльной, пропахшей мазутом танковой трассе, расслабить скованные усталостью руки и ноги, сидя в уютном зале "Окопчика" за покрытым белой, чисто-выстиранной скатертью столом. Нормальная, горячая пища обволакивала наши изголодавшие желудки томным блаженством, и на душе становилось легко и спокойно. Забыв на время о грязной солдатской форме, неуклюже сидящей на нас, и грубых кирзовых сапогах, как арестантские колодки, отягощавших ноги, в мыслях своих мы уносились далеко отсюда. Наверное - куда-то на открытую террасу летнего кафе "Мотылёк", что в московском Парке культуры, - где пахнет жасмином и сиренью, играет аккордеон, шуршат яркими, накрахмаленными юбками, пролетающие между столиками, феи-официантки, и мерно гонят прохладную, изумрудную волну плывущие по Москве реке белые пароходики.

И темы наших разговоров были так далеки от военной жизни. Мы вспоминали учёбу в сталеутильном институте, наши весёлые вечеринки, походы в дискотеки и ЦПХ. Мы строили также весьма и весьма радужные планы на будущее. Бай, например, мечтал о том, как вернётся в свой родной Казахстан и не будет больше помогать фарцовщикам сбывать среди студентов контрабандные джинсы, - так он подрабатывал до лагерей. А станет он на Родине первым и самым учёным человеком. И будет себе сидеть на веранде роскошного особняка, который обещал подарить ему папочка, и смотреть, как девушки-работницы собирают абрикосы в его саду. Бугай же заливал, как после лагерей, займётся бизнесом - станет директором большого ресторана. В этом деле ему поможет его предприимчивая подруга, старшая Бугая на десять лет - "баба, как баба, - с двумя руками, с двумя ногами и одной пиздой", - продавщица винно-водочного отдела крупного столичного гастронома.

В то время, когда мы наслаждались изысканной пищей и культурной беседой, в столовую вошёл сам полковник Мухеров, сопровождаемый одним из офицеров нашей военной кафедры, - майором Мусом, - специалистом по огневой части, старлеем Хамиловым и фельдшером Дыбенко, носившим звание капитана. Все офицеры были в форме, - один только Мус, - маленький, кругленький, краснолицый человечек, - удивительно соответствующий своей фамилии, - был облачён в тёмно-синий тренировочный костюм, - сильно потёртый и заштопанный в нескольких местах.

Не знаю, как другие, но я, почему-то, почувствовал себя сразу как-то неловко. В подсознании что-то потянуло меня вскочить и отдать честь товарищу полковнику. Трезвое же сознание, однако, говорило, что по уставу, в свободное от занятий время, - этого делать не надо, - тем более что мы уже сегодня здоровались с Мухеровым. И, действительно, полковник и его сопровождавшие тактично сделали вид, что не обратили на нас никакого внимания.

Вновь прибывшие расположились за соседним от нас (и единственным свободным) столиком, и к ним моментально подкатилась круглым колобком Кульбаба, - принимать заказ, - прямо, как в ресторане. Замечу, что для нас, курсантов, в "Окопчике" было самообслуживание.

Столики в столовой располагались довольно близко друг от друга, - так, что мы волей-неволей слышали всё, что происходило у наших соседей.

Члены свиты полковника заказывали, - кто что. Сам же Мухеров на заискивающий вопрос, почтительно склонившейся над ним и оскалившей в блаженной улыбке свои, украшенные несколькими золотые коронками, кривоватые зубы, прапорщицы Кульбабы: "Что изволите кушать, товарищ полковник?", ответил командным басом:

- Ты же знаешь, Ивановна, что, - как всегда, - что же каждый раз спрашивать?!

Этим "как всегда" оказались борщ, киевские котлеты с жареной картошкой и графинчик водки, которой Мухеров угощал всю свою компанию.

Прежде чем приступить к еде, офицеры выпили за успешное завершение занятия по вождению танков. А затем, смачно поедая ужин, они стали делиться впечатлениями о сегодняшнем вождении. Их разговор, естественно, коснулся и происшествия с курсантом Рабиновичем.

- Этот интеллигент - "Мойша" нам всю картину учения подосрал, - проворчал, опрокинув в себя вторую рюмочку водки и смачно крякнув, майор Мус, - он и стреляет так же херово, как и водит, - особенно из спаренного пулемёта: крутит башню танка вправо-влево, вправо-влево и палит - всё мимо. Очки, что ли, ему мешают?! Удивляюсь, как это он до сих пор никого не подстрелил?

- Не, евреи - они не сильны по военной части... Однако, всё равно - башковитый народ. Это ведь "Мойши" атом расщепили, - заметил фельдшер Дыбенко, с аппетитом пережёвывая киевскую котлету, пускающую горячее масло по его двойному подбородку.

- Это - как сказать... А, как же израильская армия? - возразил старлей. Хамилов, а потом добавил, многозначительно икнув: "Да, жиды - народ башковитый и денежный, не будут жить на одну зарплату. Это - не то, что мы, - знай себе - хуями груши околачиваем".

- Эй вы, - Спинозы, - будя вам философии разводить! - наставительным басом загудел полковник Мухеров.

- Да, кстати, о Рабиновиче, - вспомнил он вдруг, - куда запропастился этот сукин кот прапорщик, как бишь его ...

- Полено, товарищ полковник, - почтительно подсказал старлей.

- Ну, да, Полено. Сказал же я этому негодяю, что, как только прибудет в лагерь, чтобы явился ко мне лично - доложить, - продолжал полковник, - Может быть он и Рабиновича-то до лазарета не довёз... Ох, - беда тогда на мою седую голову! Ну-кась, кто у нас тут самый молодой...? Старлей. Слетай-ка ты по быстрому к Кульбабе в подсобку, да позвони в Хлюпинский лазарет, узнай, доставил ли туда прапор, ить его маму, курсанта Рабиновича?

Хамилов побежал исполнять приказание полковника.

Через пару минут он возвратился и браво доложил: "Так точно, товарищ полковник, курсант Рабинович доставлен в лазарет около полудня. По его доставке прапорщик Полено тут же отбыл в расположение лагеря!"

- Садись, старлей! Хорошо рапортуешь, молодец, - чувствуется армейская закалка, - похвалил полковник и продолжил уже малость шутливым тоном, - ну, что же, - это уже легче, - главное, что курсант в госпитале. Я ведь за этих мудозвонов собственными яйцами отвечаю. А этот ядрёный Полено, ох попадётся он мне, - как его вздрючу! Нажрался ведь, небось, и валяется где-нибудь...