– Твоя мать?! – воскликнул я. – Но, Сола, дитя, ты не могла знать свою матушку!

– Но я знала ее. И отца тоже, – добавила она. – Если тебе хочется услышать странную и совсем не барсумианскую историю, приходи сегодня вечером к нашей повозке, Джон Картер, и я тебе расскажу то, чего никому не рассказывала прежде. А теперь пора ехать дальше, уже подают сигнал.

– Я приду вечером, Сола, – пообещал я. – Только сообщи Дее Торис, что я жив и со мной все хорошо. Я не стану ей навязываться, а ты не говори, что я видел ее слезы. Если она захочет, то обратится ко мне сама, я же буду ждать ее решения.

Сола забралась в повозку, и та сразу тронулась, занимая свое место в общем строю, а я поспешил к ожидавшему меня фоату и поехал рядом с Тарсом Таркасом в конце процессии.

Она представляла собой весьма внушительное и даже вызывающее благоговейный страх зрелище. Через желтовато-коричневую равнину тянулись две с половиной сотни изукрашенных, ярко расписанных повозок, перед ними, по пять всадников в ряд, ехали около двухсот воинов и вождей, еще столько же марсиан в таком же строю следовали позади, а по сторонам от каравана скакали десятка два с лишним верховых. Под конвоем, кроме повозок, передвигались пятьдесят мастодонтов-тяжеловозов, это были животные, именуемые зитидарами, да еще пять-шесть сотен свободных фоатов, чтобы воины могли менять «коней». Сверкающий металл и драгоценности мужчин и женщин, нарядная упряжь зитидаров и фоатов, пестрые краски чудесных шелков и кожи придавали каравану варварское великолепие, которое заставило бы позеленеть от зависти даже восточных индусов.

Широкие колеса повозок и мягкие лапы животных не производили ни звука на мху, покрывающем морское дно; и мы продвигались вперед в полной тишине как некая гигантская фантасмагория, и молчание разве что изредка нарушал утробный рык тяжело нагруженных зитидаров или повизгивание поссорившихся фоатов. Зеленые марсиане почти не разговаривали между собой, а если и обменивались парой коротких слов, то приглушенно, и их голоса походили на далекий раскат грома.

Мы шли по бездорожью, пересекая обширное пространство мха, и мох прижимался к почве под широкими ободами колес или под лапами животных, но тут же выпрямлялся за нашими спинами, стирая след, говоривший о том, что здесь кто-то проходил. Мы с тем же успехом могли быть душами усопших, блуждающими по мертвому морю на умирающей планете. Я впервые наблюдал передвижение такой большой массы людей и животных, не поднимавшей клубов пыли и не оставлявшей следов. Дело в том, что на Марсе пыли нет вообще, лишь в распаханных областях, да и то в зимние месяцы, но даже и там отсутствие сильных ветров делает ее почти незаметной.

В эту ночь мы разбили лагерь у подножия холмов, к которым шли два дня и которые обозначали южную границу моря. Наши животные не пили в течение этого времени, но у них не было воды и прежде, а ведь они вышли из Тарка почти два месяца назад. Однако, как объяснил мне Тарс Таркас, воды им нужно совсем немного, марсианские звери могут практически обходиться одним мхом, покрывающим Барсум. В крошечных стебельках этого растения содержится достаточно влаги, чтобы удовлетворить жажду местных животных.

Разделив с женщинами ужин, состоявший из похожей на сыр еды и растительного молока, я отправился на поиски Солы и нашел ее хлопочущей над светильником. Она подняла голову при моем приближении, и ее лицо просияло радостной и приветливой улыбкой.

– Я рада, что ты пришел, – сказала она. – Дея Торис спит, и мне одиноко. Моим соплеменникам нет до меня дела, Джон Картер; я слишком не похожа на других. Моя судьба печальна, потому что я должна жить среди них, и мне иногда хочется быть настоящей зеленой женщиной, без любви и без надежды, но я познала любовь и потому растеряна. Я обещала тебе рассказать свою историю, но это, скорее, история моих родителей. Судя по тому, что я узнала о тебе и землянах, ты не сочтешь мой рассказ странным, уверена в этом, но вот среди зеленых марсиан в Тарке никто не смог бы вспомнить ничего подобного, да и в наших легендах нет похожих сюжетов.

Моя мать была довольно маленькой, то есть слишком маленькой, чтобы ей доверили долг материнства, в данном случае рост очень важен для наших вождей. И еще она была не такой холодной и жестокой, как большинство зеленых марсианок. Не слишком интересуясь их обществом, она частенько бродила по пустынным местам Тарка в одиночестве, любила сидеть среди диких цветов на ближайших холмах и мечтать. То, о чем она думала, среди нынешних таркианок могу понять я одна – разве я не дочь своей матери?

И вот там, среди холмов, она встретила молодого воина, который охранял пасущихся зитидаров и фоатов и присматривал за тем, чтобы они не разбрелись. Поначалу они беседовали на общие темы, но постепенно, когда стали видеться чаще – и, как оба понимали, совсем не случайно, – заговорили о себе, о том, что им нравится, о своих желаниях и надеждах. Она доверилась ему и рассказала об ужасном отвращении, которое испытывала к жестокости своих сородичей, к той отталкивающей, лишенной любви жизни, какую они должны были вести, а потом ожидала, что с его холодных твердых губ сорвется целая буря порицаний, но вместо того он обнял ее и поцеловал.

Они скрывали свою любовь шесть долгих лет. Она, моя мать, состояла в свите великого Тала Хаджуса, а ее возлюбленный был простым воином, носившим лишь собственные знаки различия. Если бы их преступление против обычаев Тарка открылось, обоим пришлось бы заплатить за это, их бы наказали на большой арене на глазах у Тала Хаджуса и огромной толпы.

Яйцо, из которого я вылупилась, было спрятано под большим стеклянным сосудом в самой высокой и недоступной из полуразрушенных башен древнего Тарка. Раз в год моя мать навещала его в течение пяти долгих лет, наблюдая за процессом инкубации. Она не осмеливалась приходить чаще, потому что, чувствуя себя слишком виноватой, боялась слежки. За это время мой отец завоевал высокое воинское звание и уже носил знаки нескольких вождей. Его любовь к моей матери не угасала, он стремился достичь такого положения, при котором смог бы снять регалии с самого Тала Хаджуса и занять место правителя Тарка. Неограниченная власть позволила бы ему заявить о своих правах на мою мать и защитить свое дитя. Ведь меня убили бы, откройся вся правда.

Это была безумная мечта – добыть знаки Тала Хаджуса за пять коротких лет, но отец быстро продвигался вверх и вскоре вошел в высокий совет Тарка. Увы, его надежды спасти своих любимых разбились в прах: он получил приказ отправиться в долгую экспедицию на ледяной юг, чтобы воевать с тамошними племенами и отобрать у них шкуры. Это в обычае зеленых барсумиан; они не станут трудиться ради того, что можно отнять у других.

Он отсутствовал четыре года, а когда вернулся, все было кончено. Примерно через год после его отъезда и незадолго до того, как должна была вернуться экспедиция, проверявшая общинный инкубатор, яйцо проклюнулось. Но и после этого моя мать продолжала прятать меня в старой башне, навещая лишь по ночам и одаряя всей той любовью, которую традиции общины отбирали у всех. Мать надеялась, что по возвращении проверяющих из инкубатора сумеет подселить меня к детям, предназначенным для двора Тала Хаджуса, и таким образом избежать судьбы, которая ждала бы ее после раскрытия ужасного преступления против древних законов зеленого племени.

Она поспешно учила меня языку и обычаям нашего народа и однажды рассказала мне эту историю, подчеркивая необходимость абсолютной секретности и величайшей осторожности. Мне было велено молчать, когда я займу место среди молодых таркиан, чтобы никто не предположил, что мне известно больше, нежели им. И уж конечно, я не должна была выдать привязанности к матери и упоминать о родителях. Потом, притянув меня поближе к себе, она прошептала мне на ухо имя моего отца.