Зена, закончив расчесывать волосы госпожи, накладывала ей на лицо полотняную маску, пропитанную специальными кремами, изготовленными Лили для сохранения свежести и упругости кожи лица герцогини.
"Экая жуть! - думала Марианна, глядя на себя зеркало. Полотняная маска, пропитанная зеленовато-бурым кремом с дырками для глаз и рта превращала красавицу-герцогиню в какое-то мерзкое чудовище.
- Видел бы это Гийом, то энтузиазма бы у него поубавилось... Нет, показываться в таком виде Гийому не стоит. Вдруг и правда потенция упадет. Где я еще такого неутомимого... слугу найду? А вот кому бы я показалась в таком виде с удовольствием, так это виконту де Сову, маркизу де Бургоньяку и графу де Лежу, которые ночевали тут у меня в спальне во время бала. Но скорее всего даже эта маска особо не снизит их возможности, ниже я просто еще не встречала. Ни один из них не оправдал не моих ожиданий. А они, эти ожидания и так ведь были не особенно велики..."
Марианна вздохнула.
"Двадцать пять лет, а уже приходится бороться с морщинками у глаз. То ли дело когда тебе пятнадцать! Никаких морщин и никаких жутких масок. Вот только в пятнадцать лет у меня имелся жуткий муж, который и поспособствовал всем этим преждевременным морщинкам появиться на свет! А его подлеца ничего не берет! Вот кто должен бы быть сейчас морщинистым, седым, в шрамах и бородавках. Но нет, выглядит так, словно ему восемнадцать! И еще смеет толковать о каких-то заклятьях! А постой-ка...
Насчет заклятий... Да нет, не может быть! Тот амулет лишения души, которым я тогда, девять лет назад так неудачно воспользовалась - это ведь не заклятье или заклятье?! Но Марк клянется, что нигде больше и никогда он не попадал под заклятья?! Неужели это так амулет на него подействовал?!
***
Белая полоса в жизни всегда сменяется черной. Это общеизвестно. Менее известно то, что и наоборот бывает столь же часто. У меня белая полоса началась с ужина Марианны, на который она меня любезно пригласила в качестве прислуги. И во время ужина была чрезвычайно мила со мной, и даже после ужина, когда велела мне убираться к Стогу, не воспользовалась ошейником, чтобы мне жизнь медом не казалась.
Конечно, за ужином я ужом извертелся, кормя Марианну с ложечки и вилочки, а это надо сказать, было с непривычки совсем не просто. Она ведь рот открывала не только для того, чтобы я туда засунул кусочек жаркого из вепря или ветчину. Она еще и болтала со своими подругами. И если я хотя бы раз ошибся и заткнул Марианне рот например маринованным грибочком, в то время, как она собиралась что-то сказать, то последствия такой ошибки были бы для меня малоприятными... Но моя внимательность, память герцога, его знание этикета, умение обращаться не только с вилкой и ножом помогли мне. А уж как я великолепно разделал фаршированного карпа... Я успел скормить Марианне всю рыбину, ловко выбирая кости, пока остальные леди едва разделали своих рыбин на треть. При этом еще и успевал улыбаться всем трем леди разом. В результате был отпущен с миром и никакой пакости вдогонку от Марианны не получил. Наоборот, получил приглашение от Марианны на завтрашний обед.
К Стогу я шел не торопясь, удивляясь внезапно прорезавшемуся миролюбию жены. В то, что Марианна вдруг ни с того ни с сего меня простила, я понятно не верил и искал причину такой внезапной перемены ее отношения ко мне. И нашел только, когда уже подходил к апартаментам Стога.
"Марианну же просто плющит от самодовольства, когда ее муж суетится вокруг нее, заискивает, сюсюкает, выбирает лучшие кусочки, вытирает губы салфеткой. Достаточно лишь ее легкого кивка, чтобы он тут же услужливо наполнил бокал вином и подал этот бокал ей, его госпоже! Она, похоже, считает, что мне, герцогу прислуживать ей - это нож острый по одному месту. Моя гордость страшно уязвлена и мучаюсь я гораздо сильнее, чем все, те муки, которые она могла бы придумать. Так оно наверно и было бы, если бы я был настоящим герцогом. Гордость, а вернее дворянская спесь не позволяла даже подумать о том, что ему придется стать слугой, да еще прислуживать той, которую он ранее ни во что не ставил. Мое же воспитание вполне позволяет мне прислуживать в общем-то чужой и к тому же такой красивой женщине. Хотя даже меня что-то такое царапало в душе, когда я обращался к воспоминаниям герцога по поводу пользования столовыми приборами. Что ж, - размышлял я, остановившись у узкого окна и разглядывая замковый двор с высоты третьего этажа. - Завтра тогда стоит осознанно подыграть моей женушке. На лице, наряду с постоянной, счастливой улыбкой, изредка должна появляться гримаса боли, словно меня пытают, типа раскаленным железом. И Марианну сделаю счастливой, имитируя мои невероятные душевные муки, и потренирую свои актерские способности..."
Стог, когда я заявился от Марианны, уже поужинал и сидел в кресле, около столика, изучая какие-то бумаги. Когда я начал убирать со стола остатки трапезы, чтобы отнести на кухню, он вдруг буркнул.
- Будь готов! Завтра я еду собирать оброк и арендную плату на запад герцогства. Подготовь одежду, возьми перекусить что-нибудь...
- Понял! Вы, господин Стог берете меня с собой?
- Конечно с собой! У меня теперь есть слуга, и было бы странно не брать тебя с собой, а оставить отдыхать в замке.
Я немедленно состроил огорченную физиономию.
- Я тогда даже не знаю, как и быть... Я страшно хочу ехать с вами, мой господин. Ведь заботиться о вас - моя первейшая обязанность, но вот беда какая: Ее Сиятельство, госпожа герцогиня де Бофор велела мне завтра на обеде прислуживать ей. Рука у нее всё еще плохо действует, и она оказала мне великую честь, предложив мне помочь ей за обедом...
Стог поднялся, сложил бумаги, убрал в карман, а потом, подойдя ко мне, коротким тычком в живот заставил меня согнуться чуть не до пола.
- Зубы скалишь, подлец! Я ведь сейчас проверю, всё, что ты тут наболтал и если ты врёшь... - он вышел из комнаты.
Вот так и получилось, что Стог уехал один, без своего верного слуги, то есть без меня.
В результате я два раза в день, за обедом и ужином прислуживал Марианне. А в остальное время был предоставлен самому себе.
При достаточно весомом стимуле обучение происходит очень быстро и нужные навыки закрепляются без особых проблем. Особенно в моем случае. Конечно, успешно освоив дозировку болевых ощущений, я изрядно облегчил себе жизнь, но ведь все-таки часть боли приходилось пропускать для достоверности образа мученика. Так вот даже этот кусочек болевых ощущений меня не радовал, (я же не мазохист, в самом деле!) и то, что Марианна вдруг сделала упор в моем наказании на моральные пытки (как она считала) мне было на руку. Всего-то надо было изображать страдающего, униженного своим положением слуги, гордого герцога, но изображать достоверно. Малейшая фальшь в игре и возобновятся уже не моральные муки.
"Так держать!" - самодовольно думал я, в очередной раз удачно отработав на обеде и не дав повода Марианне помучить меня с помощью ошейника. Она в очередной раз посчитала, что мои душевные страдания превосходят ошейниковые мучения.
Но даже такая спокойная жизнь, наладившаяся в отсутствие Стога и при такой любезности со стороны Марианны, конечно не шла ни в какое сравнение с моей прежней, свободной жизнью, до попадания в это рабство к моей жене, но тут уж всё зависит от точки отсчета. Если сравнивать с тем, что могло бы быть со мной всего неделю назад и тем, что есть сейчас, то повод для оптимизма явно имелся.
Конечно, я был рабом и с этим, по крайней мере, пока, поделать ничего было нельзя. А вот попытаться найти плюсы в моем нынешнем, горестном положении было можно. Одним из плюсов была свобода, конечно относительная, естественно только в пределах замка, и понятное дело только до возвращения моих мучителей, разом вдруг отъехавших по делам, но всё же... Стог, отбывая из замка, даже не заикнулся о том, чтобы приставить меня к какому-нибудь полезному делу для укрепления здоровья. Например, отправить в каменоломни, имевшиеся недалеко от замка или на полевые работы на свежий воздух или колоть дрова для замковой кухни. Я должен был прислуживать Марианне за обедом и ужином. И все в замке уже знали, что я востребован у самой герцогини и не напрягали меня ничем.
